— Ваше счастье, что вы так мало знаете об этом другом мире, — сказала Зиновия.

— Я с вами согласна, — со вздохом ответствовала Февадия. — И все-таки: как прекрасно то, о чем читаешь в романах или что видишь в театре! Не обижайтесь, но вы тоже представляетесь мне героиней одной из тех книг, которые Наталья дала почитать моей Алене.

Зиновия промолчала в ответ, только улыбнулась.

— Кому бы из нас не хотелось когда-нибудь пережить такое, — продолжала Февадия, — серенады, дуэли, похищения и тому подобное. Но мы лишь едим, пьем и спим — все сводится к этому.

Зиновия пожала плечами:

— Жизнь коротка, зачем же влачить ее в печали и скуке? Глупец, кто так поступает. Без любви мир — пустыня. Вы, добропорядочные женщины, знаете только обязанности. Мерзнешь, зябнешь от этого счастья, которое столь вам дорого, а под конец делаешь открытие, что обязанности нельзя ни надеть на себя, как теплую шубу, ни растопить ими печь…

Февадия вздохнула.

— Вам легко говорить, вы молоды. Вы красивы, а что я?

— Вы? — откликнулась Зиновия. — Да вы еще вполне привлекательная женщина. Прежде всего, у вас роскошная, поистине царственная фигура, но вы неправильно одеваетесь. Эти простые ткани, эти темные краски, наверное, подошли бы молоденькой, свежей девчушке, а женщине зрелой нужны блеск и цвет.

— Не согласились бы вы что-нибудь порекомендовать мне?

— О, с удовольствием!

— Может быть, вы позволите мне при случае рассмотреть ваши платья поближе?

— Разумеется, как только вы пожелаете.

Февадия быстро встала и с хитрой улыбкой взяла руку Зиновии.

— Мой муж ни бельмеса не смыслит в таких вопросах, ему придется просто выдать необходимую сумму, и баста!

— Я вижу, вы начинаете наверстывать упущенное.

— Если б я только могла — но, боюсь, слишком поздно!

Священник удивленно вытаращил глаза, когда его супруга завела разговор о приобретении платьев и прочих вещей, однако перечить ей не осмелился. Февадия поехала в город с Зиновией, страстью которой было делать покупки, пусть даже для других, сняла деньги в сберегательной кассе, выбрала и заказала все, что сочла нужным, и потом с лихорадочным нетерпением стала дожидаться портного с готовыми туалетами. Когда же тот в назначенный срок не приехал, у нее случилась мигрень, а вместе с нею, похоже, — и у всей приходской усадьбы. То были худые часы для бедного священника. Оконные и дверные стекла жалобно дребезжали, половицы тяжело охали под ногами попадьи, старая мебель мучительно кряхтела, дымовая труба и щеколды кривились гримасами, книги регистрации браков и рождений корчили болезненные мины, даже кошка под печкой и краснопузый снегирь в деревянной клетке, казалось, тоже страдали мигренью.

Потом вновь выглянуло солнце, снег заискрился веселыми блестками, кошка старательно чистила шкурку, долгожданный еврей приехал и разложил свои сокровища.

Зиновия с трудом подавила улыбку, когда пожаловала жена священника. Февадия определенно вознамерилась показать весь свой гардероб разом. Вокруг нее стоял такой шелест, точно хлестал проливной дождь. Она разукрасилась, как санная лошадь, и была нарумянена так, словно над ней потрудился хороший маляр. Ее щеки напоминали кровоточащие раны Спасителя на деревенском распятии. Сергей и Карол тоже были в Михайловке. Позднее подъехали Винтерлих с майором. Затеяли играть в домино.

Винтерлих сидел между Февадией и Лидией. Первая уронила костяшку и наклонилась, чтобы поднять ее. Руки Февадии и Винтерлиха случайно соприкоснулись, и эти двое, встретившись глазами, улыбнулись друг другу.

«Все-таки удивительно, как много значат наряды, — подумала Февадия. — Экий он стал галантный. Раньше он меня совершенно не замечал». Когда она клала на стол костяшку, из просторного рукава с кружевами выглядывало полное, симпатичное запястье, а браслеты позванивали с особой, прелестной мелодичностью. Винтерлих невольно поглядывал на эту руку — потом, наконец, посмотрел и на ее обладательницу. Февадия нервно заморгала ресницами, потом внезапно обратилась к нему.

— Почему, господин Винтерлих, вы никогда не оказываете нам честь своим посещением? — очень тихо спросила она.

— Не знаю, видимо, не решался, — смущенно пролепетал он. — Но если вы, сударыня, позволите…

— Я буду рада видеть вас во всякое время.

«Что это она суетится, — подумала Лидия, — может, собралась подцепить его? Вот дела!» И внезапно неопределенное томление, которое уже давно снедало ее, обрело конкретную форму. Ведь тут, у нее под боком, давно обретался мужчина, сердце которого свободно, который никому еще не отдал своей руки, образованный и приличный мужчина, чиновник, — а она его напрочь проглядела. Такой ли уж он некрасивый? Разумеется, нет. В нем есть даже что-то приятное. Нет, она не станет спокойно наблюдать за странным заигрыванием. Что, собственно, делает старая кокетка? Показывает ему кисть руки. Она, Лидия, тоже может использовать это средство обольщения — и, вероятно, не хуже. Лидия подперла лицо ладонью, и Винтерлих с изумлением заглянул в рукав ее кацавейки, прежде скрывавший такую очаровательную деталь! В этот вечер он вообще сделал для себя несколько интересных открытий. Он, например, впервые заметил, что у Лидии очень красивые голубые глаза, — надо думать, заметил потому, что она то и дело поглядывала на него из-под полуопущенных век. Он вдруг постиг, почему поэты сравнивают женщин с розами, — когда Лидия наклонилась над столом, и на него дохнуло ароматом ее пепельных волос. И он сказал себе, что время иероглифов не прошло, что есть еще тайные письмена на женских лицах — и что прочитать их труднее, чем загадочные знаки пирамид и храмов. Он, например, тщетно пытался понять, почему всякий раз, когда Лидия поворачивчает к нему голову, уголки губ Февадии пренебрежительно искривляются и улыбка исчезает с ее лица.

За обедом собственные руки вдруг показались Винтерлиху лишними, ибо два добрых гения, Лидия и Февадия, наперегонки подкладывали ему на тарелку лучшие куски.

В тот вечер победа осталась за Февадией. Лидия задумала отменную военную хитрость: после ужина завлечь Винтерлиха в какой-нибудь укромный уголок и там, так сказать, распахнуть себя перед ним — широко, точно ворота тюрьмы. Однако Февадия обладала тем преимуществом, что ей предстояло идти домой. В нужную минуту она попросила принести ей шубу, и как только Винтерлих накинул мех на плечи Февадии, он оказался в ее власти.

— Не будете ли вы столь любезны проводить меня? — елейным голосом проговорила попадья.

— Почту за честь, — ответил Винтерлих с низким поклоном. И он действительно проводил Февадию, хотя, надо признать, любезности было больше с ее, а не с его стороны.

Лидия понурила голову. Она вдруг вообразила, что любит Винтерлиха, и в эту минуту тяжелого испытания призналась в своих чувствах Зиновии. Та постаралась, как всегда ненавязчиво, утешить ее.

— Все это не более чем птичьи трели, а исход дела зависит от птицелова, — молвила она. — Если ты всерьез хочешь завладеть Винтерлихом, быть по сему — ты его получишь!

В тот же день Зиновия встретилась с Винтерлихом в окружном городе. Он с воодушевлением принялся за ней ухаживать, а она, выждав некоторое время, начала свою игру на приманочной свирели:

— Что вы за смешной человек!

— Я, почему?

— Потому что превращаете свое сердце в почтовую карету.

— Как это, сударыня?

— Пассажиры меняются, а почтовая карета стареет — и в один прекрасный день оказывается на свалке, где постепенно покрывается плесенью.

— Очень похоже на правду…

— Итак, господин Винтерлих, кончайте ухаживать за замужними женщинами или за такими, которые не собираются вступать в новый брак! Февадия связана семейными узами, а я за вас ни при каких условиях не выйду…

Винтерлих вздохнул.

— Однако есть еще Лидия, женщина весьма импозантная, которой вы очень нравитесь…

— Вы, верно, шутите?

— Нисколько.

Когда Винтерлих, получив благоухающее уведомление от Зиновии, прибыл в Михайловку в следующий раз, дом походил на замок Спящей Красавицы. Никого не видно, никого не слышно. Он осторожно шел по комнатам, постучал в одну дверь, потом в другую и в третью. И наконец, услышал тихое «Войдите!». В комнате лежала красавица, но глаза у нее были открыты, и она улыбалась.