– Да я не для Яррла подбираю. Они мне нужны для работы... – легкая головная боль тут же заставляет Доррина дать дополнительное объяснение: – Я собираюсь смастерить несколько действующих моделей.

– А-а... – Пергун поднимает руку, чтобы почесать макушку, но тут же опускает ее. – Ладно, тащи деревяшки.

– Спасибо.

– Паренек, а звать-то тебя как?

– Доррин.

– Слышь, Доррин, а как ты ладишь с мистрисс Петрой? Я ведь так понимаю, у нее... То есть, люди-то толкуют... Ну, ты небось и сам...

– Ежели ты имел в виду «дурной глаз», – с ухмылкой отзывается Доррин, – то брехня все это, и насчет Петры, и насчет Рейсы. Семья у них славная, а что нелюдимы – так ведь это не преступление.

– Ну... вообще-то я и сам так думал. Хонсард говорит, что Яррл – мастер первостатейный. Он и для Хеммила всякую всячину мастерил. Наша новая пила – это ведь его работа. Зубья держит лучше, чем у Генштааля, – что тут еще скажешь. Ладно, – подмастерье тычет пальцем в сторону древесных отходов, – давай, выбирай что приглянется, Доррин.

Подбирая подходящие обрезки, юноша осматривает помещение. Запах дерева и опилок действует на него успокаивающе, однако расхолаживаться некогда. Яррл отпустил его неохотно, да и то лишь потому, что лесопилка закрывается в одно время с кузницей.

Отобранные деревяшки Доррин кладет на скамью рядом с загородкой, за которой какой-то мужчина выговаривает Пергуну:

– Нужно ему, гляди ж ты... Да ежели каждый подмастерье в Дью наладится сюда таскаться...

– Да, хозяин. Но он просил только коротенькие...

– Коротенькие... Знаем мы эти коротенькие...

Оба оборачиваются, как будто уловив присутствие Доррина. Хеммил, ни слова больше не сказав, направляется к пиле.

– Сколько с меня? – спрашивает Доррин у подмастерья.

– Я бы за так отдал, да видишь, какие дела... – Пергун со значением кивает вслед хозяину.

– Слышал я ваш разговор, – вздыхает Доррин, глядя на деревяшки. – Но медяка-то хватит?

Он надеется, что его голос не звучит слишком уж просительно.

– Не то чтобы ты отобрал такие уж большие куски... – Пергун ухмыляется, запускает пальцы в черную бороду, а потом машет рукой: – Ладно, пусть будет медяк, но только потому, что мне вовсе не с руки огорчать да сердить целителя. Во всяком случае, так я скажу Хеммилу.

Доррин роется в своем кошельке.

– Сам-то я с радостью отдал бы тебе все даром, – уверяет Пергун, – сам ведь подмастерье и знаю, что у нашего брата денег не густо, но ведь Хеммил меня живьем зажарит, – бородатый малый делает паузу, а потом спрашивает: – А ты когда-нибудь заглядываешь к Кирилу? Мы собираемся там в конце каждой восьмидневки.

– Нет, я там не бывал. Я вообще плохо знаю Дью, да и устаю так, что на гульбу сил не остается.

– Ну, ты слишком молод, чтобы сидеть в четырех стенах, – Пергун качает головой. – А узнать Дью как следует успеешь, когда женишься на хозяйской дочке и осядешь у нас.

– Я на ней не женюсь, хоть она и славная, – возражает Доррин.

– Ну тогда просто так приходи, гульнем, да и город тебе покажем.

– Постараюсь, – говорит Доррин, вручая ему медяк.

– Вечером, в конце любой восьмидневки. Прихвати с собой пару медяков – вот и все, что требуется.

– Может, не на этой восьмидевке, но приду обязательно, – обещает Доррин, забирая обрезки.

Чуть ли не со стоном Доррин выходит на середину сарая и начинает выполнять упражнения, которым больше года назад – неужели прошло столько времени? – его научила Лортрен. Сосредоточившись, он старается гармонизировать движения посоха и собственного тела. Спустя некоторое время юноша подвешивает качающуюся цель, толкает ее, приводя в движение, и начинает наносить удары из разных позиций.

Увлекшись, он подходит слишком близко ко второму стойлу, и его посох рикошетом отскакивает от деревянной скобы. Юноша поскальзывается на соломе. Как только не упал! Но именно такие неудачи и заставляют его упорно продолжать тренировки.

Наконец, взмокший от пота, с налипшими на лицо и руки соломой и мякиной, он ставит посох в угол.

– Координация движений у тебя недурна, но ты именно проделываешь упражнения, а нужно чувствовать себя, как в настоящей схватке, – произносит Рейса. Она только что вошла в сарай. – Ты малоподвижен. Чтобы уйти от твоему удара, меченосцу достаточно слегка отступить.

– Знаю. Кадара говорила мне нечто подобное, – соглашается Доррин, указывая на раскачивающуюся мишень. – Поэтому я и подвесил эту штуковину.

– Вообще-то тебе надо привыкнуть одновременно с выпадом делать шаг вперед, – ухмыляется Рейса, – а так – ты молодец. Во всяком случае, для кузнеца или целителя у тебя получается неплохо. Мечом ты владеешь так же?

– Мечом я вообще не владею.

– Это потому, что ты целитель.

Доррин утирает лоб тыльной стороной ладони и кивает.

– А твои друзья? Они владеют мечом так же, как ты посохом?

– Лучше. Гораздо лучше.

Попавший в открытую дверь сарая порыв ветра облепляет просторные брюки Рейсы вокруг ее ног.

– Жаль... – седовласая однорукая женщина качает головой.

– Тебе жаль, что ты не родилась на Отшельничьем? – удивляется Доррин, отвязывая веревку и снимая набитый песком мешочек. – Где ты изучала боевые искусства?

– Далеко отсюда, – женщина смотрит через плечо, словно надеясь что-то разглядеть вдали. – В Южном Оплоте.

– Ты жалеешь, что покинула его?

– Бывает. Но человеку не дано получить все желаемое. Ему дается лишь то, чего он способен добиться, – Рейса на минуту умолкает, а потом переводит разговор на другую тему: – На ужин придешь?

– Пожалуй, нет. Я договорился с Бридом и Кадарой, мы встретимся в таверне.

– Понимаю. Они слишком хороши, чтобы бывать здесь.

Доррин, держа в руках свою мишень, молча ждет, когда жена кузнеца продолжит.

– Ежели ты оказываешься слишком хорош для того, что делаешь, – размышляет она вслух, мысленно возвращаясь в прошлое, – тебя в конце концов настигает хаос. Но в твоем случае это произойдет не скоро.

– Почему? – спрашивает Доррин, сматывая веревку.

– Ты еще не научился всему тому, что тебе нужно знать, – отвечает Рейса с едва заметной улыбкой. – И не принимай мои слова близко к сердцу: старухи вечно ворчат. Развлекайся со своими друзьями.

Она уходит так же бесшумно, как и пришла.

Убрав принадлежности для упражнений, Доррин чистит щеткой Меривен и переодевается в чистую полотняную рубаху и коричневые штаны. Натянув сверху тонкую кожаную тунику, он возвращается в стойло и седлает лошадь.

Клумба у заднего крыльца залита лучами полуденного солнца и радует глаз зеленью, оттененной желтизной и пурпуром шалфея. Забыв на миг обо всем, Доррин полной грудью с наслаждением вдыхает пряные ароматы.

В седло он взлетает с куда большей легкостью, чем мог даже мечтать в тот день, когда впервые взгромоздился на Меривен.

Едва свернув на проходящую за домом Яррла дорогу, Доррин нагоняет фургон, помеченный эмблемой Хонсарда, каковой самолично сидит на козлах.

– Добрый день, мастер Хонсард, – говорит Доррин, слегка склонив голову.

– День добрый, – бурчит с козлов возница.

Легкие белые облака клубятся над западным горизонтом в свете послеполуденного солнца, когда Доррин останавливает Меривен напротив трактира. Точнее, перед его обгорелыми, дымящимися развалинами.

Какой-то солдат из Спидлара придерживает коня перед покосившейся стеной и закопченной вывеской неподалеку от того места, где остановился Доррин. На вывеске угадывается дно пивной кружки; верхняя часть изображения выгорела. Позади чудом не рухнувшей стены высится здоровенная, в рост человека, груда мусора и обломков, усыпанных сверху черепицей от провалившейся крыши.

– Демоны! – бормочет солдат себе под нос.

На камне возле дымящихся развалин сидит женщина с перепачканным сажей лицом и младенцем на руках.

– Господин, – умоляюще произносит она, завидев солдата, – подай на еду, мне и моей дочурке.