— А где вы обосновались? — спросила Лариса, вспоминая Сталинград и раненую Ольгу в подземном госпитале.

«Все-таки мы счастливые — остались в живых и детей растим в свободной стране!» — подумала она со скорбным, но светлым чувством.

— Обосновались в Сибири, в Красноярском крае, — сказала Ольга весело. — Нам очень нравится там. А через несколько лет наш край станет еще лучше. Какие гидростанции будут построены на Енисее и на Ангаре! Вы видели Ангару? А Байкал? Нет? Тогда вы ничего в жизни не видели!

Тавров дружески улыбнулся Ларисе.

— Приезжайте к нам в енисейскую тайгу, и Ольга Павловна замучает вас поездками.

— Да, мне много приходится разъезжать. Я даже ревную сына к Борису Андреевичу. Мальчик чаще видит отца, и я у него на втором плане. Иди уж, иди к мальчишкам, а мы поболтаем, посекретничаем.

— Как у вас здоровье? — спросила Лариса, глядя на Таирова, прибавившего шагу, чтобы догнать мальчиков. Она не запомнила его по короткой встрече в сталинградском госпитале, но сейчас он ей понравился: на висках ранняя проседь, вокруг голубых глаз морщины: видно, и ему нелегко досталась война. Ведь еще молодой человек: широкоплечий, подтянутый, ловкий.

— Первые годы после операции я береглась, а теперь будто и не было той раны. — Ольга умолкла, и лицо ее, особенно смуглое в ярком свете прожектора, показалось Ларисе смущенным. — Какой он блестящий хирург — Аржанов! Да и человек прекрасный, — сказала она, преодолев чувство неловкости.

— Отчего же вы расстались с ним?

— Это трудно объяснить. Теперь мне кажется, что я вообще много потеряла, не встретив своего Бориса еще в то время, когда поступала в институт. Уж он-то не позволил бы мне бросить учебу на третьем курсе! Настоящий деспот!

Последние слова и улыбка Ольги многое сказали Ларисе, хотя и не уменьшили ее уважения к Аржанову Встретила женщина более молодого человека, полюбила его и ушла к нему. Никого нельзя насильно принуждать к браку, как нельзя заставить бросить учебу или учиться, если нет желания. Для Ларисы это были бесспорные истины.

— Значит, вы не жалеете об Аржанове? Ведь он женился на Варе Громовой…

— Я знаю. Варя давно любит его. А он мог жениться на ней оттого, что ему просто некогда было искать более подходящую супругу.

— Вы считаете, что Варя не пара ему?

— Она очень хорошая, но ему нужна не такая. Кстати, где они сейчас?

— Здесь, в Москве. Я его видела. Он работает в городской больнице на Калужской.

«Как он дорог мне! — подумала Лариса. — Встретила, и сразу всколыхнулось прежнее. Хотя я потеряла его, но чувство живо и даже сильнее заговорило теперь. Ведь тогда нам было так невыносимо тяжело, что все личное подавлялось».

Больше Лариса ничего не замечала вокруг себя. Она ходила по территории выставки, среди зеленых изгородей и аллей, над которыми поднимались светлые здания павильонов, держала Ольгу под руку, улыбалась в ответ на ее смех, а думала только об Аржанове и видела только его одного. Но когда Ольга снова заговорила о нем, Лариса встревожилась.

— У Вари есть поклонник, инженер Логунов. Он сейчас работает вместе с нами в тайге, заведует рудником. Я его называю идолопоклонником. У него одиннадцать сестер, мать и отец, и все они при встречах в тринадцать голосов убеждают его жениться. Но он не выносит женского, общества. — Ольга неожиданно громко рассмеялась. — Нынче я тоже решила посватать и свела его в клубе с одной хорошенькой вдовушкой. Вы бы посмотрели, как он сидел около нее и какие взоры кидал на меня: проклиная, очевидно, мою бабью дотошность. Мы там дружно живем. У нас еще двое сталинградцев: Ваня Коробов и его жена, Наташа. Вы их знаете… Я вас вот о чем попрошу. Поговорите с Аржановым насчет Наташи. Напомните ему. Наташа Чистякова из Сталинграда. Дочь волжского капитана. У нее, должно быть, казались последствия контузии. Недавно родила чудных близнецов. Но еще во время беременности начались обмороки, с памятью нелады. Я бы сама поговорила с Иваном Ивановичем, но мне не совсем удобно…

«А мне хуже, чем неудобно!» — подумала Лариса, однако не смогла отмахнуться от поручения: ведь ей тоже навсегда запомнилась Наташа Чистякова.

— Хорошо, я поговорю… — пообещала она и уже непринужденно, радушно добавила: — У нас одна комната, но если вы согласитесь переночевать на полу, то, честное слово, хорошо будет.

— По-фронтовому? — Тавров светлозубо улыбнулся. — Идет! Мы с Володей согласны, а как ты, мама?

— И я согласна. Мы остановились у знакомых, а у них очень тесно.

Диплом. Тонкая, строго оформленная книжечка. Раскроешь — и сразу бросается в глаза напечатанное красными буквами: «С отличием». Ниже написано: «Громова Варвара Васильевна». Почти никто не называл ее так. И дома и в институте все «Варя» да «Варюша», хотя ей уже тридцать пятый год и давно пора величать ее по отчеству. Вот выйдет на работу — и тогда: глазной врач Варвара Васильевна. Институт закончен. Наконец-то! Теперь и Никита Бурцев получил бы диплом. Дорогой земляк Никита не дожил до Дня Победы. Если бы не война, он давно работал бы хирургом в родных наслегах Якутии. И Варя раньше шагнула бы в жизнь. Но никогда не поздно получить диплом. Наоборот: чем позже это совершается, тем больше радости на душе.

Варя смотрит на девушек-однокурсниц и улыбается им: ах вы, счастливые птички! Щебечете себе и не сознаете того, как вам везет в жизни. Только не променяйте свое большое счастье на обманчивый домашний уют. Что греха таить, даже у Вари случались минуты, когда казалось, что важнее всего устроить семейное гнездышко. Но Иван Иванович, наученный горьким опытом, не допустил бы этого. Да и она сама не усидит дома.

Смотрит на диплом, а душа ее поет: «Теперь ты навсегда мой, дорогой Иван Иванович! И сын у нас есть. Ах, как хорошо! Но если бы мне начать работу вместе с тобой!»

Наступил вечер… Первый вечер после Вариного выпуска из института. В ярко освещенной комнате дома на Ленинградском проспекте накрыт стол в виде буквы Т: обеденный придвинут к письменному, и оба застланы белыми скатертями. Варя, Галина Остаповна и Раечка — жена Леонида Алексеевича Злобина — хлопочут то у стола, то на кухне.

У Раечки хорошенькое, искусно подкрашенное лицо, тронутое мелкими морщинками: тонкий нос, узкие губы и очень белые хищные зубки. Она маленького роста, двигается легко и быстро, у нее такие же светлые волосы и черные глаза, как и у Леонида Алексеевича. Она старше своего богатыря мужа на восемь лет и очень крепко держит его в крошечных ручках. Чуть только заговорит с ним посторонняя женщина, у Раечки уже злые огоньки в глазах, а подкрашенные губки так сжимаются, что их и не видно, — значит, готов разразиться скандал.

Она нигде не работает и не жалеет об этом, всегда модно одета, много читает и хорошо знает несколько языков. Кажется, на этой почве и произошло ее сближение со Злобиным: она что-то переводила для него. Варя завидует ее начитанности, а Раечка важничает.

— Мне нравится впечатление, которое производит на людей контраст между моей внешностью и содержанием. Посмотрят на меня — и думают, «фитюлька», а заговорят — и удивлены.

— Шли бы вы преподавать, вот тогда действительно был бы контраст, — с грубоватой искренностью сказала Галина Остаповна, очень представительная в новом платье из синего крепа с белой вставкой на груди.

Она радуется успехам Вари, и карие глаза ее так и светятся из-под черных бровей. Тоже ведь когда-то окончила институт и так же вот ликовала и робела на пороге новой жизни.

— Из вас получился бы хороший преподаватель: шутка сказать: английский, немецкий, греческий! Какой капитал у вас пропадает! — говорила она Раечтсе, принимаясь орудовать у газовой плиты.

Жену Злобина в аржановской компании называют Раечкой не из чувства симпатии… Вот она готовит винегрет, повязала вокруг узких бедер вместо фартука кусок марли… На маленьких ножках туфли с высоченными каблуками, из-под коротких рукавчиков нарядного платья выглядывают острые локотки; высокая прическа с накрученными, как у принцессы, белокурыми буклями открывает тоненькую шейку, с ниткой настоящего жемчуга; в ушах тоже матово отсвечивают две продолговатые жемчужины. Все вещи очень дорогие и красивые: родители балуют ее до сих пор.