Эту серию образов Скейн видел сотни раз.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает человек с ли цом -черепом.
— Странно. Хорошо. Голова такая ясная!
— У вас был контакт?
— О да! Да.
— И?
— Думаю, я исцелился,— удивленно говорит Скейн.— Моя сила вернулась. Прежде я чувствовал себя каким-то... обрубленным. Какая-то мини-версия самого себя. А теперь... А теперь...
Он позволяет щупальцу сознания выскользнуть наружу и коснуться разума человека с лицом-черепом. Однако проникнуть внутрь не может.
— Вы тоже коммуникатор? — потрясенно спрашивает Скейн.
— В каком-то смысле. Я чувствую ваше прикосновение. Вам лучше?
— Гораздо лучше. Гораздо. Гораздо.
— Как я и говорил. Вы получаете второй шанс, Скейн. Ваш дар вернулся. Благодаря нашему другу в этой яме. Им нравится быть полезными.
— Скейн? Скейн? Скейн? Скейн?
Мы воспринимаем время как текучее и неразрывное. Проблема в том, как примирить между собой эти концепции. С чисто формальной точки зрения никаких трудностей здесь нет, поскольку эти свойства можно примирить средствами концепции сукцессивности[23]. Каждое устройство измерения времени имеет эту характерную черту текучей неразрывности: час течет, пока он продолжается, и столько, сколько продолжается. Следовательно, его текучесть идентична его длительности. С этой точки зрения, время истекает, но его течение длится.
На ранних стадиях своей болезни во время скачков в будущее он переживал огромное множество всяких сцен. Он видел себя у особняка девятнадцатого столетия, в дюжине адвокатских контор, в отелях, терминалах, космических кораблях; видел себя обсуждающим природу времени с человеком с лицом-черепом, колеблющимся на краю ямы, вылезающим оттуда после исцеления, скитающимся по разным мирам в поисках «правильного» мира с фиолетовым песком и деревьями с голубыми листьями. По мере того как шло время, большинство этих сцен должным образом вливались в поток настоящего; он действительно оказывается у того особняка, действительно бывал в этих отелях и терминалах, действительно скитался по «неправильным» мирам. Сейчас, когда он приближался к Аббонданце-VI, скачков в прошлое было огромное множество, а скачков в будущее относительно мало, и последние ограничивались небольшим отрезком времени: охватывали приземление на Аббонданце-VI, первую встречу с человеком с лицом-черепом, прогулку к яме и появление оттуда уже исцелившимся. Дальше никогда ничего не было. Может, на Аббонданце-VI его время истечет?
Корабль приземлился на Аббонданце-VI на полдня раньше расписания. Пришлось пройти обычную процедуру дезинфекции, во время которой Скейн сидел в своей каюте, считая минуты перед освобождением. Странно, но его не покидала уверенность, что в этом мире он найдет человека с лицом-черепом и добрую амебу. Конечно, такое ощущение уже возникало у него прежде, когда он покидал космические корабли на других планетах того же колорита — и ошибался. Однако сейчас эта уверенность была так сильна, что воспринималась как нечто новое. Он не сомневался, что его поиски закончатся здесь.
— Высадка начинается,— объявляет громкоговоритель.
Скейн стоит в очереди покидающих корабль пассажиров. Другие улыбаются, обнимаются, перешептываются; во время полета они обрели друзей или даже возлюбленных. Он в стороне. Никто не говорит ему «до свидания». Он выходит в ярко освещенный терминал, огромный стеклянный куб, один к одному похожий на другие терминалы, разбросанные по тысячам миров, до которых добрался человек. Почти как в Чикаго, Йоханнесбурге или Бейруте: те же носильщики, служба бронирования, таможенники, агенты отелей, водители такси, гиды. Зараза однообразия охватила всю вселенную. Скейн проходит таможенный досмотр, и на него обрушивается вал предложений. Чего он хочет — такси, номер в отеле, женщину, мужчину, гида, частный дом, слугу, билет на Аббонданцу-VII, личный автомобиль, переводчика, банк, телефон? Эта суета забрасывает Скейна в три последовательные десятисекундные фуги, все в прошлое; он видит дождливый день на острове Огненная Земля, устанавливает связь, чтобы помочь создателю небесных спектаклей усовершенствовать сюжет последней феерии, и прикладывает ладонь к кубу, чтобы продиктовать условия контракта с Николасом Костакисом. Потом Костакис тает, снова появляется терминал, и Скейн чувствует, как кто-то берет его за руку. Костлявые пальцы болезненно впиваются в тело. Это человек с лицом-черепом.
— Пойдемте со мной,— говоритон.— Я отведу вас туда, куда вы хотите попасть.
— Это не скачок в будущее? — спрашивает Скейн, как много раз спрашивал в прошлом.— Вы на самом деле здесь и встречаете меня?
И человек с лицом-черепом отвечает, как он уже много раз делал в прошлом:
— Нет, это не скачок в будущее. Я на самом деле здесь и встречаю вас.
— Слава богу. Слава богу. Слава богу.
— Вам вон туда. Паспорт наготове?
Знакомые слова. Скейн с ужасом ждет, что вот-вот выяснится: это опять фуга и в любой момент он может вернуться в реальность. Но нет. Эпизод не прерывается. Он длится. Длится. Наконец-то он «поймал» ее, эту особенную сцену, жемчужину среди прочих сцен, догнал ее и оказался в ней в реальности, в складках настоящего. Он на пути к выходу из терминала. Человек с лицом-черепом помогает ему выполнить все формальности. Какой он морщинистый! Как яростно сверкают глаза, какое костлявое у него лицо! И эти глазные впадины, проступающие под кожей. Эти высохшие щеки. Скейн вслушивается в его хриплое дыхание. Один сильный удар, и не останется ничего, кроме облака белой пыли, медленно оседающей на землю.
— Я знаю, в чем ваша проблема,— говорит человек с лицом-черепом.— Вы оказались в когтях энтропии и были раздавлены. Повреждение в мозгу... оно поставило вас в положение, с которым вам самому не справиться. Вы могли бы с ним справиться, если бы смогли приспособиться к вашим ощущениям. Но это вам не по силам. И вы жаждете исцеления. Ну, здесь вас могут исцелить, все в порядке. По крайней мере, более или менее. Я отведу вас в нужное место.
— Что вы имеете в виду? Вы говорите, я мог бы справиться с моим состоянием, если бы мог приспосабливаться?
— Повреждение в мозгу освободило вас. Показало вам истинную природу времени, но вы отказываетесь принимать ее.
— Какую истинную природу? — спрашивает Скейн.
— Вы по-прежнему думаете, что время течет от альфы к омеге, от вчера через сегодня к завтра,— говорит человек с лицом-черепом, пока они медленно идут через терминал.— Но это не так. Идея прямого потока времени — обман, который мы навязываем себе в детстве. Абстракция, установленная по общему согласию, чтобы легче было справиться с этим феноменом. Истина в том, что события происходят беспорядочно, что хронологический поток — наша общая галлюцинация, и если про время вообще сказать, что оно течет, то течет оно во всех направлениях сразу. Значит...
— Постойте,— прерывает его Скейн.— Как вы, в таком случае, объясняете законы термодинамики? Энтропия возрастает, доступная энергия постоянно уменьшается, вселенная движется к окончательному застою.
— Так ли это?
— Второй закон термодинамики...
— ...абстракция,— договаривает человек с лицом-черепом,— которая, к несчастью, никак не соответствует истинной ситуации во вселенной. Это не божественный закон. Это математическая гипотеза, разработанная людьми, неспособными постигнуть подлинную ситуацию. Они делали, что могли, в рамках системы взглядов, доступных их пониманию. Их законы описывают вероятности, основанные на условиях внутри замкнутой системы, и в пределах такой системы второй закон полезен и многое объясняет. Однако во вселенной в целом он не соответствует действительности. Нет никакой «стрелы времени». Энтропия вовсе не обязательно возрастает. Естественные процессы могут быть обращены вспять. Причина не неизменно предшествует следствию. Концепция причин и следствий вообще не имеет смысла. Не существует ни причин, ни следствий, есть только события, происходящие спонтанно, а мы в своем сознании расставляем их в определенной последовательности — чтобы было понятнее.
