— Это называется «утечка мозгов»!

— Нет, дорогой, это называется «утечка животов».

— О! Господин Учитель заговорил!

— Ну что ты, старик, он еще не заговорил, только вставил свое замечание, все еще впереди!

— Этот наш господин Учитель себе на уме: молчит-молчит, а как раскроет рот, то и Шемр[76] не годится ему в стременные.

— Дело в том, что до сих пор он пережевывал пищу, поэтому молчал.

— Он похож на профессионального танцора: сначала хорошо себя подготовит, а потом исполняет программу.

Тот, кого в шутку именовали господином Учителем, с момента прихода не отходил от стола с напитками. Во времена их молодости, когда приятели еще учились в институтах, он закончил педагогическое училище и стал преподавать. Он уверял, что ему нравится такая живая работа, говорил, что кабинеты и канцелярии ему ненавистны. Возможно, немалую роль в выборе профессии сыграло тяжелое материальное положение его семьи. Во всяком случае, пятнадцать лет учительствовал он с удовольствием. За эти годы стал более обеспеченным, чем его друзья, и очень много времени посвящал изучению литературы. Когда Учитель женился и обзавелся детьми, материальное положение его снова ухудшилось, он вынужден был давать по сорок уроков в неделю. В новогодние и летние каникулы он принимал переэкзаменовки, занимался с отстающими, в подготовительных классах с абитуриентами.

Потом как-то сразу ему все это надоело. Своим друзьям он говорил: «Я чувствую, что становлюсь магнитофоном, — и, улыбнувшись, добавлял: — С тех пор как в стране появился телевизор, эти сукины дети больше не нуждаются в нас». Найдя нужных людей, он добился перевода в одно из таких учреждений, в которых дельным ничем не занимаются, но которые названия имеют весьма солидные, например: «Учреждение по изучению и определению учебного профиля страны» или «Учреждение по нововведениям в обучении взрослых грамоте».

Уже через месяц он понял, что за эти пятнадцать лет учительствования был здорово околпачен. Ведь теперь помимо жалованья и премий, надбавок за сверхурочную работу и квалификацию, денежных подарков к праздникам, за составление отчетов, переводы и редактирование ему перепадала приличная сумма из бюджета планового управления, предназначенная для исследовательской программы. Достаточно было представить только один доклад в месяц. И поскольку никто не оценивал ни качества, ни объема, ни полезности, ни бесполезности этих докладов, важно было только слегка пригладить или перевести его.

Основная его работа заключалась в редактировании в удобное для него время обзоров, сделанных по переводам наспех и небрежно. Он должен был сделать эти обзоры удобочитаемыми на случай, если кому-либо вздумается заинтересоваться ими. На эту работу уходило часа два, остальное время делать было абсолютно нечего. Это безделье через месяц-другой стало сводить его с ума. В первые дни он брал с собой книгу, но читать было нельзя: в комнате кроме него постоянно находились еще два-три человека, которые с утра до вечера разговаривали, и он невольно втягивался в их болтовню.

Когда ему надоедало, он вставал, заходил в другие комнаты пообщаться с сослуживцами, пил чай, кофе, курил и снова возвращался в свою «клетку» — так он называл свою рабочую комнату.

Он стал раздражителен, постоянно ворчал, придирался ко всякой мелочи, был всем недоволен. При встречах с друзьями жаловался и брюзжал. И непонятно было: он вроде бы советовался со всеми, просил помощи, чтобы как можно быстрее вырваться из этой «клетки», но, когда в начале каждого месяца он получал свой чек да еще два-три мелких или крупных денежных перевода за разные работы, в глубине души он ощущал какую-то радость и удовлетворение.

Однажды, когда он слишком долго и нудно плакался на свою жизнь, Посол сказал ему: «Я не понимаю тебя. В наше время нельзя, конечно, жить на гроши за преподавательскую работу, но если тебе так не нравится служба в учреждении, то, пока не поздно, брось ее и вернись в свою школу. Оторвать от себя одну-две тысячи туманов сейчас легче, чем потом, когда их будет семь-восемь-десять, тогда это будет гораздо сложнее, вернее, это станет невозможным».

Но Учитель так долго колебался, бросив на одну чашу весов деньги, а на другую — свое душевное спокойствие, что утяжелявшаяся каждый месяц чаша с деньгами вместе с силой привычки, полностью разбила его слабую волю, а осколки ее растворились в алкоголе. Теперь он пил безудержно днем и ночью.

Учитель снова окружил себя броней молчания. Но беседа продолжалась.

— Доктор, а ты чем занимаешься?

— Ничем, с утра до вечера бегаю как гончий пес. Утром служба, в обед потихоньку смываюсь на два-три часа, иду в «ведомство», потом снова возвращаюсь на службу до пяти-шести часов, потом снова в «ведомство» до бог знает какого времени — девяти-десяти-одиннадцати ночи. Маршал, а ты что делаешь, ты ведь не похож на нас, тебе-то хоть спокойно живется?

Этот приятель получил свое прозвище потому, что с детства почитал маршала Роммеля — он выискивал все, что о нем печаталось, смотрел все фильмы о нем.

— Дорогой мой, радость моя, мне спокойно с вами сейчас, когда я пью водку. А так какое там спокойствие, да разве это жизнь? Не желая вас обидеть, скажу, что это собачья жизнь. Утром — работа, днем — работа, вечером — работа. Ведь наша работа не нормирована. Задержат тебя до полуночи, а ты и пикнуть не смей. «Сделай это!» — «Слушаюсь!», «Сделай то!» — «Слушаюсь!», «Поезжай в Заболь!» — «Слушаюсь!», «Поезжай в Хаш[77]!» — «Слушаюсь!» Ну какая же это жизнь?! И сдохнуть раньше никак не получается, чтобы наконец обрести покой.

— Ну, братец Маршал, что это за речи — не дай бог. Ты ведь еще молод, у тебя еще полно дел в этом мире. Мы должны вместе пить водку, наслаждаться жизнью, почитывать!

— Дорогой мой, ей-богу, единственная радость моя в этом мире — это вы, мои друзья-единомышленники, и водка! Клянусь собой, клянусь всеми вами, если б не мысли о детях, я бы хотел умереть и попасть на Бехештэ-Захра[78].

— Милый Маршал, брешешь! Я наперед знаю твои мысли — ты умираешь от желания получить очередное звание. На-ка, бери! — И Доктор протянул ему рюмку.

Маршал выпил и причмокнул. Увидев проходившего мимо с бутылкой в руках молодого человека, он воскликнул:

— Милый, дорогой! Плесни-ка мне водочки. Добавь тонику. Спасибо. Еще немного льда. Благодарю тебя. Чтобы водки было много, а воды мало. Дай мне бог быть на твоей свадьбе виночерпием! — Потом он обратился к друзьям: — Нет, дорогие, совсем не так! На кой черт мне эти звания? К чему они мне, если нет морального удовлетворения? Ну предположим, мы выжили, ну и что? Как только фортуна изменит нам, сразу же схватят за глотку и скажут: «Эх вы, мать вашу так, по вашим физиономиям видно, что вы, сукины дети, такие-сякие», а потом отправят к праотцам.

— Милый Маршал, опять брешешь. Хочешь показать, что ты такой важный.

— Нет, душа моя! Какой там важный! Был бы важный — либо удрал бы, либо… А, будь что будет!

Толстому Маршалу было еще далеко до старости, а голова его была уже совсем лысой. Он весь пылал и лоснился от алкогольных паров. Выругавшись, он стал прищелкивать пальцами, приплясывать и напевать:

Все вокруг смеялись, плясали, хлопали в ладоши, подбадривая его.

— Маршал, тебе помогла «драконова пилюля»? — спросил хозяин.

Продолжая веселиться, Маршал весь расцвел:

— Помогла, да еще как!

— А что это такое — драконова пилюля? — спросил господин Учитель.

— Это нечто величиной с орех фундука и цвета черной туши.

— Я спрашиваю, для чего она?

— Ага! Это уже существенный вопрос. Она для людей, у которых ослабевает зрение оттого, что они слишком много читают. Ведь у Маршала в последнее время здорово глаза ослабли. Бедняга совсем было уже утратил способность читать. Инженер привез ему из Японии несколько «драконовых пилюль». Зрение стало таким острым, что и не говори! Теперь он может держать книгу в одном углу комнаты, а читать ее из противоположного.