Лукулл с удивлением смотрел на Юлию.
— Сенат получил донесения из Испании, что Серторий ведет переговоры с Митридатом, быть может, заключил даже союз… Серторий и понтийский царь — опасные враги, и сенат ищет полководца, чтобы послать в Испанию…
Лукулл начал понимать.
— Такой полководец уже намечен: это Помпей, — продолжала Юлия, — разгром Сертория повлечет распадение союза, и Митридат, конечно, не посмеет выступить…
— Но он выступит! — вскричал Лукулл.
— Такого же мнения и сенат. Но, пока Митридат соберется, муж, знающий Азию, ее природу и обитателей, мог бы подготовить для себя почву, заручиться связями в сенате, поддержкой влиятельных магистратов и отправиться в провинцию…
— Ты намекаешь, благородная Юлия, на меня?
— Доведи дело Суллы до конца, — страстно сказала она, — порази Митридата! Я уверена, что тень императора будет сопутствовать тебе в походах и боях!
— Но как начать и кто меня поддержит?
— Публий Цетег.
— Заклятый враг!
— Действуй, как покойный император, и ты останешься победителем. Слыхал о Преции?
Лукулл вспыхнул, растерянно взглянул на Юлию.
— И ты… ты советуешь?
Она холодно смотрела на него.
— Знаю, ты считаешь ее простибулой, но она — любовница Цетега, а Цетег сделает всё, что она захочет…
— Преция развращает молодежь, обирает стариков… Что скажет Рим обо мне?
— В наше подлое время честность вредна… Живи, как все живут, иначе оба сословия безжалостно растопчут тебя…
Лукулл задумался. Разве не то же говорила жена?
— Скажи, благородная госпожа, откуда тебе известно о постановлении сената, о происках Помпея?
— Я услышала случайно: Квинт Гортензий Гортал рассказывал об этом Архию… Конечно, от поэта ты узнаешь все подробности и тогда решай, как действовать…
Лукулл пожал ее руки.
— О, благодарю тебя! — вскричал он. — Ты истинный бескорыстный друг! Покойный император владел золотым сердцем!
Юлия покраснела.
— Из любви к Люцию Корнелию я забочусь о Люций Лицинии, — наклонила она голову и, поднявшись, шепнула: — Пусть имя его сопутствует тебе!
Лишь только Юлия вышла, Герон принес эпистолы от Метелла Пия: одну на имя Лукулла, другую на имя Архия.
— Гонец дожидается ответа, — сказал он. — Что прикажет господин?
— Накормить его, уложить спать. Уедет завтра. Сходи к Гортензию Горталу, Сизенне и Архию и скажи, что я их жду.
Сломав печать, Лукулл стал читать письмо. Лицо его омрачилось. Успехи и неудачи в Испании чередовались, а Серторий был неуловим.
«Сообщу ему, что сенат решил послать на помощь Помпея. Пусть Архий, с которым старик дружит, напишет ему подробнее. Боги гневаются на римлян, — иначе как объяснить поражения?»
Встал и, молитвенно сложив руки, обратил взор к клочку голубого неба, заглядывавшему в комплювий:
— Отец богов, Марс и Беллона, пошлите победы римским легионам!
III
Подавив мятеж популяров, Помпей стал добиваться назначения против Сертория, однако сенат медлил, не желая отзывать Метелла Пия, друга покойного диктатора. Но помощь Метеллу была необходима: поражения становились угрожающими, а обещание Суллы послать в Испанию Помпея было живо среди магистратов.
Муж храбрый, умный, осторожно-медлительный, такой же бесстрастно-равнодушный, как Сулла, Помпей был опытным воином, но прежняя юношеская скромность сменилась важностью в обращении, надутой гордостью, честолюбием. Его нерешительность была причиной насмешек женщин и негодования военачальников.
Помпей сидел в атриуме, беседуя со своим вольноотпущенником Деметрием. Он то и дело откидывал назад длинные волосы, свисавшие со лба на черные блестящие глаза, и поглядывал в зеркало: видел открытое живое «честное лицо» (оно вошло в Риме в поговорку), крупные белые зубы и думал: «Да, я похож на Александра Македонского… Первый заметил это Люций Марций Филипп… Как он сказал?.. «Я, Филипп, не делаю ничего удивительного, если люблю Александра…» Но консул не похож на Филиппа Македонского».
Очнулся. Деметрий что-то говорил. Надушенный, он стоял рядом, и приторный аромат египетских духов раздражал Помпея; он знал этот запах: такие же духи употребляла жена Деметрия, его любовница.
— Прибыль? Какая прибыль? — уловил Помпей несколько слов из речи вольноотпущенника. — Я уезжаю на войну в Испанию, и ты, Деметрий, конечно, поедешь со мною… А когда возвратимся в Рим, я решу, как распределить прибыль с торговых… торговых… (он искал слова, но не находил — краснел и путался еще больше)… сделок…
Деметрий хитро прищурился. Это был смуглый молодой грек, ловкий, пронырливый. Зная о связи Помпея со своей женой, он смотрел на нее философски: «От жены не убудет, если она ляжет лишний раз с господином, а зачнет от него — мне же выгода: патрон не пожалеет нескольких тысяч сестерциев на воспитание ребенка, да и жена получит на наряды…»
Так размышляя, он сказал, понизив голос:
— Господин мой, жена моя низко тебе кланяется… Помпей растерялся и не знал, что ответить.
А Деметрий, наслаждаясь его замешательством, продолжал:
— Господин мой, всё мне известно. Она ревнует тебя к женам и дочерям всадников (он перечислил несколько знатных фамилий), с которыми ты поддерживаешь близкие отношения… Но сознайся, господин, такой страстной любовницы, как она, ты еще не имел…
Волосы слиплись на лбу Помпея.
— Ну и что ж? — выговорил он, задыхаясь. — Ничего между нами не было… только маленькая дружба… Деметрий усмехнулся.
— Господин мой, прибыль, о которой я тебе говорил, составляет сто двадцать тысяч сестерциев… Я должен сопровождать тебя в Испанию… Жена останется одна… Ты знаешь, мы небогаты…
Помпей облегченно вздохнул, вытер ладонью лоб.
— Да, да, — поспешно сказал он, — возьми эти деньги себе… Я хотел сам предложить их тебе, но не решался. Однако ты, ошибся, дорогой мой, считая прибыль равной ста двадцати, а не двумстам тысячам сестерциев…
Вольноотпущенник не смутился:
— Верно, господин мой! — вскричал он. — Я нарочно сказал меньшую сумму, зная твою Доброту: ты непременно захотел бы подарить мне все двести тысяч, но боги надоумили меня, и я отнял у тебя для тебя же восемьдесят тысяч…
«Лжет», — подумал Помпей и встал:
— Можешь идти.
Он прошел в перистиль, спустился в сад. Встречавшиеся рабы и невольницы низко кланялись ему, а он медленно шел, ни на кого не глядя, не отвечая на поклоны, с величественным видом, присущим скорее царю, чем сыну римского всадника. Казалось, он играл на сцене, как гистрион — все движения его были обдуманы, лицо бесстрастно. Только на ступеньках он остановился, и лицо его как бы загорелось — столкнулся с молодой женою.
Помпей любил Муцию, но теперь она была беременна, и он позволял себе любовные развлечения на стороне. Жена знала об этом и страдала, но чувств своих выказать не осмеливалась — знала гордость и упрямство мужа.
— Я уезжаю, Муция, в Испанию, — сказал он, обнимая ее и уводя в сад. — Надеюсь, добрая Люцина позаботится о тебе больше, чем это в силах сделать человек. Молись ей и да пошлют нам небожители второго сына… Прошу тебя, заботься, дорогая, о Гнее: он мал, ему четыре года,..
Муция взглянула на него с грустной улыбкою:
— Обязанности свои я знаю, не беспокойся… Послушай, я давно уже хотела поговорить с тобою… Обещай не сердиться…
Помпей покраснел.
Она взяла его тяжелую руку и, поглаживая, говорила:
— Я не хочу тебя упрекать… Но мне больно… Гней, я акаю о твоих отношениях к жене Деметрия, дочерям соседей и всадников…
— Кто тебе насплетничал? — растерянно пробормотал он, избегая смотреть на нее.
— Разве это неправда?
— Но ведь ты должна понять, Муция…
— Я понимаю, — живо перебила она, взглянув на свой живот. — Но увы! Твои любовные дела продолжаются уже давно.
Помпей молчал. Потом сказал не подымая глаз:
