Ну а теперь едва ли он может рассчитывать на такое отношение.

Он потеряет большинство друзей. И не они в этом повинны. Разве можно винить их в том, что им становится неловко за него, когда он начинает вещать о спиритизме? Ушли в прошлое вечера в Уиндлшеме, когда за бокалом портвейна сиживали ведущие юристы, знаменитые литераторы и путешественники. Каждый, как и он, придерживался своих взглядов. Но его взгляды — не предмет для спора или теоретизирования. Дело вообще не во взглядах, а в истине. Он знал истину.

— Познав истину, — говорил он Джин, — мы должны быть готовы принять то, что нас ожидает. Беспокоит ли это тебя?

— Ничто не имеет значения, когда веришь, что должен это свершить.

— Я не могу делать ничего иного. К этому меня ведет вся моя жизнь. Это величайшая в мире ценность.

И старый воин, столь многими любимый, но столь немногими поддержанный, опоясался мечом и выступил на великую битву.

Целых одиннадцать лет меч его не знал покоя. Целых одиннадцать лет в изверившемся послевоенном мире с неимоверной энергией стремился он не упустить ни одной возможности выступить, высказаться, вызвать на бой всякого противника, одиннадцать лет работал он почти без отдыха, будто неиссякаемая сила и свет наполняли его.

«Так не может продолжаться долго, — повторяли врачи. — Человеку в вашем возрасте…»

В его возрасте? Для него, удивительным образом сочетавшего умудренность шестидесятилетнего человека с пылкостью тридцатилетнего, возраст не имел значения. Значение имела его миссия, то, что предстояло совершить, и к чему, как он говорил, сводилась вся его жизнь; он был теперь снова в начале пути.

«Я хочу вам сегодня поведать о том, что касается судьбы каждого мужчины и каждой женщины, присутствующих здесь. Конечно, Всевышнему ничего не стоило, послав ангела сюда, на Кинг-Уильям-стрит, обратить всех в спиритизм. Но по Его закону мы должны сами, своим умом найти путь к спасению, и путь этот усыпан терниями».

Так в сентябре 1920 года начал он свою первую лекцию в Аделаиде, на юге Австралии. Теперь во время выступления он пользовался очками для чтения, висящими на тонком шнурке.

«У сэра Артура были приготовлены какие-то записи, но, пролистав несколько страниц, он отложил их в сторону и вырвался на вольные просторы красноречия. То и дело выброшенный вперед палец отмечал наиболее пылкие обороты, или же он вертел в руках свои большие очки во время спокойных описательных пассажей, а то вдруг обе руки вытягивались вперед. Вообще же речь его была простой и убедительной, яркой и доходчивой».

В свой поход он выступил не один — с ним вместе путешествовало шесть человек: Джин с тремя детьми, майор Вуд и неутомимая служанка Джекмен, с первых же дней в Уиндлшеме не расстававшаяся с Джин, точно так же, как она не расставалась со своей вечной шляпой и незыблемыми английскими манерами. Во время выступлений, как он признавался в «Скитании спирита», забывал он о публике, забывал обо всем на свете, кроме своей высшей миссии.

В 1920 году он ездил с лекциями по Австралии. В 1922 и затем в 1923-м — по Соединенным Штатам. И повсюду было одно и то же: его встречали — порой к его великому удивлению — огромные толпы слушателей, переполнявшие залы и даже запруживавшие прилегающие улицы, так что ему самому, чтобы пробраться в зал, часто приходилось объяснять, кто он такой.

Что привлекало их? Его ли миссия? Или любопытство? Или просто дело в его личном обаянии? Обаянии, столь ярко проявившемся в деятельности, что редко кто из встречавшихся с ним не испытывал на себе его силы? Так или иначе — судить читателю, но, следя по отзывам прессы за его походом из страны в страну, читая интервью с ним, слыша поношения, обрушивавшиеся на его голову, нельзя отрицать, что было все же нечто — его личность, или суть его сообщения, — что привлекало к нему слушателей.

Мы сказали: поношения. Да, именно поношения — бесчисленные и истерические. Взять хотя бы письмо, адресованное «Архидьяволу спиритической церкви». Такие попреки столь же раздражали его, сколь и смешили. Что хорошо видно по манере, в какой он отвечал на них и о которой можно судить по отрывку из письма, написанного в Австралии:

«Мне бы хотелось сказать несколько слов в ответ на замечание преподобного Дж. Блакета о спиритизме. Во все времена в религиозных разногласиях каждая сторона стремилась доказать, что ее противники связаны с дьяволом.

Высшим примером тому может служить обвинение, выдвинутое фарисеями самому Христу, который ответил им, что видно будет по плодам. Мне не понятен ход рассуждения тех, кто связывает с дьяволом желание доказать существование жизни после смерти. Если деятельность дьявола такова, то он определенно переменился к лучшему». 9 апреля пароход «Балтик», на котором плыл Конан Дойл, входил в гавань Нью-Йорка. В Америке была эра благоденствия. Заметив, как устремились ввысь белые дома на берегу Джерси, Конан Дойл подумал:

«Я предвижу, какие опасности меня здесь ожидают и сколь они велики. У них острое чувство юмора, у этих американцев, а нет такого предмета, над которым было бы легче посмеяться, чем этот. Они исключительно практичны, а это им покажется умозрительным. Они поглощены мирскими интересами, а это как раз становится им поперек дороги. И главное, они во власти Прессы, и если Пресса займет легкомысленную позицию, я не в силах буду до них докричаться».

Сейчас на фоне цветущего благоденствия, карманных фляжек и всего того, что было прозвано «эрой джаза», пора объяснить, во что, собственно, верил Конан Дойл, его же устами, хотя бы потому, что столь многие знают это только понаслышке.

В центре его вероучения стоял Новый Завет с Христом и Его учениками.

«Куда ни пойдешь, — заметил однажды Конан Дойл, — повсюду встречаются два типа критиков. Один — материалист, отстаивающий свои права на вечное небытие. Другой — джентльмен, так глубоко преклоняющийся перед Библией, что никогда в нее не заглядывает».

В его философии не было места тому, что мы зовем смертью. Когда человек умирает, в общепринятом смысле слова, не материальное тело его сохраняется и не материальное тело лежит в могиле в ожидании воскрешения и Страшного Суда.

Переживает смерть эфирное тело: то есть душа, одетая в телесную оболочку лучшего периода своей земной жизни. Эфирное тело — иногда сразу, иногда после краткого сна — переходит в иной мир, или, говоря точнее, в ряд иных миров.

Такая вера покоилась на семи конкретных принципах. Вот эти принципы: 1) отцовство Бога; 2) братство людей, 3) выживание личности; 4) сила общения, то есть общения с мертвыми; 5) личная ответственность, 6) воздаяние и возмездие, 7) вечное движение вверх. Последнее — вечное движение вверх — венчало все здание. В том ином, потустороннем, мире можно через душевное совершенствование вознестись, переходя от сферы к сфере или от цикла к циклу, к той высшей сфере, где обитает Христос.

«Откровение, — пояснил Конан Дойл в „Живой вести“, — вытесняет представление о жуткой преисподней и фантастическом рае концепцией постепенного возвышения по лестнице бытия без чудовищных падений или взлетов, превращающих нас в один миг из человека либо в ангела, либо в дьявола».

Его вероучение, будучи христианским по принадлежности, ни в коей мере не означало борьбы с иными верованиями.