Поступили заказанные туалеты, и были заказаны новые. Менев же ничего не замечал из тех роскошных вещей, которые здесь ввели в моду, и менее всего — у Аспазии. Он скорее открыл бы новую часть света, чем обратил внимание на новую шляпку жены.

Дядюшка Карол и Винтерлих сходились только в пристрастии к дарам Бахуса, в остальном же дороги их разошлись. В то время как Винтерлих до рискованных пределов увеличил свой счет у портного, ежедневно завивал себе волосы в парикмахерской и тискал михайловских служанок, так что по вечерам из кухни вечно доносилось хихиканье, Карол после победы над Гольдманом чувствовал себя настоящим античным героем и выказывал готовность в любой момент повторить достославные подвиги Геракла. Он бахвалился и вел себя задиристо, точно университетский студент-корпорант.

Челядь подражала хозяевам. Все состязались друг с другом в безделье. И в тот момент, когда раздавался звонок, когда Тарасу или Ендруху приходилось откладывать карты, когда Софья или Дамьянка вынужденно отрывались от зеркала, чтобы поспешить на господскую половину, можно было услышать слова, которые по тону и содержанию уже нисколько не напоминали патриархальную простоту прежних дней.

Каждый вечер в Михайловку являлись гусары, тогда все веселились, танцевали и угощались так, что стол ломился под яствами. Новым развлечением стали живые картины, изображавшие в лицах народные поговорки или мифологические и исторические сцены. Одна часть общества образовывала тогда публику и отгадывала то, что показывала другая. Зиновия с особым мастерством умела составлять живописные группы. Темы были, к примеру, следующие: «Если бы молодость знала, если бы старость могла…», «Геркулес и Омфала», «Юдифь и Олоферн». Представление живых картин Винтерлих всегда сопровождал игрой на флейте.

Майор в конце концов отказался от мысли добиться благосклонности Зиновии. Он принялся ухаживать за Натальей, и та, похоже, находила в этом удовольствие, ибо день ото дня становилась все самоуверенней и проводила у зеркала больше времени, чем остальные дамы. Ее любовь к Зиновии постепенно ослабевала, ибо теперь она видела в ней соперницу. Зиновия отметила эту перемену без всякого неудовольствия, ведь Наталья была и осталась для нее прежде всего предметом изучения. В этом прелестном создании было что-то загадочное: душу Натальи будто окутывала пелена, и имелся там один темный уголок, куда не мог проникнуть даже острый взгляд Зиновии. Пока однажды в уголок этот не упал луч света.

— Ты уже знаешь, что Сергей опять здесь? — как-то утром сказала Наталье Лидия.

Та только пожала плечами, но от внимания Зиновии не укрылось, что барышня слегка покраснела. Оставшись с ней наедине, Зиновия без обиняков спросила:

— Что у тебя было с Сергеем, Наталья?

— У меня?.. Ничего… Как это тебе пришло в голову? Впрочем, познакомься с ним. Мне любопытно услышать, что ты о нем скажешь.

— Так я с ним знакома.

— Знакома? — Наталья опять покраснела. — Тогда ты, верно, знаешь, что он ко мне сватался.

Теперь немного покраснела Зиновия.

— Это для меня новость. Откуда бы мне знать? Сергей не такой мужчина, чтобы компрометировать девушку.

— Стало быть, ты о нем хорошего мнения?

— Конечно, я ему очень обязана, поскольку он отнесся ко мне как настоящий друг. Он единственный мужчина, которого я уважаю и ценю.

— И он ни разу не заговорил обо мне?

— Ни звука.

Итак, Сергей был здесь, но ничего не сообщил ей о своем приезде и не навестил. Ясно, что он не мог приехать к Меневым, но он мог хотя бы послать ей весточку, написать несколько слов. Нет, это гадко — однако гадкий человек, так мало о ней печалящийся, интересовал ее еще больше.

Сергей уже несколько дней назад воротился из Копалиско, к великой радости старого верного Онисима. От него он и узнал о том перевороте, который благодаря Зиновии свершился в Михайловке. Сергей по-детски обрадовался, однако почел за лучшее не показываться там раньше времени, а отсидеться пока — как отсиживается лис — в своей ростокской норе.

Но поскольку он никого не навещал, навещать начали его. К нему повадились волки, которые едва ли не каждую ночь под факельное сияние своих глаз устраивали ему серенады и, пользуясь случаем, утаскивали с собой по нескольку куриц или гусей, а один раз даже ягненка.

Сергей потерял терпение и решил устроить засаду на непрошеных гостей. Он как раз притаился с ружьем за штабелем дров, когда вдалеке послышался серебристый звон, точно небесная колесница феи быстро приближалась к нему по тихому морозному воздуху. Спустя некоторое время мимо него под удалой звон бубенцов пролетели затейливого вида сани. В них, укутанная в медвежью шкуру, восседала красивая дама, которая уверенной рукой управляла горячей тройкой; ее царственный горностай мерцающей белизной и пышностью соперничал с мягким, как пух, снегом. То была Зиновия, кто же еще?! Разве существовала на всей необъятной земле вторая такая же гордая и красивая женщина? Нет, глаза его не обманывали. Он вскинул ружье на плечо и поспешил в усадьбу. Когда Сергей подошел к дому, роскошные сани уже стояли у крыльца, а Онисим кругами водил по двору взмыленных лошадей. В первой комнате Сергей наткнулся на большой короб, потом распахнул дверь в старомодный салон и сразу услышал из соседнего помещения знакомый голос:

— Погодите секундочку, я сейчас буду готова.

Сергей прислонил ружье к стене и встал у окна. Вот портьера отодвинулась, и на пороге, точно сойдя со страниц старорусского романа, возникла Зиновия. Высокая и величавая, обтекаемая шелестящим шелком синего, в золотых узорах, платья, обласканная пурпурной бархатной душегрейкой, золотистая соболиная опушка которой чуть заметно покачивалась на ее груди и бедрах, в красных сапожках и с тюрбаном из пестрого, с золотой нитью платка на темных косах. Это была она, во всей своей небесной прелести, лицо ее было ликом вечной весны, а улыбка — чарующей песней жаворонка. Она протянула Сергею руку.

— Поскольку вы не явились ко мне, — молвила, — я была вынуждена сама пожаловать к вам, однако это еще не значит, что я на вас не сержусь. — Она взглянула на него и подала руку. — Впрочем, нет, не могу держать на вас зла. Я так рада снова увидеть вас — вот вы наконец здесь, и я счастлива, что вы опять рядом, несказанно счастлива!

— Зиновия!

— Вы мне по-прежнему очень нравитесь, хотя мне известна теперь сладостная причина вашей катоновской строгости.

Она опустилась в кресло у камелька, в котором рдели еще не остывшие угли.

— То есть?

— Я имею в виду Наталью.

— Это в прошлом.

— А я вот думаю, не начнется ли все по-настоящему именно теперь?

— Как такое возможно, если Наталья меня ненавидит?

— Напротив, она любит вас.

— Простите, но в это я не могу поверить.

— Я уверена в правильности своих наблюдений, — возразила Зиновия, — и если вы поведете себя как человек умный или, что было бы еще лучше, доверитесь моему уму…

— Готов — всем сердцем.

Зиновия на мгновение задержала на нем взгляд.

— Стало быть, вы ее очень любите?

Сергей промолчал.

— В таком случае, конечно, ничего уже не поделаешь, — проговорила красавица с едва слышным вздохом. — Наталья должна стать вашей женой. Однако присядьте ко мне, пожалуйста, и чуточку поухаживайте за мной!

Сергей пододвинул второе кресло, стоявшее у камелька, ближе к ней и сел. Он держал ее руки в своих, и они болтали как два добрых друга. Сергей рассказывал о той титанической работе, которую проделал в Копалиско, а она — о победах, одержанных ею в Михайловке. Часы пролетели незаметно, вокруг них серой пеленою сгустился сумрак, на небе вспыхнули первые звезды, стемнело. Онисим принес лампу, а им так много еще хотелось друг другу сказать, они никак не могли вдоволь наговориться…

— Уже поздно, — наконец опомнилась Зиновия, — пора прощаться. В Михайловке не знают, где я. Но я скоро вернусь. А пока вы можете утешаться мой душегрейкой и черевичками, которые останутся здесь.