После того как установка была пущена в ход, имя молодого изобретателя прогремело на весь мир. На него посыпались премии, медали, ордена, потом хлынули официальные и неофициальные приглашения и так далее. Из Японии поступил заказ на транзисторный аппарат. Он был вскоре сконструирован и получил название «японского», или «транзисторного», варианта. Один из нефтяных концернов заказал машину, работающую на жидком топливе, пригодную к эксплуатации в условиях азиатских и африканских пустынь. Установка выпускала специалистов по нефти. С разных концов света доставлялись сюда неграмотные, при помощи специального компрессора их закладывали в люки и штамповали одного за другим чистеньких и гладеньких инженеров-нефтяников.

Борьба с неграмотностью в нашей стране уже близилась к завершению, когда возникло два непредвиденных осложнения. Один из дежурящих у установки операторов в результате сильного переутомления задремал на своем рабочем месте и не заметил, что напряжение упало. Прежде чем он спохватился, аппарат успел выпустить несколько тысяч специалистов со средним и высшим образованием и даже бакалавров и докторов наук. Беда, однако, заключалась в том, что при недостаточном напряжении эти ценные кадры не «пропеклись» должным образом и получили «полусырыми». И хотя любой урок из любого учебника эти специалисты знали на зубок, в сущности это были круглые, ни на что не способные невежды.

А на следующий день произошла вторая неприятность. Очередной дежурный нечаянно завысил вольтаж. В результате материал перегрелся. Когда открыли люк, из аппарата посыпались почерневшие, пересушенные профессора и академики. Споря до хрипоты о литературе, языковой структуре, грамматическом строе, этимологии каких-то мертвых языков, они не замечали ничего вокруг. Даже если рядом с ними убивали человека, эти черствые существа не прерывали своих дискуссий. Равнодушные ко всему, кроме своих собственных проблем, они, казалось, свалились к нам с другой планеты. Во всяком случае, назвать их людьми было невозможно.

Отходящий от станции автобус набит до предела. Яблоку негде упасть.

Занятный, право, автобус. Сидения сняты, а вместо них — деревянные скамейки. Половина досок, лежащих на полу, отсутствует, а оставшиеся торчат так, что на ухабах гремят и подскакивают, поднимая пыль. Когда шофер нажимал на газ, вдруг загорались фары, но, лишь только машина замедляла ход, свет их ослабевал, они начинали мигать и, если автобус останавливался, гасли полностью. Водитель, немощный старик, спокойно и безмятежно вел свою колымагу. Когда приближались к остановкам, кондуктор трижды стучал по двери какой-то железякой — то ли гвоздем, то ли ключом. Два тихих удара и один — после паузы — сильный. Вот так: тук-тук… тук!

Шофер нажимал на тормоз, машина начинала тарахтеть и трястись. Сначала со слабым стоном и легким подрагиванием. Затем звук набирал силу и дрожание становилось таким мощным, что казалось, будто это танк ползет в гору, а автобус вот-вот развалится. Впечатление было такое, что у него все не на месте: мотор, коробка передач. И еще одно: когда автобус, резко подскочив, с душераздирающим лязгом наконец останавливался, недра его погружались в темноту. Шофер нажимал на кнопку, и раздавался длящийся почти минуту свист двери, после которого она еще в течение полуминуты открывалась. Когда пассажиры выходили, кондуктор все той же железякой трижды ударял по двери, и шофер снова нажимал на кнопку. И снова раздавался свист двери, длившийся положенный срок. Шофер включал передачу, шестерни рычали, но не вставали на место. Впрочем, через минуту они со стоном покорялись. Водитель жал на газ, и машина трогалась.

Но если бы все на этом кончилось! К нашему несчастью, вскоре после начала путешествия пошел дождь. Независимо от того, были на остановках пассажиры или нет, водитель на каждой из них вылезал, подходил к ветровому стеклу и пять-шесть раз проводил по нему дворником, потом возвращался на свое место.

А в это время два пассажира, вопя на весь автобус, спорили о том, входим ли мы в число развитых стран или нет. Тот, который считал, что не входим, в конце концов улыбнулся и, как бы сдаваясь, сказал: «Конечно, входим. И этот автобус тому пример. Один электронный дворник чего стоит!» На что его соперник, накаленный до предела, услышав такое заявление, завопил что было сил: «Предатель! Космополит! Подлец!»

Дома никого не было. Когда раздался звонок, я понял, кто это. Минуту назад позвонили соседям, и их дочь закричала: «Мама! Коммивояжерка пришла!»

Дома никого не было. С замирающим сердцем я подошел к двери: несомненно, это красивая девушка. Полная или худая? Высокая или маленькая? Не полная и не худая. Не высокая и не маленькая. Такая, как надо: изящная, со светлой улыбкой, в глазах нежность, кокетство, ожидание. С протянутыми ко мне руками. Как будто не товар продает, а себя преподносит. Я приглашаю ее, она слишком добра, чтобы отказать мне. Если же откажется — не беда. Все-таки был разговор, встреча, радость…

Кажется, я еще не успел открыть дверь, как перед моими глазами оказалась рука. Грубая, потрескавшаяся ладонь, окрашенная хной. В костлявых, морщинистых пальцах две коробки, большая и маленькая. Другая рука сжимала мешок. Пыльный и рваный мешок.

На женщине была чадра. Старуха. Деревенская. Грубая и неотесанная. Настоящая кухарка или прачка.

— Ага! Купите порошок. Очень хороший. Годится для посуды, кафеля, ванны. Одну отдам даром.

— Не надо. Никого нет.

— Тот господин тоже так говорил. Купите. Я еще ничего не продала.

— Мне не надо. А им нужно или нет, не знаю.

— И все-таки купите, не пожалеете. Я сейедка[44], у меня счастливая рука. Приятельница — та вот продала сорок штук и уехала. А я чужая здесь, неопытная.

Я хотел закрыть дверь. Но не мог. Мешала ее рука, рука с двумя коробками моющего порошка.

— Почем? — спросил я.

— Два тумана, — ответила женщина и вложила мне в руку коробку побольше, добавив: — Одну даром.

А маленькую положила сверху. На коробках было написано: «Порошок „Чистый“. Специально для кухонной посуды, кафеля, ванн. „Чистый“ моет чисто. „Чистый“ для Вас и для Вашей семьи».

Только чтобы что-то сказать, я произнес:

— Два тумана дорого.

— Ей-богу, так берут с меня. А если продам, мне дадут два риала.

— Дорого! — повторил я.

Но женщина уже почувствовала в моем взгляде и голосе колебание.

— Еще пемзу даром отдам, — быстро добавила она и положила на коробки маленький кусочек злополучной пемзы.

Когда я отдал ей два тумана, она пробубнила: «Да наградит тебя Аллах хорошей кончиной, молодой человек, да воздаст тебе мой прадед Сейед ол-Шохада!»

И ушла.

Таксист здорово смахивал на Саида Нафиси[45]. Та же фигура, та же борода. Вел машину осторожно. На улицах было многолюдно. Как обычно. Переехали через площадь Фирдоуси. Дальше дорога оказалась забита. Таксист остановился, помолчал и вдруг сказал:

— Народу ваты не хватает, чтобы сшить себе одеяла, а у этого в машине настоящая тахта с подушками!..

— Да, что верно, то верно, такие могут себе все позволить, — согласился я.

— Клянусь Аллахом, клянусь священной ночью (то была ночь поминовения имама Хусейна), если у меня будет возможность, я убью столько народу, столько, что кровь потечет по улицам! Все только и знают, что болтают о справедливости! О гуманности! Какая справедливость? Какая гуманность? Разве это справедливо, гуманно, когда наступает зима, а люди не знают, завезли дрова или нет, где они и почем.