Напевая про себя песенку трех поросят, изменив «серого волка» на «львиный зев», я, сверяясь с рисунком Кристиана, быстрым шагом преодолел несколько улиц, бегом, чтобы не дразнить ревунов, которые могли там затаиться, проскочил пару проулков и, наконец, добрался до довольно уютного, если не считать мусора и догорающих кострищ, сквера. Это была самая высокая часть города, дальше шли сады и виноградники, среди которых изредка выглядывали крыши низеньких одноэтажных домиков. А над всем этим нависал изогнутый горный хребет, снизу покрытый темной зеленью леса, а сверху испещренный светлыми пятнами и полосами скал.
По дороге на меня никто не напал, никто не привязался, разве что несколько ставен приоткрылись, и боязливые взгляды мазнули по моей увешанной оружием фигуре, чтобы снова спрятаться за створками. А вот на углу сквера я был вынужден отпрыгнуть в сторону, чтобы не быть раздавленным фыркающим клубами синего дыма автомобилем, что пронесся мимо с характерным дизельным ворчанием и укатил по улице. Автомобиль тот напоминал старые американские пикапы первой половины прошлого века, являя собой громоздкую и немного несуразную конструкцию на покрашенных белой краской колесах. Ага, значит, здесь действительно не только на лошадях да на силе пара ездят — дизель тоже в ходу. Я проводил взглядом кузов, наполненный какими-то большими ящиками и затянутый темным брезентом, пожал плечами и продолжил свой путь, тем более что до моей цели было совсем недалеко: посреди ряда домов светлым пятном выделялось характерное строение, которое я без колебания отнес к обрядовым сооружениям. То бишь это была церковь. Над стрельчатой крышей здания возвышалась звонница, увенчанная пирамидальным шатром, но колокола ее молчали, да и широкие двустворчатые двери главного входа были закрыты и негостеприимно заперты толстой полосой металла. Я пересек сквер, прошел к церковным дверям, по обе стороны которых росли причудливо изогнутые вечнозеленые деревца, потрогал огромный висячий замок на железной полосе…
— Pas de service divin.[33]
Низкий, чуть с хрипотцой голос, прозвучавший совсем рядом, заставил меня вздрогнуть и панически оглядеться. Впрочем, особой опасности носитель сиплого голоса не представлял: это был бродяга в потрепанной одежонке, сидевший, упираясь спиной о ствол, под одним из вечнозеленых деревьев. Я не заметил его, так как человек находился в тени, а его желто-бурые лохмотья сливались по цвету с корой дерева. Да и отвлекся я, рассматривая церковь.
— Что ты сказал?
— Служение отменили, церковь закрыли, — продолжал человек уже на межмировом. — Мэр приказал закрыть, чтобы, значит, зараза не распространялась среди людей. Приказал, а сам помер. Вон его заместитель покатил мимо тебя на самоходе. Вроде в сторону Дороги направился. Значит, пытается через перевал перебраться, да зря это, не пропустят.
— А ты откуда знаешь, что не пропустят?
Я опустил ствол дробовика и пригляделся к говорившему со мной. Человек как человек: лицо загорелое, совсем даже не синее, резкий нос крючком, светлые усы, твердый подбородок. Лет пятьдесят, на первый взгляд. Одет в овчинный кожух шерстью внутрь и синие потертые штаны. На ногах — низкие сапоги из мягкой кожи, голову украшал выгоревший картуз. Из-за торчащей на швах и отворотах кожуха шерсти мне и показалось, что на человеке лохмотья.
— Так войска там, все оцепили. Оба перевала и даже козьи тропы. А знаю, потому что овец там пасу. Пастух я здешний, Катуш мое имя. Я видел, как солдаты стреляли в людей, что хотели уйти отсюда через горы. Всех убили.
— Ты сказал «Дорога», — я уселся на площадку перед церковной дверью. — Специально ударение поставил или…
— Специально, — кивнул пастух. — Это именно старая Дорога, месье, оранжевая. Раньше по ней я в другие земли стада перегонял для продажи — хорошее дело было, прибыльное. Мой брат был Проходимцем — он проводил меня и овец бесплатно. А лет двадцать назад Дорога перестала людей пропускать, закрылась. Брат на той стороне остался. Городу много баранины не нужно, вот и оскудели мои стада… А брат через год вернулся и сказал, что Дорога пропускает только в одну сторону — отсюда. Он добирался на Сьельвиван через другие Переходы, очень долго.
— А здесь чего сидишь?
— Хотел патера Жимона проведать, да его дома нет. Я слышал, что церковь закрыли, но дай, думаю, схожу, посмотрю: может, патер все же здесь, раз его дом пустой… Да, видишь, и здесь заперто. Я услышал — самоход едет, вот и спрятался под дерево. Ведь и пальнуть могут с самохода — долго ли по такому времени? Где же патер-то? Я ему свежего сыра принес, хотел еще раз просить ко мне в горы перебраться, там-то заразы нет…
И Катуш недоуменно уставился на меня светлыми, почти белыми глазами из-под своего картуза.
Я тоже смотрел на честное и открытое лицо пастуха: этот человек, рискуя жизнью, спустился в зачумленный город, чтобы увести патера от опасности. Или он очень религиозен, или патер его близкий друг.
— Хороший человек патер Жимон?
Пастух выбрался из-под дерева, вытащил оттуда же большой мешок и старое ружье с длиннющим стволом.
— Он очень хороший человек, месье. Добрый. Людей лечил бесплатно, помогал как мог. Я тоже хотел ему помочь…
— Слушай, Катуш, я тоже очень хочу помочь патеру Жимону. Меня зовут… н-да, Алексей длинновато… короче, зови меня Лёха. Так вот, я привез патеру лекарство, но другой человек назвался патером Жимоном, взял лекарство себе и увел с собой моих друзей. Теперь я ищу настоящего патера. Может, нам поискать его вместе?
Пастух важно выслушал меня, кивая крючковатым носом. Похоже было, что он все понял и обмыслил. Вон как своими светлыми глазами меня сверлит. Неглупый человек этот пастух, ой не глупый…
Катуш еще раз обвел меня взглядом, после чего закинул за плечо свой мешок и протянул крупную, коричневую от загара ладонь:
— Хорошо, месье Лёха, будем искать вместе.
— Кстати, у патера есть борода? — спохватился я, желая проверить слова Кристиана.
— Нет, конечно, — подозрительно уставился на меня пастух, — он же патер!
— А у того, кто обманул меня, была.
— Видно, что вы не из наших мест, месье Лёха.
Я грустно вздохнул и поднял брови:
— Эт точно.
Прикинув все «за» и «против», я все же решил начать поиски патера с церкви. Кто знает, вдруг в ней найдутся какие-то зацепки? Проверим церковь, а потом можно и в близлежащие дома стучать, опрашивать соседей — кто что видел, слышал. Если, конечно, нам откроют. Потом можно отправиться к патеру домой и там тоже поискать, стучаться, опросить…
Катуш провел меня в узкую калитку между зданием церкви и соседним домом, и, миновав узкий и темный проход, мы оказались на заднем дворе. Небольшая пристройка, в которой мог быть патер, смотрела на нас пустым дверным проходом: дощатая дверь была выбита и валялась внутри помещения. Во дворе царил хаос: цветочная клумба разрыта, розовые кусты, выдернутые с корнями, валялись под ногами, пузатые бочки, очевидно сложенные раньше в пирамиду, раскатились по всему двору, кто-то не поленился даже снять несколько рядов черепицы с края крыши пристройки, и керамические изогнутые плитки, битые и целые, звучно хрустели под ногами. Небольшая голубятня, стоящая на крыше, была распахнута, и, насколько я видел, в ней не было ни одного голубя.
Оставив пастуха осматривать двор, я осторожно проверил жилое помещение, состоящее из кухни, пары комнат и крохотного чулана. Внутри не было ни души, если не считать шарахнувшуюся от меня пеструю кошку. Вся небогатая мебель была перевернута, на полу — мусор и осколки битой посуды. Одна из комнат, по-видимому, была химической лабораторией или что-то в этом роде: повсюду осколки реторт, пробирок, прочих емкостей. Изуродованный перегонный куб, какие-то приборы, состоящие из путаницы медных трубочек, поломанный микроскоп. Резкий, даже едкий запах лекарств. Груды книг на полу, в некоторых местах половицы сорваны, шкафы отодвинуты от стен, а в самих стенах пробиты широкие дыры, что наводило на мысль о поисках каких-то сокровищ.
