Пока она вещает, Алекс встает из-за стола, чтобы сменить диск. Он наклоняется над коллекцией си-ди, и тут я не могу не обратить внимания на его ягодицы, которые, как нельзя лучше подчеркивают его потертые джинсы в облипку. Наверное, такой зад должен быть у ковбоя Мальборо, который целый день ездит верхом или объезжает мустангов на родео. Я тут же начинаю пялиться в свой стакан с вином, чтобы Дездемона не успела зафиксировать мой взгляд и выражение лица. На самом деле у меня откровенно текут слюнки. И даже когда она заканчивает свою дурацкую речь, я продолжаю думать о безупречной попке Алекса, достойной лучшего ковбоя на родео.

— Да-да, все это замечательно, — рассеянно киваю я. — Я рада, что у тебя все так получается попко…то есть ловко, конечно, я хотела сказать «ловко». — Черт! Сколько же я успела выпить?

Дездемона склоняет голову набок, и ее светлые волосы рассыпаются по плечу и чуть ли не падают веером на стол. Она задумчиво водит пальцем по ободку стакана, но ничего не говорит. Просто сидит и смотрит меня своими холодными голубыми глазищами.

Я понятия не имею, о чем она сейчас думает, но одно мне ясно: она пытается меня запугать. Алекс поворачивается к нам, и она опускает глаза. Комнату заполняет песня Бьорк из ее последнего альбома. Я почему-то начинаю думать о Люке. Ах, вот оно что. Теперь мне понятно, почему я вспомнила его. Люк ненавидел Бьорк, как никакую другую из певиц на всем белом свете. Вернее, даже, не так ее, как ее музыку. Он называл ее «претенциозным завывающим пугалом» и запрещал мне ставить ее альбомы в своем присутствии. По-моему, он был несправедлив, а я до сих пор считаю «Мальчика-Эрота» одной из лучших любовных песен, когда-либо написанных. Несмотря на то что уж к Люку-то ее отнести я никак не могла.

А вот Алекс, как герой этой песни, верит во все прекрасное так же истово, как Люк не верит. Алекс, правда, этого не говорил, мне и так все понятно, глядя на него сейчас, наблюдая за его улыбкой, пока он сидит напротив меня. Может быть, я так говорю, потому что уже пьяна, хотя сама я так не считаю. Все в Алексе излучает внутреннее спокойствие и веру. И тогда до меня начинает доходить: Алекс не просто отличается от Люка, он являет его полную противоположность. Они как бы воплощают собой янь и инь. Субботний вечер и воскресное утро.

Он самый настоящий анти-Люк.

— Мне эта вещь тоже очень нравится, — сообщаю я Алексу, вновь ощущая на себе ледяной взгляд Дездемоны.

— Ну, что ж, Алекс, — вступает она, — наверное, нам пора убирать со стола и уносить посуду на кухню?

— Да, пожалуй.

Я хочу помочь им и протягиваю руку, чтобы положить тарелку Алекса на свою, но Дездемона тут же останавливает меня:

— Не надо, Марта, мы справимся. Ты оставайся здесь и отдыхай. Допивай вино. (Субтитры: «Ты, сучка, он мой! Убери свои грязные клешни!»)

Итак, я остаюсь сидеть за столом, полоща рот вином, рассеянно гоняя его от одной щеки к другой. Мерло немного туманит мои мозги, я поворачиваюсь и вижу, как они заходят на кухню и укладывают тарелки, вилки и ножи в посудомойку. Дездемона что-то шепчет Алексу на ухо, легонько поглаживая его по спине.

Они не видят меня. Они не знают, что я подпитываюсь, глядя на их домашнее блаженство. По крайней мере, я так думаю. И хотя в моем мозгу остается темный потайной уголок, который отказывается верить в очевидное, но все же отрицать этого нельзя: именно сейчас, в эту минуту, они любят друг друга.

— Больше всего на свете, — пьяно бормочу я себе под нос, — они любят друг друга.

В школе я поначалу совсем не обращала на Алекса никакого внимания. Но только поначалу. Он учился классом старше, и поэтому у нас не было совместных уроков. Это один из тех парней, которых видишь либо на школьной спортивной площадке, играющим в волейбол, либо гордо шествующего в сопровождении стайки прыщавых молокососов из магазина, где торгуют горячей едой.

Мы впервые заговорили друг с другом, когда я только перешла в четвертый класс. На теннисном корте, точно. Я проигрывала Дездемоне, а он сражался на соседней площадке. Это было теплым сентябрьским вечером, после занятий.

Дездемона совмещала роль и судьи, и игрока высшего класса («Дездемона-Всегда-Первая»), относясь к игре так серьезно, словно противницей ее была сама Мартина Навратилова на центральном корте Уимблдона. Когда мне в одном из немногих случаев удалось попасть по мячу, я послала его в сторону Алекса. К сожалению, он поздно отреагировал, и мячик, со смачным «чвяк!» вписался ему в переносицу. Я бросилась и за мячом, и чтобы убедиться, что ничего серьезного не стряслось, а молокососы (и разумеется, Дездемона) отдавали должное разыгравшейся комедии.

— Прости, — печально попросила я извинения.

— Все в порядке, — заявил Алекс, запрокинув голову и зажав пальцами переносицу, чтобы не текла кровь. — М-могло быть и хуже.

— Как это?

Он наклонился и, пристально глядя мне в глаза, выдал:

— А могла врезать и по яйцам.

Не похоже на диалог Ромео и Джульетты, вы не находите? И все-таки хочу признаться, что с той поры мной и овладела тяга к Алексу: я стала ловить себя на том, что думаю о нем все чаще. Я счастливо держала свои мысли при себе, так как знала, что он (как, впрочем, и любой другой парень из нашей школы) вряд ли еще раз обратит на меня внимание, не говоря уже о чем-то большем.

Нельзя сказать, чтобы Алекс выглядел слишком уж привлекательным: красавцем его назвать было трудно. Совсем не то, каким он стал в настоящее время. В общем-то, среди остальных ребят ничем особенным он не выделялся. И все же я нашла в нем что-то, нечто уязвимое, когда хочется обнять человека, прижать к груди и заверить, что все будет хорошо.

Наверное, это необычное желание и привело к тому, что через несколько месяцев, на дне рождения у Хобба, которому исполнялось пятнадцать, я начала отчаянно флиртовать с Алексом.

Насколько я помню, это была классическая домашняя вечеринка тинэйджеров. Хобб, который к тому времени научился контролировать свои спонтанные эрекции, совершенно не контролировал своих гостей. Он мог поклясться, что по крайней мере половину заявившихся к нему ребят он видел впервые.

Среди разномастной толпы присутствовали и оторвавшиеся домашние детки, напялившие на себя майки с трафаретом «Сладкий, как член», и крутые ребята из католической школы, они держались важно, с чувством собственного превосходства, и застенчивые мямли, пялящиеся на собственные ботинки, и балдеющие от «Шарлатанов» и «Каменных роз», девочки, обменивающиеся на кухне колпачками от своих дезодорантов и наклюкавшиеся сидра шестиклассники, едва успевающие добегать до туалета. На отчаянные крики Хобба: «Завтра из отпуска возвращаются родители!» никто не обращал внимания.

И конечно же, там был Алекс. Сгорбившись, он сидел на пуфике в углу, как потерявшийся малыш. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что выглядел он тогда отвратительно: в этих своих безразмерных спортивных штанах, в которых он мог утонуть, и спутанными вьющимися волосами, закрывающими лицо. Но в тот день он показался мне идеалом. Возможно, все дело как раз в той самой уязвимости, в его желании спрятаться за сотней масок. Это-то и заинтриговало меня. В отличие от других парней, уверенность которых буквально выступала из всех пор, к Алексу, по крайней мере, можно было подойти. Я знала, что это будет нетрудно. Важно лишь правильно выбрать момент. Несколько раз после происшествия на корте я уже разговаривала с ним, и по некоторым приметам поняла, что нравлюсь ему. Однако все осложнялось тем, что на школьном дворе я всегда была в компании Дездемоны. Боясь стать отвергнутой и осмеянной, я терпеливо ждала своего часа.

Нынешняя вечеринка предоставила мне великолепный шанс сделать свой ход, так как Дез уехала с папочкой кататься на горных лыжах. Когда Алекс, наконец, отлип от своего пуфика, я прокралась следом за ним наверх, к туалету, чтобы потом, якобы случайно, столкнуться с ним нос к носу, когда он будет выходить.