Ее любовь была всесильна и целиком направлена на сына. Любовь, приносящая знание. Урок хорошей жизни. «Именно этого и хотят все девчонки, – сказала она как-то во время их упражнений. – Чтобы большой мужик вроде тебя залез в то особое место. Когда кошка мурлычет, она как раз об этом местечке и думает».

Мартин вызвал в памяти облик чернокожей девушки, «подарка» от мамочки. Ее кожа, черные как смоль груди с пурпурными сосками, мягкий пух подмышек, узкие запястья, твердые округлые ягодицы, мускулистые ноги и темное, влажно-скользкое лоно, похожее на орхидею. Запах ее дыхания, ее любви, их пота и его семени. Ева называла девушку служанкой, но работать ей приходилось только в постели. Мама хорошо ей платила – девица ходила к ним трижды в неделю около года. Негритянка считала, что трахаться куда приятнее, чем пахать по дому. Что и говорить, трахаться она любила. Любым способом, как только ему вздумается. Чего только она не вытворяла в постели и всегда с удовольствием учила Мартина, как получше ее ублажить. Он даже вел записи их уроков, и пока ее не было, придумывал новые затеи, которые записывал со всеми подробностями. Вроде ей это нравилось. А вот ему было наплевать. Эта девица с гладкой, черной, будто тюленьей кожей значила для него не больше, чем белка, прыгающая между деревьями напротив окна, или съеденное мимолетом лакомство.

С появлением негритянки урокам любви между Евой и Мартином пришел конец. Он тосковал, но взросление означает изменение, а изменение – это хорошо. Их духовная связь, неослабевающая благодарность, с которой он воспринимал ее поддержку и заботу, нисколько не изменились. От мамы у него не было секретов, только те или иные оттенки правды в зависимости от того, что она хотела услышать. Она души не чаяла в сыне, так же как и он в ней. Быть может, только у них двоих на всей земле и были души. И только в ее объятиях, при звуках ее мягкого голоса ему становилось по-настоящему покойно. Ни один человек не понимал их любви. Ни один.

Он помнил слова матери, сказанные в ту ночь, когда она трудилась над его мужским естеством умасленными руками. «В природе любовь матери чиста и естественна. А что такое человек, если не ручное животное? Дикие звери делают такое со своими матерями, стало быть, это естественно».

Мимо прогрохотала мусорная машина и перебила поток воспоминаний. Мартин открыл глаза, глянул на часы. Он не мог вернуться в прошлое, но, сосредоточившись, сумел представить себе, будто все это случилось неделю назад, будто не минуло с тех пор тридцати лет.

Накануне вечером Мартин видел в выпуске новостей «кадиллак». Машину выудили со дна реки, словно огромную рыбину. В камеру попало разбухшее тело водителя и его рука, торчащая плавником из окна машины. «УБИТ ХОРОШО ИЗВЕСТНЫЙ В МЕСТНЫХ КРУГАХ БИЗНЕСМЕН». Заголовок угодил на первую полосу. В Новом Орлеане никого не удивишь убийством, и все равно поднялась буча. Показали фотографии – Лалло Эстевес в окружении семьи, он же рядом с мэром и нынешним губернатором (впрочем, этот же господин был и прошлым губернатором). Снимок шофера, стоявшего наготове, пока Лалло залезал в лимузин. А вот гангстер с суперулыбкой – находка моряков с баржи. Этот попал на вторую полосу, в самый последний столбец. Мартин надеялся, что машину найдут не раньше, чем он покончит с делами в Новом Орлеане. Теперь заварится каша. Но он не может отложить исполнение своего замысла или вовсе отказаться от дела, которому посвятил шесть последних лет. Новый параметр в и без того сложном уравнении. Они попытаются перехватить его с матерью во Флориде, не подозревая, что их ждет. Мартин улыбнулся, Его стараниями вся Америка будет потешаться над этими убээновскими шутами. Мертвыми шутами.

В два часа волна ребятни – и вместе с ней Эрин – выплеснулась из школьных ворот. Эрин была сама не своя от волнения. Она обменялась взглядом с Эриком Гарсиа, нисколько не сомневаясь, что залилась краской. На переменке они проговорили десять минут, обсуждая свои планы. У Эрика день оказался свободен. У нее нет, да только она об этом не сказала. Эрин сообщила, что отец приставил к ней телохранителей – он работает в УБН и чересчур осторожничает. Если Эрику и неохота было затевать свидание с дочкой федерального агента, по следам которой бегают сторожевые псы, то парень никак этого не показал. Наоборот, похоже, препятствия только придали ему пыла.

Эрин заметила Шона, тот стоял под деревом в школьном дворе, сунув руки в карманы льняного плаща. Глаза за темными очками – она это знала – смотрели на нее. Он не подойдет к ней, а просто потащится следом до самого дома. Охранники хотели возить ее в школу от двери до двери, но Эрин воспротивилась. Мама, хотя и неохотно, взяла ее сторону – сказала, что девочку можно защитить, не смущая ее перед школьными друзьями. Как только Эрин миновала Шона, агент двинулся за ней. Девушка обернулась и увидела, что Эрик садится в серый «мерседес» своей матери.

Эрин прошла два квартала до трамвайной остановки. Обернулась и в трех футах позади себя заметила Шона; агент оглядывал людей поблизости. Их взгляды встретились.

– Привет, – сказала она.

Шон кивнул.

– Где твой баллончик? – спросил он.

– Ждет, пока его заполнят. А где мои десять баксов на поход в «Кей энд Би»?

Он полез в карман и вытащил бумажник. Протянул ей десятку.

– В расчете, – сказала она, убрав купюру в школьный рюкзак. – Сами виноваты.

– Ну, если ты утверждаешь...

– Ладно, что прошло, то прошло. – Она протянула ему рюкзак. – По крайней мере, вы можете тащить мои книжки. Они ужасно тяжелые.

Эрин краем глаза глянула на подъезжающий трамвай. На остановке в ожидании стояло с десяток ребят и несколько взрослых. Шон взял ее рюкзачок левой рукой и повесил себе на плечо. Трамвай остановился, кондуктор открыл сразу и переднюю и заднюю двери. Люди начали выходить из задней двери, а входить в переднюю, Шон и Эрин оказались последними.

– После вас, – сказала она.

Он улыбнулся и полез в вагон. Потом до Шона дошло, что происходит что-то не то; он оглянулся и увидел, как Эрин стремглав несется к стоящему неподалеку «мустангу» с молоденькими девицами в салоне. Прежде чем охранник нагнал ее, Эрин нырнула в машину, взревел мотор, и «мустанг» отвалил от тротуара. Девушки захохотали и помахали Шону руками. Шон выругался и бросился следом, но тут же понял, что бежать нет смысла – машину не догнать. Он повернулся и увидел, как трамвай отъезжает от остановки. Шон остался стоять в одиночестве посреди улицы Святого Карла со школьным рюкзаком в руках. Помертвев от страха, он выхватил из нагрудного кармана радиотелефон.

Проревел гудок, и Шон с проклятиями отпрянул от потрепанного «шевроле-каприз». Он почувствовал себя полным ничтожеством, услышав гогот водителя – громогласное ржание не заглушили даже поднятые в машине окна. Автомобиль пронесся мимо и устремился вслед за «мустангом».

Через несколько секунд подъехал полицейский патруль дополнительного прикрытия и затормозил перед Шоном. Тот прыгнул на заднее сиденье машины. Они бросились было в погоню, но следующий светофор уже сменил огни, и дорогу им тут же перекрыла шеренга машин с поперечной улицы. Полицейский включил сирену, и машины неохотно расступились. Шон чертыхнулся – к тому времени как патруль миновал перекресток, «мустанг» ушел далеко вперед.

Вуди держал в руках небольшой портфель Реба и вел мальчика к красному «вольво-850», который припарковал неподалеку от ворот. Они вышли из дверей в сопровождении целой стайки детей, которые тут же брызнули кто куда. На улице в ожидании своих пассажиров чинно выстроились автобусы, и среди них автобус Реба.

– А почему мне нельзя поехать на автобусе? – спросил Реб, подойдя к машине. – А вы бы ехали за мной следом, как всегда.

– Не сегодня, – сухо, по-деловому ответил Вуди.

На заднем сиденье «вольво» расположился Элтон Вэнс, агент, который в последние дни вел наблюдение у школы Реба.