Он шел к станции, размахивая свернутыми в трубку оттисками своего детского портрета. Эрик хотел было по привычке взять ношу в зубы, но Вячеслав Иванович ему не доверил. Да, такого собственного портрета нет ни у кого из знакомых! Особенно позавидует нынешний муж бывшей жены, капитан лесовоза: он не выносит, когда у кого-то есть то, чего нет у него! Приятно будет и Алле подарить; но, конечно, это будет только добавление, дополнительный штрих, а нужно ей сделать настоящие подарки, чтобы оценила дядю!

И Вячеслав Иванович стал подробно обдумывать, какие можно сделать Алле подарки. Достанет он у себя в ресторане все что угодно, нужно только правильно угадать, чего ей хочется больше всего. (Некстати вспомнилось, что Борбосыч при первом известии о нашедшихся родственниках предсказал, что отныне Вячеслав Иванович заинтересуется женской галантереей, — и оказался прав. Ну и черт с ним!)

В почтовом ящике лежало письмо. Почерк Ларисы— ни с кем не спутаешь: очень крупный и почти неразборчивый. Такой же неряшливый, как она сама.

Конверт не проштемпелеван, значит, сама приходила и опустила. Но парадная дверь у них запирается, и ключа он ей так и не дал. Как же она добралась до ящика? Ждала, когда кто-нибудь пойдет? То есть караулила под дверью! Только этого не хватало. А если он придет с Аллой, а Лариса караулит? Пока объяснишь ей, что Алла племянница, успеет такого наговорить! Тем более увидит Аллин живот…

Была бы Алла чужой, познакомься он сейчас с нею, когда она без мужа — и вот-вот родит… В нее бы он мог влюбиться и в беременную… Почему ни разу не встретилась такая, и приходится заводить себе очередные беженеты?!

Ты меня избегаешь, как надоедливой попрошайки. Чего ты трусишь? Скажи честно, что давно завел себе другую!

Скажи, пусть будет больно мне, Но только не молчи!

Не бойся, в волосы ей не вцеплюсь. Хочется только посмотреть прямо в ее «честные», «невинные» глаза!..

Ну и так далее. Что-нибудь объяснять бесполезно: и что другую не завел, и что не избегает специально. Ей не понять, что съездить за дневником матери куда важнее, что любовные мысли его сейчас вовсе не занимают, — у нее-то других мыслей и нет никогда. Ясно одно: нужно, чтобы она не встретилась с Аллой, не пыталась заглядывать ей в глаза.

Вот так всегда заканчивается очередной беженет. А что делать, если без женщин все-таки нельзя?.. А ведь какой-то дурак и от Аллы бежал точно так же, тоже ругал себя, должно быть, что связался, — вот этого Вячеслав Иванович не мог понять!

Алла позвонила через день — сказала, что у нее как раз свободное время, что она в центре и зайдет через полчаса.

Конечно, Вячеслав Иванович очень обрадовался. Только чуть-чуть досадно, что не успел еще достать никакого подарка, и вообще слишком вдруг: предупредила бы хоть за два часа, можно было бы успеть в ее честь хороший обед, какого ей в жизни не приходилось пробовать!.. Но главное, что зайдет.

Вячеслав Иванович осмотрел свою квартиру: как всегда, идеальный корабельный порядок. И вдруг стало неловко от такой идеальности: что он — старая дева?! Пусть бы Алла сказала: «Ах, дядя, сразу видно, что здесь не хватает женских рук! Как вы только живете в такой холостяцкой берлоге?» Он нарочно вынул из шкафа рубашку и набросил криво на спинку стула; скормил Эрику конфету, а бумажку уронил на пол. Пылью бы немного присыпать, да откуда ее возьмешь, если нету? Больше ничего не успел, потому что зазвенел дверной звонок — и Вячеслав Иванович побежал вниз открывать парадную. Бежал, будто боялся, что Алла не дождется и уйдет.

На Алле было пальто колоколом, почти маскировавшее живот. На воротнике песцы, и шапочка песцовая, и все остальное на уровне — сумка, перчатки, сапоги. Да, ее трудно будет удивить подарком. Но чем труднее, тем интереснее!

— Ну молодец! Сказала — и пришла. А это Эрик, будьте взаимно знакомы.

Эрик тоже сбежал вниз — разве упустит случай!

— Какой красивый, дядя Слава! И, наверное, умный, да?

— Это Алла. Она своя. Понял? Своя! Своя!

Эрик понял с одного слова, он даже посмотрел удивленно на хозяина: чего затвердил, когда уже все ясно? Но Вячеславу Ивановичу нравилось повторять: «Своя!»

— А я из «Пассажа». Хотела посмотреть пеленки — ну все, что полагается. Покупать нельзя заранее, потому

что плохая примета, только посмотреть. Но ничего. Ну совсем ничего!

Вячеслав Иванович обрадовался, что Алла сама подсказывает, что ей нужно. И сказал с гордостью:

— Достанем. То есть никаких проблем. Все что хочешь. Можно и бумажные, чтобы не возиться со стиркой. Сменила и выбросила. Достанем!

— Ой, только сейчас не нужно, дядя Слава: я ужасно верю в приметы. Потом — хорошо?

— Все будет на полном сервисе! Вот здесь моя берлога.

Алла вошла, как входят только красивые женщины — с видом если не хозяйки, то благодетельницы, которая одним своим присутствием украсит и облагодетельствует.

— А у тебя миленько, дядя Слава. Ты что — один живешь, не женат?

Сразу все поняла с одного взгляда.

— Один! Не женат! — радостно подтвердил Вячеслав Иванович, точно Алла и не племянница вовсе.

— Миленько. И чисто.

Она словно бы вышла из пальто, уверенная, что он подхватит, — и он точно подхватил, прижал на секунду к лицу песцовый воротник, вдохнул морозный запах меха.

А она уверенно шла в комнату, прямо к окну.

— Ах, жалко, что вид не на Невский.

— Тогда бы шумно: самый напряженный перекресток в городе.

— Да, правда. Но красиво… Ой, как удивительно жить в самом центре! Все рядом: хоть «Пассаж», хоть «Елисеевский», половина театров!

— Это точно. Как говорят в Одессе: центрее не бывает. Садись. Вот, любишь — в качалку? В комиссионке нашел, сейчас не делают.

— Правда. Как настоящая!

— Зачем — как? Настоящая и есть.

— Я один раз качалась. Мы были в гостях у папиного начальника, и там настоящая качалка. Его жена сказала, они привезли с Большой земли. На Камчатке говорят даже про Владивосток: «Большая земля». (Вячеслав Иванович невольно вспомнил Большую землю за Ладогой — и умудренно улыбнулся.) Я стала качаться, а скоро подошла мама и сказала, что хватит, что неприлично так сильно качаться в гостях. Я разозлилась, и, когда пили чай, хозяйка стала мне совать свои пирожные, говорила, какая она мастерица, что такие никто не умеет, что она специально пекла для ребенка. А я сказала, что мне нельзя, что у меня от пирожных всегда диатез. Пришлось и маме подтвердить про диатез. Хотелось— ужасно! Но злилась еще сильнее. Я злая, правда.

Последнее было произнесено с важностью, как дети говорят: «Я уже большая».

Алла слегка покачивалась в качалке, и казалось, она здесь давным-давно. За окном быстро темнело, Вячеслав Иванович задернул штору и включил торшер в. углу.

Свет его, проходя, путался в легких золотистых волосах племянницы, и, как тогда впервые в дверях квартиры, показалось, что вокруг ее головы золотой нимб. Какой дурак сбежал от нее?!

— Ты когда должна… когда должен быть маленький? — Почему-то не выговорилось слово «родить».

— Обещают в начале января.

Сообщила она это с удивительной беспечностью, точно в дом отдыха собиралась.

— Врачи обещают? — глупо переспросил Вячеслав Иванович.

— А кто же! Я такая паинька, вся примерная, хожу показываюсь. Моя Нина Евгеньевна все говорит, что у меня так все нормально, как в жизни и не бывает, в одних учебниках… Я держусь за дерево, и ты тоже стукни, дядя Слава, потому что я ужасно суеверная!

Вячеслав Иванович послушно стукнул о ножку своего стула.

— Ты, говорит, не бойся, не слушай бабских страхов.

Она нарочно привела к нам, ну к таким, к ожидающим такую, которая уже родила, и та рассказывала, как ей

было легко и приятно. У нас там всё вместе: внизу консультация, а выше родилка. На Петра Лаврова, угол