— Знаешь что, голубушка, — между прочим обратилась она к девушке, — вот это платье, — и указала на еще одно весьма красивое серое платье для конных выездов, — ты можешь взять себе.

— Ах, чем я заслужила такую милость? — Софья бросилась на колени, поцеловала одежду и руки своей благодетельницы.

Когда Зиновия с перекинутым через руку шлейфом вышла из дома, казачок уже стоял у крыльца, держа под уздцы резвого, умного степного скакуна, а вся семья, любопытствуя, выглядывала из окон. Зиновия без посторонней помощи лихо вскочила в седло, устроилась поудобнее и для пробы пустила лошадь шагом, пройтись по двору. Мопс, до этой минуты удивленно взиравший на происходящее, теперь выскочил вперед и с радостным лаем принялся метаться перед танцующими копытами. Наталья тоже появилась на пороге дома и со смешанным чувством восхищения и беспокойства глядела на красивую тетушку. Казачок заулыбался во весь рот, когда увидел, как прекрасная амазонка выпускает в холодный воздух дым папиросы. Это было для него что-то новое.

— Милостивая госпожа курит, — сказал он, обращаясь к Наталье, — а что именно? Прямо ладаном пахнет.

Зиновия сразу прочитала его мысли и протянула ему табакерку.

— Вот, набей-ка и себе трубочку.

Ендрух поцеловал ее в колено, затем с самым серьезным видом набил трубочку и начал дымить, от удовольствия закатывая глаза и прищелкивая языком.

— Фимиам! И святой Николай на небесах не может курить лучшего табака.

Зиновия рассмеялась, отвесила поклоны направо и налево, пришпорила лошадь и пустила ее рысью. Наталья еще долго провожала взглядом великолепную фигуру, грациозно, как в танце, покачивающуюся в седле, потом ушла к себе в горницу и написала брату: «Феофан, я сожалею, что ты до сих пор не познакомился с ней. Мне придется возненавидеть эту женщину, чтобы не стать ее рабыней! Она прекрасна, а как она улыбается! Видел бы ты ее на лошади, я — видела минуту назад. Почему я не мужчина? Она бы принадлежала мне. Все мы рядом с ней — чертополох, потому-то нас и пожирают ослы».

К обеду Зиновия воротилась, свежая как роза, которую поцеловал мороз. Между тем на улице потеплело, и после застолья можно было еще посидеть в саду. Когда Зиновия с книгой в руке зашла в беседку, листва на которой уже облетела, мопс добровольно последовал за ней и улегся на солнышке у ее ног. Она недолго сидела в одиночестве, подошел тихонько Тарас, сделал вид, будто рассматривает цветы, а потом с нетерпением выколотил трубку. Зиновия сразу поняла намек и с готовностью угостила старика своим замечательным табаком. Спустя некоторое время в отдалении появилась Наталья, она медленно подходила все ближе, словно влекомая какой-то магической силой.

— Что ты читаешь, дорогая тетушка? — с любопытством поинтересовалась она.

Зиновия усадила ее рядом с собой на скамейку и показала ей книгу, роман Альфонса Доде.

— Мне такое, наверно, нельзя читать? — произнесла Наталья.

— Почему нельзя, благоразумная девушка может читать все, а ты очень благоразумна. Я дам тебе кое-что из своих книг.

— Боюсь, у меня возникнут неприятности с матушкой.

— А ты как раз ей книги и не показывай.

Потом Зиновия прогулялась с Натальей среди цветочных клумб, сорвала несколько астр и георгинов и принялась украшать ими наивную миловидную девушку.

— Как тебе к лицу эти яркие осенние краски, — сказала она, — вы ведь все одеваетесь словно монашенки, особенно ты. Молодая девушка, а выглядишь как цветок, спрессованный между страницами молитвенника. Я не могу спокойно на это смотреть.

Чтобы сделать Зиновии приятное, Квинта сервировала кофе для всех в беседке. Ее лицо, сплошь усеянное точечками, как будто тут потрудились мухи, сияло блаженством.

— Зубная боль уже совершенно прошла, — доложила она, — настоящее чудо. Целую милостивой госпоже руки.

— Как у вас здесь мило, — начала разговор Зиновия, разливая всем кофе, — но не сердитесь, пожалуйста, если я откровенно скажу, что вы не умеете жить. В деревне есть своя привлекательность, а в городе — своя. Вы же находитесь в выгодном положении, когда можете объединить и то и другое. Зачем жить так уединенно, в таком затворничестве! Всем вам необходимо какое-то развлечение; особенно Аспазии, которая из-за такой жизни отцветает до срока. За красивой женщиной в эти годы нужно ухаживать, лелеять ее, дорогой Менев.

— По-другому мы не умеем, — подавленно возразил тот.

— Человек твоего интеллекта сумеет все, стоит тебе немного оглядеться в свете, как ты сразу увидишь, чего здесь недостает.

Крытая полотняным тентом колясочка въехала во двор, и из нее вышел Камельян Сахаревич, который, без конца кланяясь, подошел к господам.

— Наш фактор, честнейший еврей, какой только может быть, — благосклонно представил его гостье Менев.

Сахаревич в эту минуту полностью оправдывал свою фамилию, улыбаясь сахарно-сладко.

— Это очень кстати, — сказала Зиновия, — мне необходимы кое-какие вещи, которые вы, господин Сахаревич, могли бы приобрести для меня.

Фактор почти испуганно осмотрелся по сторонам. Кто-то назвал его «господином», если он не ослышался; снизошел ли этот голос с небес или он прозвучал из земных глубин?

— Я убеждена, господин Сахаревич…

Стало быть, он расслышал все правильно, и это к нему так милостиво обратилась незнакомая красивая дама. У доброго фактора появилось ощущение, будто она нежно гладит его своими прелестными руками.

— Я убеждена, что вы позаботитесь обо всем наилучшим образом, — продолжала Зиновия. — Вы во всех отношениях внушаете мне исключительное доверие.

Камельян Сахаревич не находил слов, но фактически он уже лежал у ног Зиновии, был готов броситься ради нее в огонь и в воду. Его изумил столь любезный прием, на который он мог рассчитывать разве что в помещении для прислуги. Вообще, все с необычным воодушевлением высказывались о госпоже Федорович, и каждый был готов услужить ей на свой манер. Когда в этот вечер Зиновия отходила ко сну, вместо горничной явилась Дамьянка, которая раболепно бросилась на колени и сняла с барыни туфли. Получив в награду шелковый кумачовый платок, она начала облизывать губы как кошка, только что нанесшая визит горшку с молоком. Она вертела платок так и сяк, охала и призывала на грешную голову Зиновии всю небесную благодать.

На следующее утро зарядил дождь. Предстоял угрюмый день, в перспективе наполненный скукой, что побудило Зиновию еще за завтраком попросить экипаж. Она хочет-де съездить в окружной город, до которого отсюда всего полчаса, чтобы сделать мелкие покупки и навестить Феофана.

Как же разительно отличалась эта поездка от ее прибытия! Мотуш усердно старался развлечь барыню, хотя обычно разговаривал только с лошадьми. Он по собственной инициативе называл ей каждую деревню, каждую гору, даже порекомендовал остановиться в «Hotel de Russie», единственном в городе заведении, достойном дать приют такой даме, — и был очень горд, когда госпожа Федорович последовала его совету.

Три студента, которые вместе жили у Винтерлиха в большой комнате, как раз вернулись домой с университетских лекций и начали глубокомысленную дискуссию о Софокле, когда вдруг раздался энергичный стук в дверь и вошла Зиновия. При виде красивой, элегантной женщины всех троих охватил ужас. Феофан вскочил на ноги и ретировался к стене, тогда как Василий и Данила, сыновья священника Черкавского, остались оторопело сидеть на стульях, точно парализованные.

Зиновия без лишних церемоний бросилась к племяннику.

— Ты — Феофан, — сердечно воскликнула она, — не правда ли? Да, это цыганское лицо! Однако в жизни ты, надо сказать, миловиднее, чем на портрете. Ну-ка, поцелуй меня, я же твоя тетя.

И когда сконфуженный Феофан хотел поцеловать ей руку, она крепко прижала его к груди, одарив парой звонких поцелуев.

— Я очень рад, — запинаясь, пролепетал Феофан, — Наталья мне уже много о вас писала…

— Не мог бы ты сразу обращаться ко мне на «ты»?

Она слегка шлепнула юношу по щеке.