В ПАЛАТЕ У каждого своя болячка, Своя, А значит, и мила. Иной готов, о ней судача, Допечь палату добела. Он за день повторит раз двести И про укол, И про клистир… Каталка катит злою вестью, Больничный оглушая мир. Но тут как тут дедок запечный Затеет важно разговор: Мол, под луной никто не вечный И господа гневить — позор. А сам восьмой десяток кряду Тихонько фукает в усы. — Дедок, годов твоих не надо, Добыть бы сердце, как часы. Нам, право, шутка Не помеха. Готовы хохотать до слез. Не от добра идет потеха… Дедок-то прав — Не вешай нос. НЯНЯ ОЛЯ Остряки ее зовут «Божий одуванчик». Навела у нас уют, Села на диванчик. На коленях бремя рук, Как на снимке старом. Но и сидя недосуг Время тратить даром. Разъяснила (Ох, легка Бабка и на слово!): — Я, милок, издалека, Из-под сама Гдова. И поведала, пока Отдыхали руки: — Вот с войны без мужика, Натерпелась муки. Подымала четверых, Довела до дела… Охтеньки, опять-под дых Как ножом поддело. — Я и сам из тех краев, — Говорю бабуле. …Потянуло нас под Гдов, Многих помянули. А под утро — Вот те на — Привезли в палату. Тихонько лежит она, Будто виновата. На мою старушку мать До чего ж похожа… Ей бы вволю полежать — Быть к себе построже. Только где там — Через день, При халате белом, Моет пол, ворчит: — Не лень Вам лежать без дела. «Я даже не подозревал…» Валентину Чемсуевичу Теплякову, врачу Я даже не подозревал, Что он живет на свете. В больнице сроду не бывал, Но вот везут в «карете». Теперь лежу… Освобожден От дома и от службы. Владеет мною полусон, А может — что похуже. И надо мною человек С глазами следопыта. Глядит из-под тяжелых век — Тревожно и открыто. И день, и два — Он все со мной… А я как будто снова Веду с фашистом смертный бой У рубежа лесного, Огнем зажатый с трех сторон, А за спиной — болото. А надо мною крик ворон… И дьявольски охота Мне жить в свои шестнадцать лет, Испить речной водицы. И чтоб не застили мне свет Картавящие птицы. С гранатой я шагнул вперед, Кляня врагов безбожно… Очнулся. Нет, не подведет, С таким в разведку можно! ПРАВДА Спасибо, батя, за науку, Хотя она и тяжела. Но, положа на сердце руку, Она вперед меня звала. В ней суть отчаянно-хмельная, Хвати — И по морю пешком. Из века в век она, шальная, В миру ходила с посошком. Гонимая — И все ж колюча, Она и в рубище красна. Ходила, дьявольски живуча, И улыбалась, как весна. Как на дрожжах, На ней вскипали Бунты по русским городам, Ее ломали и пытали… Ее в обиду я не дам! Я называю белым белое, И черным черное зову… Пробито сердце неумелое — Я навзничь падаю в траву. И все же вскидываю руку — Как будто в ней Заряд свинца… Спасибо, батя, за науку, Я верю правде до конца! «Река лежала, как в неволе…» Река лежала, как в неволе, — По ноздри самые в снегу. И у нее в застывшем горле Который месяц ни гу-гу. Лежала тихо и смиренно, Исхоженная вкривь и вкось. Но вот набрякли тропы-вены — Их тело синевой взялось. И я сгорал от нетерпенья, Апрель несуетный кляня, — Когда же кончится мученье? — Как будто лед давил меня. Я поторапливал недели И верил — Все же повезет. …И вот тайком встаю с постели, Иду к реке, где стонет лед. Не оторвусь, Гляжу на льдину, Что морду сушит на лугу; Не то что выплыть на средину — Шагнуть на льдину не могу. |
