Бернс хотел говорить о Шерлоке Холмсе. Он утверждал, что методы Холмса вполне применимы на практике, и демонстрировал «детектофон», с помощью которого можно слышать разговоры, происходящие в соседней комнате. Но хозяин Уиндлшема, прячась от вопросов за клубами своей трубки, настоял на том, чтобы гость рассказал ему о своем детективном агентстве и о случаях из многолетней практики агентства Пинкертона. Одна история — о Молли Маджиресе, происшедшая в 1876 году в антрацитовых шахтах Пенсильвании, — еще долго после отъезда Бернса не давала Конан Дойлу покоя.

Сработает ли опознавательный механизм памяти, если мы без всяких комментариев процитируем: «Я Берди Эдвардс!»?

Так в двух совершенно различных направлениях — в попытках открыть глаза на субмаринную угрозу и в различении туманных очертаний детективной истории — в то лето и осень работала его мысль.

За последние пять лет пять детективных рассказов от «Приключения в Вистерия-Лодж» до «Исчезновения леди Франчески Карфакс» — было опубликовано в «Стрэнде». А что если, спрашивал он, прислать полнометражный детектив? И в то же время он просил содействия в осуществлении другого плана, предложив прокомментировать его рассказ в военно-морских кругах.

Тем временем в записной книжке появляется все больше заметок на духовные темы. Попадаются записи и о спиритизме — предмете, который он никогда не обсуждал с Джин, ибо она не любила этого и боялась. Читая записные книжки, можно получить представление о ходе его мыслей.

«Даже предположив, что спиритизм не ложь, — писал он, — мы сделаем не слишком большой шаг вперед. И все же даже этот маленький шажок приводит нас к решению самого насущного вопроса — все ли кончается со смертью?

Представим Лондон, помешанный на спиритизме, как это было недавно с боксом, Лондон, толпами ходящий за удачливым медиумом, как за Джорджем Карпентьером!»

(Юному Карпентьеру не давали прохода, когда он в первом же раунде свалил с ног Бомбардира Уэллса 8 декабря 1913 года.)

«Что это был бы за кошмар! — писал Конан Дойл. — Что за оргия мошенничества и безумия разыгралась бы! С каким ужасом мы все взирали бы на это. Однако это не так уж расходится с убеждением, что все, что провозглашает спиритизм, — истина».

В этот период, с зимы 1913 по весну 1914 года, на вершине своей изобретательности, написал он последнюю и лучшую детективную повесть «Долина страха». И одновременно — длинный рассказ «Опасность! Запись в судовом журнале капитана Джона Сириуса», который должен был стать образцом пророчества.

Субмарина, несущая на своей палубе выдвижную 120-миллиметровую пушку, а внутри — торпеды, вышла из гавани Бланкенбурга на закате. Это была «Йота» под командованием капитана Джона Сириуса.

Бланкенбург — вымышленная столица крошечного вымышленного государства Норландия.

Это ничтожное и на первый взгляд бессильное государство, находящееся в состоянии войны с Великобританией, изобрел Конан Дойл. Со своей флотилией всего из восьми подводных лодок капитан Сириус диктовал противнику условия, даже когда несметный английский флот блокировал норландские порты. Капитан Сириус не намеревался атаковать военные корабли. Он топил лишь суда, перевозившие зерно, скот, продовольствие всех видов и из всех стран.

«Мне все равно, — заявлял он, — под каким он флагом, если он занимается контрабандой оружия на Британские острова». Первое торговое судно, утопленное его пушечным огнем, было американским.

Англия, это правда, слишком уж быстро принимает условия неприятеля, да и число неприятельских подводных лодок слишком невелико. Но всякий, читающий «Опасность!» в наши дни, по прошествии двух мировых войн, не может не чувствовать, что Конан Дойл попал в самую точку. Даже второстепенные детали столь реальны, что нам приходится напоминать себе, что дело происходит в феврале 1914 года, когда все это было еще только плодом воображения Конан Дойла.

Конан Дойл начертал точный план того, что случилось позже. Он просил Гринхофа Смита заполучить отзывы на его рассказ, скажем, дюжины ведущих военно-морских экспертов. Может ли такое случиться? — следует спросить у них и напечатать их мнение в приложении к рассказу.

«Каждый отзыв, — писал он, — должен содержать не более 100 слов или около того, чтобы не перевесить рассказ. И нужно, сколь возможно, держаться подальше от политики.

Это нужно сделать обязательно. Это очень, очень, очень важно!»

В то же самое время он усиленно работал над повестью, касательно которой Гринхоф Смит настоятельно просил держать его в курсе событий.

«„Стрэнд“, — отвечал он 6 февраля 1914 года, — предлагает такую высокую плату за этот рассказ, что было бы просто неблагодарно не дать им исчерпывающую информацию.

Название, я думаю, будет „Долина страха“. Исходя из сегодняшних возможностей в ней будет не менее 50 000 слов. Я сделал около 25 тысяч. Если все будет в порядке, я закончу ее до конца марта.

Как и в „Этюде в багровых тонах“, действие доброй половины книги переносится в Америку, где выясняются обстоятельства, приведшие к преступлению, совершенному в Англии… В этой части повести будет содержаться один сюрприз, который, я надеюсь, потрясет самого стойкого читателя. Но по ходу дела мы расстаемся с Холмсом. Это необходимо».

А поверх письма он, подумав, приписал:

«Мне сдается — это моя лебединая песнь».

Получив письмо, Гринхоф Смит обеспокоился и умолял Конан Дойла объяснить, в чем дело.

Конан Дойл, наслаждаясь комизмом ситуации, ответил, что под своей лебединой песней, — «или гусиным гоготанием, я бы сказал», — он подразумевает только то, что человек он далеко не бедный, что у него основательная коммерческая база и он может целиком посвятить себя любимому делу — истории. А пока:

«Так как сначала я намереваюсь написать две вступительные шерлок-холмсовские главы, а затем сразу перейти к американской части (что не соответствует порядку публикации), мне трудно прислать Вам что-либо, что не создало бы неверного впечатления».

Некоторые критики склонны принижать достоинства «Долины страха». Им не нравится «политический», на их взгляд, аспект второй части, и они заявляют, что их коробит техника исполнения. Это вечная жалоба тех левых писателей, которые сами ни за что на свете не могут сколотить крепкого сюжета. Но повышенная чувствительность этих джентльменов не должна заслонять от них тот факт, что совершенно самостоятельная часть под названием «Трагедия в Берлстоуне» едва ли не совершеннейший образчик детективного жанра.

Принято считать, что Конан Дойл заимствует одну находку у По, другую находку — у Габорио, а третью — еще у кого-то. Но за этими рассуждениями мы забываем о том, что создал он: он изобрел «загадочную отгадку», «таинственный ключ». Мы наталкиваемся на нее чуть ли не в самом начале рассказа в кочующих, таких примерно прозрачных пассажах:

— Вы хотели бы обратить на что-нибудь мое внимание?

— На одну любопытную деталь: поведение собаки ночью.

— Но собака никак не вела себя ночью.

— Именно это и любопытно.

Можно назвать это «шерлокизмом» или как угодно, но факт остается фактом — вам дается отгадка, верный ключ к решению. Этим трюком детектив — предоставляя вам прекрасную возможность догадаться обо всем самому — тем не менее заставляет ломать голову, о чем же в конце концов идет речь. Придумал этот прием создатель Шерлока Холмса, и никто, кроме великого Г. К. Честертона, в чьих рассказах о патере Брауне так ощущается его влияние, не овладел им и наполовину.

Холмс как литературный герой — разгадывает ли он шифр Порлока или читает лекцию по архитектуре заинтригованному инспектору Макдональду — и в 1914 году не утратил своей силы. Пусть критики-эстеты посвящают себя «Этюду» или «Знаку четырех», с которыми и так обращаются весьма сомнительно. Но пусть они остерегутся нести всякую чепуху о «Долине страха».