Была ли моей матерью леди Маргита? Это тоже исключено, она бездетная… И вдруг мне стало ясно как день: моя мать Эрмина.

Она всегда называла меня «дитя мое». С тех пор как я помню себя, она окружала меня любовью и заботой, ласкала меня, ухаживала за мной, защищала меня, как львица, воспитывала, прививала мне хорошие манеры, делала для меня все возможное. Она тоже была темноволосой и черноглазой, как я. Только звали меня Минкой, по имени ее горячо любимой крестной, чешки по национальности. Эрмина всю жизнь стояла рядом со мной, как скала.

Эрмина — моя мать.

Привыкнуть к этой мысли было нелегко, поскольку тогда оказывалось, что гордая непорочная девица из Фришенбаха была всего лишь падшей женщиной, которая, как самая простая горничная, без памяти влюбилась, и дело дошло до этого… Кто же был тот мужчина, перед которым нельзя было устоять?

Мсье Хюбш из Вены? Нет, вряд ли. Скорее всего, он высокий, породистый, элегантный мужчина, как дядя Луи… Дядя Луи!

А почему бы и нет?

У дяди Луи темные волосы и карие глаза, совсем как у меня. Мой «отец», фабрикант фесок, не любил меня, а вот между мной и дядей Луи сразу же возникла симпатия.

Да, дядя Луи мог быть моим отцом, вполне вероятно. И тетушка Юлиана знала об этом, и это совсем не смущало ее. Она поставила условием не спать с ним, отказывала ему, и он нашел другую. Бедняжке не повезло. А я уже подрастала в ее чреве, а потом всю эту историю замяли.

Наверное, кто-то выплатил моей белокурой матери большое приданое, причем золотом, чтобы она воспитала меня как законного ребенка и чтобы Эрмина и я могли быть вместе, не навлекая подозрений. Но кто это был?

Фришенбахи? Дядя Луи? Или тот и другой? Может быть, они поделили между собой расходы?

Стоп! Не так! Деньги дал граф Шандор. Но почему? Не потому ли, что я была похожа на его сестру? Но ведь сходство проявилось только теперь. А когда я была новорожденной? Нет. Не потому ли, что Эрмина была его самой любимой родственницей, а если он любил ее, то должен любить и ее дочь? Он был братом моего деда или кем там еще? Во всяком случае, в качестве эксперимента я очень дорого ему обходилась. Он ведь не знал, будет ли процветать эта фабрика фесок и каково мне будет там с чужими людьми. Именно из-за меня о прошлом Эрмины никогда не говорили. Ее предыдущая жизнь была величайшей тайной: мне строго-настрого запретили спрашивать ее об этом.

Теперь я поняла, почему. Да-да, загадки разгадывались одна за другой. Вот чем, кстати, объяснялось и могущество Эрмины в моем родительском доме. В течение многих лет я ломала себе голову над этим. Только теперь мне стало ясно, почему мой «белокурый отец» так заискивал перед нею. Ей он был обязан тем золотым дождем, который обрушился на него и благодаря которому он сделал фабрику процветающим предприятием.

Вот почему он называл меня «благородная барышня»: «Вам не кажется, что Вы созданы для лучшей жизни?»

Уже тогда я должна была бы сообразить, что к чему! Меня единственную воспитывали как благородную госпожу. Моего брата Альбрехта — совсем иначе. У него была кормилица, няня. Потом он пошел в школу. Частных учителей ему не нанимали.

На мне никогда не экономили: покупали самые дорогие краски и самую дорогую бумагу для рисования. У меня был собственный рояль! Насколько я себя помню, у меня никогда не было кормилицы или няньки. При мне всегда была Эрмина. С самого первого дня. С рождения. Теперь я понимала, в чем причина. Она не обслуживала меня. Она в муках произвела меня на свет, посвятила мне всю свою жизнь, моя славная, храбрая Эрмина.

Но одного я не могла понять.

Как искусно она могла лгать! С каким удовольствием говорила о своей невинности, о своем пожизненном безбрачии, о том, что эта сторона жизни благополучно ее миновала. И вновь меня мучили сомнения… почему она так хорошо говорит по-английски. Сам этот факт — не в ее пользу.

Я уже знала, как проделываются такие вещи. Лизи рассказала мне об этом: бедную девушку до того, как ей приходится поднимать повыше пояс, отсылают в Англию. Если она все выдержит, то возвращается назад через Ла-Манш и щеголяет своим прекрасным знанием английского. Официально целью такой поездки в Англию было изучение английского. А Эрмина без акцента говорила на оксфордском английском. И где, скажите на милость, она этому научилась?

Но леди Маргита тоже была в Англии. Иначе она бы не встретилась со своим лордом. Нет, все не так просто.

Помимо всего прочего… если Эрмина была моей матерью, тогда Габор и я приходимся друг другу двоюродными братом и сестрой, а это нежелательно. Но и такое бывает. Даже в самом добропорядочном обществе. Кстати, наш кайзер и его Сиси тоже двоюродные брат и сестра, то есть состоят в родстве первой степени: ведь их матери родные сестры… Кроме того, нельзя сказать, что мы с Эрминой как две капли воды похожи друг на друга. У нее лицо круглое, у меня — вытянутое сердечком, точь-в-точь, как у моей белокурой матери. У меня и ее руки, с тонкими пальчиками, и ее маленькие ноги, и ее красивые уши, и ее красивый голос, особенно, когда она поет своим высоким серебристым сопрано. А моя осиная талия — совсем как у тети Юлианы. Ни у Эрмины, ни у принцессы Валери такой талии нет. Кроме того, я люблю свою светловолосую мать, нет, она не может быть мне чужой!

И несмотря на все это, я состою в родственных отношениях с Бороши, но в каких именно, дело покажет. А если Бороши — мои родственники, то, стало быть, наша прекрасная императрица тоже моя родственница. Да, конечно! И даже если сие никто не знает — все равно это так! Нас связывают нити родства. И за это я сейчас хочу поднять бокал!

Я еще не рассказывала, но 7 августа, в день рождения Габора, я находилась внизу в гостиной, сидя на угловой скамейке за большим столом, и передо мной стоял второй завтрак, завтрак по-венгерски. Мне его специально подали, чтобы я могла прийти в себя. Минца, повар генерала, сам подал его мне: шкворчащая яичница из трех яиц с беконом и красной паприкой, кусок белого хлеба, обжаренного в сливочном масле, салями, соленые огурчики и в дополнение ко всему — бокал белого сладкого токайского вина. На часах было около одиннадцати, и я поглощала завтрак с величайшим аппетитом. Иными словами, я съела все, что было на тарелках, и лишь бокал с вином был еще полон. Я подняла бокал, выпила большой глоток за нашу императрицу, а затем — за ту смелую женщину, которая произвела меня на свет. Кем бы она ни была, я буду любить и почитать ее, и дай Бог ей доброго здоровья…

В этот момент свершилось чудо, которое предрекли карты из Марселя.

Открылась дверь, и в комнату, шелестя темно-синим дорожным платьем, вошла Эрмина. На голове у нее была шляпа с плотной, для защиты от дорожной пыли, вуалью, на ногах — дорожные туфли… Куда она собралась? В таком виде? В такое время?

— Дитя мое, — удивленно воскликнула она, — в честь кого ты сейчас пьешь?

— В честь нашей императрицы.

— Почему именно за нее? — спросила она в тревоге.

— Просто так.

— Ты еще никогда этого не делала.

— Нет.

— Нет — это не ответ. — Эрмина села рядом со мной на скамью. — Воспитанные люди отвечают целым предложением. Я ничего не понимаю. Ты три дня была со мной так мила, мне даже стало как-то не по себе, и вдруг — полная противоположность, ты становишься дерзкой.

Я моментально схватила ее руку и поцеловала.

— Нет, это никогда не повторится. Вы самый дорогой для меня человек на всем белом свете.

— Спасибо. Но послушай меня. Есть новость. Я покидаю тебя на несколько дней и уезжаю к своему брату Фрицу.

Она взяла меня за обе руки и торжественно произнесла:

— Я еду по твоему делу. А сейчас хочу поговорить с тобой как со взрослым человеком. Ты помнишь, твоя тетушка написала письмо твоему отцу, не хочет ли он дать тебе хотя бы небольшое приданое? Вчера пришел ответ из конторы, что тебе не причитается ни одного крейцера, абсолютно ничего! И чем больше я думаю об этом деле, о залоге в Леопольдштадт, тем глубже осознаю, что твоя тетушка права. И я решилась, надо что-то делать… Даже если это не касается меня лично… Твои вечные расспросы о Маргите, о всяких там секретах… Ты не разбираешься в таких вопросах, и никто тебе ничего не скажет, и так будет продолжаться очень долго. Все это нелегко…