– Что ты, я не имел тебя в виду! – говорит Пергун. Наконец ему удается дозваться служанку.

– А деньжата-то у тебя есть? – с сомнением спрашивает она. Раскрыв ладонь, Пергун показывает четыре медяка.

– А ты, мастер Доррин? Будешь пить?

– Нет, спасибо.

– Мастер Доррин? – к столику подходит болезненно худой темноволосый мужчина.

– Рад тебя видеть, почтеннейший, – говорит Доррин, вставая. – Весьма польщен.

Пергун порывается уйти, но Джаслот удерживает его:

– Сиди, сиди, ты не помешаешь. Садись и ты, Доррин. – Джаслот выдвигает стул и пристраивается на краешке. – Твои компасы работают исправно.

– Рад это слышать. Следует держать их подальше от воды. Вообще-то такие штуки делают из меди или бронзы.

– Их берегут как зеницу ока, – заверяет Джаслот, уставясь в столешницу, а потом, подняв на Доррина темные глаза, неожиданно спрашивает: – Ну, а что ты об этом думаешь?

– О чем?

– Я тут слышал, как твой друг толковал о ценах на пиво. Ты сам знаешь, так везде. Хорошо, что у вас есть возможность бывать в трактире...

– Неужто у тебя, купец, дела так уж плохи? – откликается Доррин, у которого вдруг пересыхает горло.

– Может быть, ты заметил, что в этом году не было фейерверка на Ночь Совета?

– Должен признаться, как-то не обратил внимания.

– Ты слышал, что Кертис объявил о весеннем наборе рекрутов?

– Это после того, как не удалось добиться своего с помощью ложных разбоев, – тихо произносит Доррин.

– Не удалось, благодаря Отшельничьему? – уточняет Джаслот еще тише.

– Сомневаюсь, чтобы тут имели место сознательные действия со стороны острова.

– Ты полагаешь, что великим магам Отшельничьего нет до этого дела?

– Не знаю, – отвечает Доррин, не желая вдаваться в подробности, и пытается сменить тему: – Ты, наверное, знаешь, я выстроил новый дом. Хотелось бы там пожить.

– А не мог бы ты изготовить что-нибудь, полезное для солдат Совета? Что-нибудь, основанное на гармонии?

Джаслот задает те же вопросы, что и Брид с Кадарой, но какой ответ может он дать? Ему и нож-то сковать трудно, не говоря уж о мече.

– Не знаю. Обещаю об этом подумать, вдруг что-нибудь придет в голову! Но для кузнеца, который связан гармонией, существует множество ограничений.

Джаслот хмурится.

– Мне сейчас тяжело взять клинок в руки, а не то, чтобы изготовить его, – поясняет Доррин. – Вот почему я использую посох.

– Ты используешь его так, что клинок тебе вряд ли нужен, – сухо замечает купец.

– Не знаю, – беспомощно повторяет Доррин. – Могу только подумать.

– О большем мы и не просим, – говорит Джаслот, глядя Доррину в глаза. – Может, подумаешь заодно и о вступлении в Совет?

– Я? Не думаю, чтобы я соответствовал требованиям...

– Если пока и нет, то это ненадолго. Я заметил, что в твоем новом доме есть помещения, предназначенные под склад.

– Ну, свободное место никогда не помешает, – говорит Доррин, не желая объяснять, что склад предназначается для Лидрал. – Но становиться купцом я не собираюсь.

У него и впрямь нет ни малейшего намерения заниматься торговлей.

– Неважно, – Джаслот улыбается и встает. – Так или иначе, мы надеемся на твою помощь. Зима нынче холодная, но мне впервые в жизни хочется, чтобы она тянулась подольше. Грустно, когда приходится бояться весны и надеяться на долгую стужу. Всего доброго, мастер Доррин.

– Свет... – бормочет Пергун после долгого глотка пива. – Этот расфуфыренный щеголь говорил с тобой так... так, будто ты более важная шишка, чем он сам. Да кто же ты все-таки такой, Доррин?

– Я – это я. Иногда кузнец, иногда целитель, а иногда... иногда и сам не пойму. Ладно, мне пора иди.

– А я еще посижу немного, пиво допью, и вообще... – тянет Пергун. – Куда мне идти? У Хеммила холоднее, чем в леднике. У Геббы, – он указывает пальцем на рыжебородого малого, играющего в углу в кости, – есть повозка. Он меня подбросит.

Пергун берет кружку и направляется в тот угол, где идет игра.

Сев в седло, Доррин едет по раскисшему снегу к мосту, присматриваясь к ближайшим домам. Еще не поздно, однако почти все окна темны, а если где и есть свет, то тусклый, какой может давать единственная свеча или плошка. Да и дым, несмотря на холод, поднимается лишь из немногих труб.

Цена на пиво выросла вдвое. Холодно и темно, однако люди почти не зажигают ни очагов, ни ламп. И при этом Джаслот молится о долгой зиме.

За мостом дорога схвачена морозцем, а сугробы по обе ее стороны высотой чуть ли не по пояс. А вот огней в придорожных домах так же мало.

Подъезжая к холму, откуда начинается подъем к его дому, юноша ежится при мысли о том, скольких людей в Спидларе погубит долгая, холодная зима... и ранняя весна.

Доррин идет по тропке, которую проложил в снегу между своим домом и домом Риллы. Утром опять шел снег, и сейчас ветерок гонит поземку поверх утоптанного наста. Над головой нависают тяжелые серые тучи, однако нового снегопада пока не предвидится.

Юноша оглядывается на кузницу – предполагается, что Ваос мастерит там сейчас полку для инструментов – и улавливает над дымоходом дрожь подогретого воздуха. Стало быть, огонь разожжен.

У Риллы все как обычно. Какая-то толстая старуха с покрытым красными пятнами одутловатым лицом заходится в надрывном кашле, а когда приступ кончается, пытается отдышаться и хрипит, словно вместо легких у нее неотрегулированные мехи. Человека, сгорбившегося рядом с очагом, бьет озноб, хотя он находится вблизи огня и кутается в несколько рваных одеял.

Эти люди Доррину незнакомы, а вот стоящих в углу худенькую женщину и ребенка он узнает прежде, чем Фриза успевает спросить:

– А сегодня ты покажешь лошадку?

Девочка делает шаг ему навстречу, продолжая одной ручонкой держаться за линялые брюки матери. Мерга одета в пастушью овчину, такую же как у дочери, но более вытертую и рваную. Лицо ее кажется еще более изможденным и печальным, чем обычно, однако следов побоев ни у нее, ни у ребенка нет. Женщина смотрит в дощатый пол, стараясь не встречаться с Доррином взглядом.

– Выпей-ка вот это, – говорит между тем Рилла толстухе.

– Фу, как гадко воняет, – кривится та.

– Ты часом не хочешь выхаркать свои легкие? – урезонивает ее целительница.

Рилла подходит к Доррину и, покосившись на Мергу с Фризой, говорит:

– В последний снегопад Герхальм ушел из дому, а вчера Асавах нашел его тело.

– Но почему? Неужели он ушел навстречу бурану только потому, что потерял возможность бить свою жену? – тихо, чтобы никто не услышал, спрашивает юноша.

– Герхальм работал, когда ему было велено, делал только то, что ему велели, и получал ту плату, какую хозяин считал справедливой. Он зависел от погоды, от урожая, от настроения хозяина, от всего...

– Ты хочешь сказать, что этот малый был не властен над собой и в его воле находились только его жена и ребенок. А когда и погода, и урожай, и, соответственно, настроение хозяина стали такими, что хуже некуда, а я отнял у него возможность помыкать близкими, ему больше не захотелось жить?

Рилла кивает.

– Беда в том, что Мерге теперь некуда податься. Она не настолько крепка, чтобы работать в поле.

– Тьма! – восклицает Доррин, понимая, что матери и ребенку грозит голодная смерть. – Что же делать?

– Вообще-то мне говорили, что Мерга неплохо готовит и могла бы стать кухаркой. Она и была в услужении, пока не понесла от Герхальма.

– Я просто не... – сокрушенно бормочет Доррин. – Попробую что-нибудь придумать. Только вот...

Его прерывает громкий, настойчивый стук. Старая целительница подходит к двери и впускает плотного мужчину в длинном плаще из синей шерсти.

– Могу я видеть целителя, господина Доррина? – спрашивает он, снимая свою шляпу затянутыми в кожаные перчатки руками.

– Это он, – отвечает Рилла, указывая на юношу.

– Мастер Доррин? – обращается к нему мужчина, не глядя на остальных присутствующих.