Воин колеблется, но потом машет рукой и со словами «а, все равно бы пропил!..» бросает на мостовую монету.

Женщина тянется за ней, но тут из проулка выскакивает какой-то оборванец. Схватив медяк, он пытается улизнуть.

– Вор! – пронзительно и отчаянно кричит нищенка. Доррин не успевает понять, как оказавшийся в его руках посох словно сам собой сбивает похитителя наземь.

– Ублюдок! – злобно рычит тот, вскакивая на ноги и выхватывая нож.

Неуловимое движение посоха – и выбитый ударом по запястью нож со звоном падает на камни.

– Отдай женщине ее монету, – говорит Доррин.

Юнец смотрит на свой нож, потом поднимает глаза на Доррина и, внезапно отскочив в сторону, припускает бегом в другой проулок.

На сей раз Доррин не успевает зацепить его посохом. Надо бы побольше упражняться верхом, но где взять время еще и на это?

Юноша поднимает нож – белая бронза окутана хаосом, болезненно воспринимаемым его чувствами, – и опускает трофей рукоятью вверх в маленький мешочек у передней луки седла.

Встреча с Кадарой и Бридом была назначена в «Пивной Кружке», а не в «Рыжем Льве» Кирила. У солдат вообще принято посещать «Кружку», тогда как завсегдатаи «Льва» – в большинстве своем горожане.

– Видно, приятель, придется теперь и нам ехать к Кирилу, – замечает солдат. – Как я понимаю, теперь, кроме «Рыжего Льва», податься некуда.

Он поворачивает серого в яблоках коня и направляет его вверх по улице. Доррин, бросив последний взгляд на сгоревшую гостиницу, берется за поводья, но его останавливают жалобные причитания нищенки:

– А мой медяк, господин? Как же мой медяк?

От нее исходит ощущение хаоса, однако не зла, а просто беспорядка.

Порывшись в кошельке, Доррин бросает ей медяк, а потом, взяв двумя пальцами отобранный у воришки нож, кидает ей и его:

– Возьми. Может, сумеешь продать.

Порыв жаркого ветра бросает ему в лицо сажу, и Доррин смаргивает, а когда открывает глаза, нищенки перед развалинами «Кружки» уже и след простыл.

Возле конюшни «Рыжего Льва» Доррин спешивается и, держа поводья в одной руке, а посох в другой, заглядывает под узкий навес.

– Привет, целитель, – говорит кудлатый конюх, волокущий тюк сена к стойлу.

– Привет, Ваос. Сегодня у тебя конюшня битком набита.

– Кирил будет рад, но вообще-то от солдатни одна морока.

– Что, все они так уж плохи?

– Демоны, конечно же, нет! Но почем мне знать, кто из них расщедрится на хорошую выпивку, а кто будет скупердяйничать? Ну а скупердяи нам ни к чему... Поставь свою кобылу в крайнее стойло, рядом с Кириловой. Он весь в делах и ничего не заметит, а лошадки обе славные, так что они поладят.

– А можно?

– Раз я сказал, значит, можно. Положись на меня, целитель.

– Спасибо, приятель, – с улыбкой говорит Доррин, потрепав Ваоса по плечу. Тот выразительно посматривает на свой тюк. Заметив это, Доррин отставляет в сторону посох, вручает юнцу поводья и взваливает кипу сена себе на плечи.

– Нести-то куда?

– Брось в ту кормушку, во втором стойле. Я потом веревки разрежу и раскидаю куда требуется.

Во втором стойле ржет и скалит зубы рослый белый жеребец. Остановившись и удерживая тюк на плече, Доррин пытается успокоить коня. Жеребец снова ржет, но уже не так злобно. Юноша сбрасывает сено в ясли и гладит коня пальцами по лбу.

– У белого что-то болит? – обращается он к конюху.

– Понятия не имею. Я вообще не видел, как его ставили, – отзывается Ваос, ведя Меривен к дальнему стойлу.

Задержавшись, Доррин оглаживает коня обеими руками и, обнаружив рубцы от плети, исцеляет их, снимая боль и отчасти успокаивая животное.

– Бедняге досталось плетью.

– Чертова солдатня, – равнодушно ворчит конюх. – Я принесу зерна для твоей лошадки.

– Ну, это не обязательно.

– А тебе было вовсе не обязательно заниматься чужой лошадью, – с ухмылкой отзывается Ваос.

– Делаю что могу, – ухмыляется в свою очередь Доррин и берет посох. Пока Ваос роется в бочке щербатой жестяной кружкой, Доррин выходит из конюшни и направляется к трактиру

– Смотри! Я ж тебе говорила, что он сообразит, – заслышав знакомый голос, Доррин поднимает глаза и видит у дверей Кадару с Бридом.

– Вы куда лошадей пристроили? – спрашивает он. – Что-то я их не заметил. Неужто проглядел?

– Пришлось поставить в платную конюшню. А ты?

– Я... э... Ваос подыскал тут... местечко для Меривен.

– И что же ты для него сделал? – спрашивает Кадара чуть ли не снисходительно.

– Ничего особенного. Просто потолковал с ним.

– Ты здесь впервые?

– Нет, бывал пару раз с Пергуном. Это подмастерье с лесопилки.

– Видишь, Кадара, – широко ухмыляется Брид, – твой друг вовсе не беспомощен. Просто он все делает по-своему, потихоньку.

– Ага, никогда не спешит, но коли упрется, так с места не сдвинешь.

Брид смотрит на Доррина и пожимает плечами, словно говоря: «Ну что с нее взять?»

Доррин пожимает плечами ему в ответ.

– Мужчины... – кривит губы Кадара, переводя взгляд с одного на другого.

Брид занимает столик, освобожденный уходящими солдатами. Не успели трое друзей усесться, как перед ними появляется служанка.

– Что будете пить?

– Темное пиво.

– Мне тоже.

– А мне сок, – добавляет Доррин.

– А, это ты целитель! А как насчет еды?

– А что есть?

– Что и всегда – мясо в соусе или пирог с дичью. И то и другое – три медяка. Есть, правда, еще отбивные, но брать не советую.

– Мне мяса, – говорит Доррин.

– И мне, – в один голос вторят ему Брид и Кадара.

– Надо же, а мы-то думали, что, приглашая тебя сюда, даем возможность отдохнуть от тяжкого труда в кузнице, – насмешливо укоряет Доррина Кадара.

– Так оно и есть. Просто иногда я устраиваю себе отдых сам, а иногда мне помогает еще и Пергун.

– Тебе все еще нравится работать в кузнице?

– Я учусь. Яррл говорит, что мне еще многое следует усвоить, а мастер он славный. Думаю, не хуже Хегла.

На столе, одна за другой, появляются три кружки. Доррин вытаскивает два медяка, но Кадара успевает вручить служанке полсеребреника.

– Сегодня мы угощаем.

– Спасибо.

– Ну, как у тебя дела? – снова спрашивает Кадара. – Выкладывай все!

– Хорошо. Яррл разрешает мне пользоваться горном по ночам, и я смастрячил несколько вещичек. Но на серьезное дело требуется время.

– Возможно, у тебя его больше, чем ты думал, – тихо произносит Кадара.

– Почему?

– Фэрхэвен обложил товары с Отшельничьего дополнительным налогом.

Доррин отпивает соку.

– Ты не понял? – спрашивает Кадара, возмущенная его безразличием.

– Просто проголодался.

– Человек проголодался, – смеется Брид. – Объясняю, что беспокоит Кадару. Она считает, что из-за этой пошлины корабли между Кандаром и Отшельничьим будут ходить все реже и реже, а значит, когда придет время, мы не сможем вернуться домой.

– А тебя это совсем не беспокоит? – любопытствует Кадара.

– Что толку переживать попусту? Вернуться сейчас Лортрен нам все одно не позволит, а за год много чего может случиться, – говорит Брид, отпивая большой глоток.

– Вы оба – тупоголовые упрямцы! – фыркает Кадара, глядя в упор на собеседников. – Один света не видит за своими машинами, а другой предпочитает закрыть глаза на очевидное и думать, будто все уладится само собой.

Доррин косится в сторону кухни, надеясь, что служанка принесет еду прежде, чем у него забурчит в животе.

– Я и не говорил, будто все уладится, – заявляет Брид. – Просто не вижу смысла переживать из-за того, чего все равно не в состоянии изменить. Остановить войну между Отшельничьим и Фэрхэвеном не в моих силах.

– Неужто дело дойдет до этого? – спрашивает Доррин.

– Думаю, да, – отвечает Брид, сокрушенно качая головой. – Впервые за века со времен Креслина у Белых появился действительно великий маг.

– Но означает ли это неизбежную войну? – задумчиво говорит Доррин. – Я не понимаю, что такая война может дать Белым? Если они уничтожат Отшельничий, то станет меньше пряностей и шерсти, так что эти товары резко возрастут в цене. А Белым будет некому сбывать зерно, и оно подешевеет. Вот и получится, что уйма золота и множество жизней будут потрачены без малейшей выгоды для кого бы то ни было.