Но было достаточно событий — и литературных, и домашних, — которые могли отвлечь эдинбургского кандидата от мыслей о выборах. Прежнее правительство устояло и осталось у власти. Туи вернулась из Неаполя и поселилась в Андершо. Дети были там же. Хотя буры официально еще не сдались, издательство «Смит и Элдер» выпустило его исторический труд, назвав его «Великая бурская война», чтобы отличить ее от более мелкого конфликта, имевшего место в 1881 году. Первое издание заканчивалось захватом в сентябре Западного Трансвааля и бегством в Европу президента Крюгера на голландском военном судне.

«Представляю, какая гроза разразится надо мной рано или поздно, — писал Конан Дойл, — из-за моего свободного обращения с нашими „шишками“. Я буду только рад».

«Великая бурская война» понравилась и врагам, и друзьям. Чем же это объясняется? Не без пользы для себя усвоил он стиль исторических писаний Маколея. Та же предельная ясность, избавляющая читателей от гадания, кто есть кто среди героев, или кто что делает в путанице дурного построения. Эта ясность и обеспечила притягательность книги.

Во всех спорных вопросах он приводил свидетельства в пользу обеих сторон. Его доводы в пользу бурских действий были высказаны столь твердо, что сами буры расхваливали книгу. При всей сумятице и неразберихе первых боев он с такой скрупулезностью взвешивал все за и против в действиях командования, что поначалу невозможно было даже уловить стоящие за этим горькие упреки.

Но его статья в «Корнхилле» «Несколько военных уроков», которую он дал в виде приложения к книге, появилась на месяц раньше. Она-то и вызвала настоящую бурю.

Перед Рождеством он основал стрелковый клуб в Андершо. В своем кабинете, где теперь сидел еще и его секретарь, Конан Дойл мог слышать резкие хлопки ружейных выстрелов. Присутствие секретаря, помимо облегчения в работе, ощущалось как символ изменения жизненного статуса.

Перемены! Все менялось в этом непостоянном мире!

Уже осенью стало известно, что здоровье королевы Виктории ухудшается. Для большинства людей, особенно пожилых, жизнь без королевы была невообразима. Словно в длинном и величественном коридоре одна за другой гаснут свечи и под его сводами зияют темные провалы. Но сообщения прессы были ободряющими: королева отправилась на Рождество, как обычно, в резиденцию Озборн на острове Уайт.

И, будто мало было смятения и несчастий, вдруг стало очевидно, что война в Африке не закончилась. Девет, Бота и Деларей еще огрызались партизанскими рейдами; лорд Китченер требовал дополнительно тридцать тысяч человек. Конан Дойл, специально для Джин Лекки позаботившийся переплести рукопись «Дуэта», недоумевал, как можно подавить партизанские действия на местности, словно нарочно для партизанской войны созданной.

Напоминания о войне окружали его везде. В кабинете на столе стояла конная фигурка лорда Робертса, подаренная ему Джоном Лангменом за службу во время эпидемии. Другие острые напоминания приходили в письмах больных, которых он спас от смерти. Но самым душераздирающим было письмо отца молодого канадца, которого спасти он не смог. Рядовой У. С. Блайт умер в разгар эпидемии. Но его отец сумел все понять.

«Да благословит Вас Бог и защитит за Ваш благородный труд ради нашего сына. Мои слова не в силах выразить Вам нашей признательности. Это был мой единственный сын, и я отдал все, что имел, моей Королеве и стране и только сожалею, что мой возраст не позволяет мне пойти и занять его место».

Это, по мнению Конан Дойла, была не просто дань благодарности ему лично: в таковом качестве в ней не было ничего значительного. Но в этом письме верность Империи, верность, над которой насмехалась германская пресса, была выражена в нескольких простых словах.

Перемены! Сестра Лотти, поехавшая в Индию, как полагали, на несколько месяцев, повстречала там капитана инженерных войск Лесли Олдхема и вышла за него замуж. Первое сбивчивое письмо Олдхема к его недавно обретенному шурину было одним из самых приятных посланий, когда-либо им полученных. Лотти взволнованно убеждала матушку не обсуждать с Артуром проблему денег; однако незаполненные чеки продолжали исправно приходить. Сам же он, когда спала лихорадка эдинбургской битвы, написал своим друзьям в Шотландию, что он не был иезуитским эмиссаром и ниспровергателем чьей-либо веры. Его взгляды можно описать как благоговейный теизм: если он до сих пор и не может принять Библию как боговдохновенную книгу, он испытывает благоговение перед сущей Силой.

Перемены! На календаре январь 1901 года. Кайзер Вильгельм II ежедневно, в шесть часов утра, отправляется верхом из Потсдама в Берлин на маневры своих войск, длящиеся по шесть часов кряду. В Вашингтоне президент Маккинли занят урегулированием кубинских дел. А в Озборне на острове Уайт тихо, сложив руки на груди, отошла в лучший мир вослед принцу Альберту старая королева.

В шапке письма значилось: «Роуз-Даки-отель, Принстаун, Дартмур, Девоншир», а почтовая пометка была от 2-го апреля 1901 года.

«Вот я в самом высоком городе Англии. Мы с Робинсоном осматриваем Болота для нашей шерлок-холмсовской книги. Сдается мне, она выйдет на славу; право же, я написал уже почти половину. Холмс — в наилучшей форме, и замысел, которым я обязан Робинсону, очень интересен».

Это был первый отдаленный рык «Собаки Баскервилей».

Но это не первое упоминание о книге и даже не первое упоминание названия. Началось все это в марте того же года в маленькой водолечебнице в городке Кромер в Норфолке. Зимой Конан Дойл сильно сдал. Осложнения после брюшного тифа лишали его аппетита и сна. Несколько дней в Кромере, полагал он, могли бы поставить его на ноги. Действительно, все получилось замечательно, хотя и не совсем так, как он предполагал, собираясь туда, просто чтобы поиграть в гольф со своим приятелем Флетчером Робинсоном.

В отеле «Роял-Линкс» в одно промозглое воскресенье при сильном ветре с Северного моря, после полудня, когда разожгли камин в холле, Флетчер Робинсон завел разговор о дартмурских легендах и атмосфере Дартмура. И особенно распалил воображение его товарища рассказ о призрачном псе.

Конан Дойл провел в Кромере всего четыре дня. Ему следовало вернуться в Лондон: он давал в Атенеуме обед, на который среди прочих были приглашены Гриффитс, Барри, Уинстон Черчилль, Энтони Хоуп (Хокинз), автор «Узника Зенды», и Эдмунд Госс. Но тем ненастным полднем в Кромере он уже был настолько увлечен, что стал тут же вместе с Робинсоном прикидывать завязку сенсационной истории о девонширской семье, над которой тяготеет проклятье: собака-привидение, которая затем оказывается существом из плоти и крови.

Более чем понятно, что такой сюжет должен был его увлечь. Отдавал себе Конан Дойл в этом отчет или нет, но он уже использовал в точности ту же идею в рассказе «Король лис».

«Король лис», впервые опубликованный в «Виндзор мэгэзин» в 1898 году, — перевертыш более поздней «Собаки». Это — охотничий рассказ, передающий впечатления молодого охотника с расстроенными от злоупотребления спиртным нервами. Причем семейный врач, из лучших побуждений желая его запугать, предупреждает заранее о возможных галлюцинациях и даже видениях. Юный Данбери на охоте: он несется в кошмарной скачке по кошмарным местам в погоне за каким-то лисом, которого никто даже не видел. Оставив далеко позади остальных охотников, он оказывается один в сумрачном еловом лесу. И вот что происходит, когда гончие бросаются вперед, почуяв добычу:

«Лис» оказался сибирским волком гигантского размера, бежавшим из бродячего зверинца. Но еще более, чем острый сюжет, увлекла Конан Дойла сама атмосфера Дартмура. Есть местности, мрачная слава которых опережает знакомство с ними. Он никогда не был в Дартмуре. Но рассказы Робинсона сделали свое дело. В его сознании этот край уже окрасился готической мистикой: скалистая пустошь, убегающая к угрюмому небосводу, быстро сгущающийся туман, бескрайние болота, гранитное здание тюрьмы. Перед отъездом из Кромера он писал матушке, что собирается сделать «книжку» под названием «Собака Баскервилей».