Сначала зал показался пустым. В следующую секунду Вячеслав Иванович разглядел у стены маленькую одинокую кровать, — словно утлую лодку на краю океана. У кровати двое людей в белом.

— Ну вот, пришли, — шепнула Лена и кивнула в сторону кровати.

Боясь поскользнуться на блестящем линолеуме пола, Вячеслав Иванович один шел через страшный в своей пустоте зал. Лена осталась у входа. Шел — и вдруг ощутил тяжесть в руке. Донес! Он совсем забыл про сумку с передачей — но донес! Все будет хорошо!

На белой кровати почти не различалось лицо Аллы. Ближе… Ближе… Господи, как можно так измениться за полсуток?! Разве так бывает?!

Исхудавшая, желтая, старая — как будто бы ей лет сорок! Глаза прикрыты.

— Аллочка!

Не ответила, не открыла глаз! Да что же?!

— Она еще не совсем проснулась от наркоза. Оглушена.

Тут только Вячеслав Иванович обратил внимание на стоявших у кровати врачей. Да врачи ли это?! Мальчик и девочка, на вид ровесники Аллы. Обернулся, ища Лену, но та уже ушла.

Обратиться больше было не к кому, а эти все-таки в белых халатах, значит причастны.

— Что же с нею?

— Наверное, несовместимость, — сказала девушка. — Остается думать.

Вячеслав Иванович заметил, что коллега толкнул девушку локтем. Понятно: этот уже научился темнить. Вся надежда оставалась на девушку!

— Какая несовместимость? С кем?

— Вы же не врач, да? Тогда все равно не поймете, — сказала девушка, но без высокомерия, а скорее грустно.

— И как вы сюда попали? Немедикам нельзя, — сказал ее коллега. Вот этот с высокомерием!

— Мне разрешил Старунский! — резко ответил Вячеслав Иванович.

— У него бы и спрашивали, — сказал высокомерный молодой человек.

Вячеслав Иванович отвернулся от него, обратился к одной только девушке:

— Вы мне скажите! Потому что если что нужно, я из-под земли! Какие-нибудь лекарства! Самого лучшего профессора!

— Да уж был Старунский, — сказала девушка с той же грустью.

— Ну и что? Не помог? Найдем другого! Операцию ей сделали, да?! Какую?

— Сделали. Вы же все равно не понимаете.

— Пойму! Да что с нею наконец?! Что вы кишки тянете?!

Вячеслав Иванович кричал, но кричал шепотом. И тем страшнее это звучало. Девушка не выдержала:

— Несовместимость, я же сказала.

— Чего несовместимость?!

Ее коллега демонстративно отошел, всем своим видом показывая, что не имеет никакого отношения к разговору.

— Несовместимость крови. Наверное. Потому что больше нечего.

— Не ту кровь перелили? Ошиблись?! Старунский ошибся?!

Бывает кровь разных групп — настолько-то Вячеслав Иванович понимал в медицине!

— Старунский не переливал, до него. И не ошибались, все делали как положено. Бывает. Второстепенные факторы.

— Какие факторы?!

— Это сложно. Ну, особенности такие. Бывает иногда.

— А операцию для чего?!

Девушка молчала.

Ну, это в прошлом. С виноватыми он разберется потом.

— Теперь-то что делать? Как дальше? Что же, так и лежать без помощи?!

— Будем лечить дальше, — грустно сказала девушка. — Вот очнется совсем от наркоза…

— Чего ждать?! Чего «будем»?! Кто ее врач?! Вы?!

Девушка покраснела:

— Нет, мы студенты… Я не знаю кто… У заведующей…

О, черт!

— Девушка, как вас зовут?

— Таня.

— Таня, где заведующая? Позовите ее!

— Она придет сама. Я не знаю…

Эта девочка еще и боится заведующей!

— Где она? Я позову сам!

Нужно было что-то делать. И было все-таки легче оттого, что можно было что-то делать.

Заведующая нашлась в предродовой, преобразованной временно в родилку. Высокая эффектная дама, она сразу вызвала в Вячеславе Ивановиче резкую неприязнь эффектностью своей, совершенно неуместной в этих стенах, жизненной силой, составлявшей такой контраст с болезненным изнеможением Аллы… Заведующая отдавала какие-то распоряжения, и видно было, что ей нравится сам процесс отдавания распоряжений независимо от их содержания, — но Вячеслав Иванович бесцеремонно перебил:

— Что ж там Калиныч без врача? Лечите, работайте!

Может быть, с заведующей так еще никто не говорил — хотя надо бы каждый день, судя по ее виду!

— А вы кто такой? Как сюда попали? Мужчина! Здесь роженицы!

Ага, она думает, что его можно перекричать? Его?! Сейчас?! Его, который в детдоме не боялся Царя Зулуса, которого боялись все!

— Такой, что надо работать! Лечить! Спасать надо! Сами напортачили! Под суд хотите!

Он надвигался на ненавистную даму, он готов был… Такое он испытал всего однажды в жизни. _Однажды десятилетний Слава не отдал Царю Зулусу морскую пряжку, которую нашел на улице и которой гордился, как ничем до этого в своей короткой жизни. Царь Зулус брал все, что хотел: порции за обедом, значки, книжки, деньги у любого из ребят — а десятилетний Слава Суворов не отдал морскую пряжку. Ну и получил. Он, конечно, не был ябедой — и гордился, что не ябеда, — а потому пришлось традиционно соврать, что упал с лестницы. Но от ненависти — а что сильнее детской ненависти, когда ты весь во власти тупого и злобного деспота, от которого не защитят ни закон, ни милиция, привычная опора взрослых! — Слава перестал бояться Зулуса. Но отомстить кулаками он рассчитывать не мог, не помогли бы и приемы «из настоящей жиу-жицы», которые разучивал Жиртрест по какой-то старой книжке. Царь Зулус был второгодник и в школе сидел как раз впереди Славы. И две недели Слава терпеливо готовил месть: собирал головки от спичек, порох из патронов, имевших широкое хождение по детдому, за которые он отдавал все свои компоты. И наконец настал его час! Целый урок он сыпал через бумажную воронку в задний карман Зулусу свою горючую смесь. А на перемене подошел и ткнул горящей спичкой! Он был уверен, что Царь Зулус его за это убьет, — и не раскаивался, и все равно не боялся! Царь Зулус пролежал дней десять в больнице. Он тоже оказался не ябедой — а то бы Слава мог очутиться и в колонии! Но самое удивительное, что и не попытался мстить, даже уважал с тех пор…

Что еще кричал Вячеслав Иванович заведующей, он не сознавал. Опомнился уже снова в страшном своей пустотой родильном зале. Заведующая что-то отрывисто спрашивала Таню и ее коллегу, отвечал больше ее коллега. Выслушала, что-то приказала и быстро ушла, не глядя на Вячеслава Ивановича. И он понял, что она его боится. Это доставило секундное удовлетворение. Только секундное…

Он подошел к Тане, уставший после вспышки, боясь услышать плохие вести.

— Ну что, Танечка?

— Вызываем бригаду.

— Какую еще бригаду?!

— Специальную. Городскую гематологическую. У них все средства. Главное, чтобы моча пошла. Мочи нет.

Моча, о которой не принято говорить, о которой и подумать-то совестно в связи с красивой юной женщиной, — потому что прелесть и женственность как бы отрицают низменные стороны физиологии, и невольно хочется думать, что милое существо и в уборную-то никогда не ходит, — моча вдруг стала средоточием жизни! Какая это прекрасная жидкость! Лучше всякого шампанского! Ничего в ней стыдного, низменного, тайного — о ней нужно говорить, кричать, молиться: только бы пошла моча! И счастье — это очень просто: это когда идет моча!

Алла пошевелилась, и послышалось тихое, но явственное:

— Болит!

— Выходит из наркоза, — шепнула Таня.

Ах да, наркоз. Была операция. Что за операция? Потом! Вячеслав Иванович заметался вокруг Аллы:

— Очнулась! Ну наконец! Где болит? Сейчас… Попить хочешь? Попей! Или винограду…

Алла открыла глаза, но смотрела в потолок, мимо Вячеслава Ивановича.

— Да что же? Она не слышит! Или не узнает?! Совсем плохо?!

— Сейчас. Еще выходит из оглушения.

И снова тихое, взывающее:

— Болит!

— Где болит! Аллочка, ты меня слышишь? Скажи, где болит?

— Болит… Голова…

Ответила! Но надо что-то от головы!

Вячеслав Иванович повернулся было к Тане — все-таки почти врач, — но та смотрела в другую сторону. Вячеслав Иванович посмотрел туда же: дверь распахнулась, в нее быстрым шагом входил решительный врач с чемоданчиком в руках, следом женщина, и тоже с чемоданчиком, следом еще двое, эти несли что-то вроде небольшого сундука. Бригада. Бригада!! Ну наконец-то! Теперь все будет хорошо. И моча пойдет!