— Помнишь, ты обещал, когда станешь царем, жениться на мне?.. Добивайся же скорее короны, чтобы дать свое имя нашему сыну…

— Пусть носит он теперь мое имя… Назови его Цезарион… Довольна ли ты?

— Я рада, Гай… Но когда ты вызовешь меня в Рим и я стану для всех царицей мира, а для тебя — верной служанкой или рабыней, я смогу сказать себе: «Теперь душа моя спокойна, а сердце в руке Цезаря».

Затаив дыхание, Октавий смотрел остановившимися глазами на фиал, наполненный вином.

Подошел Бальб и, нагнувшись к императору, зашептался с ним.

— Пусть простят меня царица, друзья и дорогие гости, — вымолвил Цезарь, покидая ложе, — я отлучусь на две клепсы… спешное государственное дело…

В таблинуме дожидался человек, покрытый с ног до головы грязью.

— Ты. Диохар? — вскричал Цезарь. — Что нового?

— Гней Помпей и Лабиен завоевывают Испанию. Спеши, господин, пока не поздно!

— Что? Уж не усомнился ли ты в звезде Цезаря?.. Однако ты прав: с помпеянцами нужно кончить одним ударом и навсегда!

Ходил по таблинуму, покачивая головою: «Отложить парфянский поход ради этих щенят? Но я уже стар и успею ли выполнить, что задумал? В моих руках сосредоточены все государственные магистратуры… Пора принять теперь диктатуру, добиться избрания единственным консулом?..

— Консул без коллеги,[17] — тихо выговорил он, останавливаясь.

— Что прикажешь, господин? — спросил Диохар, не расслышавший его слов.

— Позови Марка Эмилия Лепида…

— Ты прав, Цезарь! — сказал Бальб, когда Диохар вышел. — Так должно быть… Диктатор и единственный консул… Это… это… автократор… монарх…

— И ты, Корнелий Бальб…

— Я, Оппий, Лепид, Октавий и Антоний готовы поддержать тебя…

— И Антоний? — задумался Цезарь. — Но я не могу простить его…

Лепид вбежал в сопровождении Диохара.

— На-днях я принимаю диктатуру, а тебя, Марк, назначаю начальником конницы…

— Но я. Цезарь, управляю ближней Испанией и Нарбоннской Галлией…

— Ничего, я разрешу тебе управлять провинциями при помощи легатов…

— Но сенат…

— Сенат? — побагровел Цезарь. — Что такое сенат? Я сам сенат и делаю, что нужно. Сенат только скрепляет мои распоряжения. — И, успокоившись, прибавил: — Предстоит война с сыновьями Помпея, и ты, Марк Лепид, будешь управлять Италией… Под твоим ведением и под руководством Бальба и Оппия должны находиться восемь городских префектов, которые будут исполнять обязанности преторов и квесторов и управлять казначейством.

Из триклиниума доносились звуки арф, кифар, систров и флейт, иногда нежно пела лира, а Цезарь ничего не слышал, — думал.

Отпустив Бальба и Лепида, он приказал невольнице египтянке вызвать незаметно для гостей царицу. Хмурясь, Клеопатра вошла в таблинум.

— Что тебе нужно? — с раздражением спросила она. — Пир еще не кончился, и я…

— Я хотел предупредить тебя, чтобы ты завтра утром выехала из Рима…

— Гонишь? — вскричала царица. — Меня, дочь Лагида? Меня…

— Тише. Зачем гневаешься? Ты должна покинуть Рим, — начинается война с сыновьями Помпея…

Он хотел обнять ее и проститься, но Клеопатра увернулась со смехом.

— Простимся ночью в кубикулюме, — молвила она. — Рабыня проводит тебя…

Желая до отъезда своего в Испанию сдержать обещание о наделе ветеранов землею, Цезарь, решив возобновить свой аграрный закон, обнародованный в начале триумвирата, приказал произвести розыски в Италии и Цизальпинской Галлии остатков общественных земель, а также полей, купленных у частных лиц.

В обществе распространились слухи, вызывавшие ужас. Нобили, привыкшие не доверять Цезарю, роптали:

— Он лжет, утверждая, что дело в общественных землях!

— Он пошел путями Суллы!

— О горе! Когда, наконец, мы избавимся от диктатуры этого демагога?

Так говорили оптиматы, владевшие крупными участками земель, но, узнав, что слухи преувеличены, несколько успокоились.

А диктатор, не помышляя о страхах нобилей и недовольстве народа (комиции не были созваны), уезжал в это время из Италии. С ним ехали скрибы, которым он решил диктовать своего «Анти-Катона» — книгу, задуманную с той целью, чтобы опровергнуть республиканскую идеологию и нанести ей такой же сокрушающий удар, какой должны были получить помпеянцы в Испании.

Цицерон ухаживал за юной миловидной Публилией, опекуном которой стал после смерти ее отца. Ему исполнилось шестьдесят три года, ей — четырнадцать.

Он знал, что в Риме посмеиваются над разводом его с Теренцией (сплетни о любовной связи ее с Филотимом доводили его до бешенства) и ухаживаниями за Публилией, но делал вид, что ничего не замечает. А Теренция распускала слухи о его любви, однако Тирон опровергая их, доказывая, что Цицерон если и женится, то для того, чтобы поправить свои денежные дела.

Но старик, действительно, увлекся опекаемой девушкой. Смуглая, веселая, она бегала в одной тунике яз атриума в таблинум и в кубикулюм, оживляя дом смехом и песнями. А после свадьбы, отпразднованной в Тускулуме, она подчинила его себе.

Однако, счастливые дни оратора были омрачены столкновениями юной жены с Туллией. Хмурая и раздра-жительная, дочь не могла простить отцу развода с матерью и смотрела на мачеху как на любовницу его. Она задевала ее и жаловалась Цицерону на беспокоившие ее песни Публилии.

Наконец, она слегла и вскоре умерла от тяжелых родов. Велико было горе Цицерона, потерявшего любимую дочь! Он не находил себе места.

— О боги, — шептал он дрожащими губами, — долго ли еще будете наносить мне удары? Почему я должен пережить друзей и родных, остаться одиноким?

— Одиноким? — удивилась Публилия. — Разве у тебя нет любящей жены?

— Увы, Публилия! Я так любил Туллию…

Но Публилия, довольная смертью падчерицы, села ему на колени и сказала:

— Теперь мы заживем, Марк, счастливо и мирно. С начала моего замужества она ворчала и бранилась, и я не видела ни одного тихого ясного дня.

И она запела песню, закружившись в атриуме. Цицерон побагровел.

— Публилия! — яростно крикнул он. — Ты радуешься ее смерти?

Побледнев, Публилия вымолвила сквозь слезы:

— Не кричи. Разве я виновата, что она умерла? Цицерон встал и вышел на улицу.

Несколько дней он не возвращался домой, поселившись у Гиртия, и, наконец, поручил ему отправиться к Публилии с разводным письмом.

Она зарыдала, узнав о решении Цицерона, и стала посылать к нему рабынь с эпистолами, но оратор был непреклонен: радость жены по поводу смерти дочери он считал преступлением и на ее письма отвечал лаконически: «Оставь мой дом». Гиртий, видя его удрученность, предложил ему в жены свою сестру. Но Цицерон грустно покачал головою: — Я достаточно наказан, что женился на юной девушке. Теперь я вижу, что неудобно заниматься одновременно женщиной и философией, потому что страсть, хотя бы и старческая, рассеивает мудрые мысли.

Цицерон получал эпистолы с выражением соболезнования по. поводу смерти дочери: Цезарь писал из Испании, старый друг Сульплций, знаменитый правовед, из Эллады, которой он управлял, писали Аттик, Брут, Долабелла, десятки и сотни знакомых и неизвестных людей.

Особенно взволновала его эпистола Сульпиция: «Когда я возвращался из Азии, направляясь из Эгины в Мегару, я смотрел на страну, лежавшую передо мною: против меня была Мегара, сзади — Эгина, направо Пирей, а налево Коринф. Некогда это были цветущие города, а теперь — развалины. И, созерцая их, я сказал себе: «Как смеем мы, жалкие смертные со своей краткой жизнью, жаловаться на чью-либо смерть, когда видим вместо стольких городов, бывших великими, одни мертвые развалины?»

Диктуя Тирону ответ, Цицерон плакал:

— «…у меня, дорогой Сульпиций, оставалась дочь. Было где отдохнуть и преклонить голову. Беседуя с ней, я забывал горести и заботы…»