В мрачных глазах Секста сверкнул огонек.

— Не думал ли ты, отец, что все это суеверия? Кому молиться? Цезарь не верит в богов, а побеждает. Ты же, отец, полагаясь на их милость, терпишь поражения. Значит, сила не в молитвах, а в чем-то другом.

— Но Фатум? — шепнула Корнелия.

— Фатум, Фатум! — рассердился Секст. — Верить в предсказания — значит верить в Фатум и в то, что все совершается по заранее намеченному пути… Скажи, отец, правда ли, что халдеи предсказали тебе поражение и гибель?.

Помпей не ответил.

От многочисленных разведчиков и соглядатаев Цезарь знал о вождях разгромленных войск Помпея. Афраний и Лабиен бежали, во главе галлов и германцев, в Диррахий, а оттуда отплыли к Керкире; с ними отправились Катон, Цицерон и Варрон. Туда собирались все уцелевшие начальники: Гней Помпей, Гай Кассий, Марк Октавий, Сципион. На большом военном совете под председательством Катона Цицерон предложил заключить мир, и Гней Помпей, выхватив меч, чуть не зарубил оратора.

Цезарь хмурился, получая эти известия; он ожидал, что Помпей образумится и заключит с ним мир, а упрямый старик и его сторонники собирались бороться.

Вскоре стали поступать новые вести, и они приходили каждый день, неожиданные, волнующие. Разведчики докладывали:

— Кассий отплыл с кораблями к Понту, а Сципион и Лабиен — в Африку…

— Марк Октавий занял Иллирию…

— Катон и Цицерон отправились в Патры… С ними находятся Петрей и Фавст Сулла, которых они взяли на борт у берегов Греции.

— Кассий сдался с кораблями на милость Цезаря…

— Цицерон высадился в Патрах, а Катон с друзьями отплыл к Африке, не желая сдаться подошедшему Калену.

В глубокой задумчивости ехал Цезарь впереди легионов: «Брут сдался — слава богам! И если он искренно раскаялся, то будет моим утешением в старости».

Шесть дней шли войска к Амфиополю, делая по тридцать римских миль в сутки (Цезарь надеялся взять в плен Помпея), и, когда конница въехала в город, старого полководца в нем не оказалось: Помпей отплыл в неизвестном направлении.

— Пусть Кален продолжает покорение Греции, — сказал Цезарь Антонию, — а ты, друг, отправляйся с легионами в Италию и добивайся назначения меня диктатором, а себя — начальником конницы. Ты — моя правая рука.

— А ты, император, что будешь делать?

— Сперва я узнаю, где Помпей, а затем отправлюсь преследовать его. Он мог удалиться или в Египет, или в Азию, или в Африку…

Антоний взглянул Цезарю в глаза:

— Как прикажешь поступить с пленными?

— Сенаторов и всадников, ранее отпущенных мной и вновь попавших в плен, казнить. Письма Помпея, о которых ты говорил, сжечь…

— Но, император…

— Ты хочешь сказать, что я мог бы выловить всех своих врагов, если бы прочитал эти эпистолы… Но ты забываешь, друг, что я не Сулла!..

— Воля твоя, Цезарь! И да хранят тебя боги!

Время шло.

Известие о покорении Каленом Греции и занятии Афин было приятно, но яростное сопротивление Мегары омрачало радость.

— Слышите, друзья, — говорил Цезарь. — Они, эти грекулы, выпустили против моих ветеранов голодных львов, предназначенных для игрищ… Кален пишет, что львы убивали ударами лап ветеранов, перегрызали им глотки, вспарывали животы… О боги! Я предпочел бы не поручать Калену завоевание Греции, лишь бы сохранить верных воинов!..

Но горесть, слышавшаяся в его голосе, противоречила спокойному выражению лица.

«Притворяется, — подумал Децим Брут, избегая смотреть Цезарю в глаза. — Такие, как он, не знают, что такое жалость…»

А Цезарь продолжал говорить, восхвалял ветеранов и военачальников, порицая Помпея за его упрямство.

В сентябрьские иды пришло известие, что Помпей, высадившись на Кипре, взял у италийских публиканов денег и отплыл с двумя тысячами воинов, женой и сыном в Египет, где царствовали дети Птолемея Авлета, которого Помпей восстановил на престоле при помощи Габиния.

— Тринадцатилетний Птолемей Дионис и двадцатилетняя сестра его Клеопатра грызутся из-за престола, — сказал Цезарь, читая эпистолу, — и Помпей напрасно рассчитывает на их гостеприимство. Опекун Потин, старая оскопленная лисица, вот кто опасен, друзья, не только для Помпея, но и для нас! Завтра отплывем в Египет…

— Неужели ты будешь преследовать безвредного для тебя мужа? — вскричал Децим Брут.

Посадив на корабли более трех тысяч пехотинцев и около тысячи всадников. Цезарь дождался попутного ветра и отплыл по направлению к Египту.

Стоя на борту корабля, Помпей смотрел на приближавшийся берег Египта. Тяжелое предчувствие томило его. Друзья советовали выйти в море.

— Не доверяй подлым варварам, — сказал вольноотпущенник, упав перед ним на колени и целуя ему руку. — Взгляни на хитрое лицо этого египтянина с зеленой бородой, и сердце тебе скажет, что в его душе вероломство…

Корнелия плакала, Секст угрюмо молчал.

— О Гней, — говорила жена, прижимаясь к мужу. — Судьба тебе изменила, не искушай же ее… остановись!..

С лодки донесся голос центуриона, кричавшего по-римски:

— Какое счастье, какая радость, император, что ты прибыл в Египет! Мудрый Потин шлет тебе приветствия и призывает благословение богов на тебя, твою жену, сына и друзей!..

Египтянин тихо вымолвил по-гречески, мрачно сверкнув глазами:

— Привет!

Приказав войти в лодку двум сотникам, вольноотпущеннику и рабу, Помпей обнял плакавшую жену, поцеловал сына и произнес стихи Софокла:

Тот раб царя, кто в царский дом

 Вошел хотя бы и свободным.

Лодка отплыла. Темно-голубые волны мерно ударялись о борта, и пена шипела, как масло, вылитое на огонь.

Глядя на мрачные лица египтянина и центуриона, Помпей думал о превратности судьбы и проклинал Цезаря, доведшего его до такого позора.

Берег быстро приближался.

Помпей видел зловещие лица придворных, и сердце его сжималось.

Лодка ударилась о берег. Он вышел первый, за ним — египтянин и центурион.

Никто не приветствовал его. Все молча ожидали чего-то. И вдруг он ощутил удар в спину и, застонав, оглянулся: перед глазами сверкнула рукоятка меча центуриона, затем блеснули мечи невольников.

«Конец», — не подумал, а почувствовал он и, накинув на лицо тогу, упал, под ударами предателей.

Через несколько минут берег опустел. Центурион отрубил Помпею голову, а рабы раздели его, жадно оспаривая дорогую одежду и перстни.

Это вероломное убийство произошло в четвертый день октябрьских календ семьсот шестого года от основания Рима.[16]

 В беспамятстве упала Корнелия на руки подхвативших ее невольниц и долго оставалась неподвижной, несмотря на старания лекарей и прислужниц привести ее в чувство. Мрачный Секст, нахмурившись, смотрел на нее и не видел — перед глазами было убийство отца: Помпей Великий, гордость и слава Рима, погиб!

— Проклятье Цезарю! — шепнул он и пошел к рулевому, седому греку, зорко вглядывавшемуся в голубизну неба, отраженную в потемневших волнах. — Скажи, не ждать ли нам бури?

— Посейдон милостив, — сказал грек, — но боги не могли пойти против предначертания, — намекнул он на смерть Помпея.

— Боги, боги! — зарычал Секст. — Да будут они прокляты с Судьбой и со всем миром! Прав Демокрит — нет ничего и никого, — все выдумки суеверных людей!..

Вернулся к Корнелии. Бледная, с синевой под глазами, она покоилась на ложе, привешенном к двум столбам, и, мерно покачиваемая волнами, оплакивала смерть супруга.

Секст равнодушно смотрел на нее. Но, когда она обратила к нему искаженное горестью лицо, он подошел к ней и, наклонившись, спросил:

— Ты хотела что-то сказать мне? Или присутствие мое тебе в тягость?

— Нет, Секст!.. Но за что… за что такие удары… и смерть?..