— Я тебя вроде девочкой придумывал, — хихикнул Боря. — Поправь свои любимые бантики для пущей представительности.

— Дались тебе эти бантики, — надулась я.

— Это тебе они дались. На вечное пользование. Аминь, — таинственно сказал Боря.

Последнее слово слилось со звуком открываемой двери, что, по моему мнению, не сулило ничего хорошего.

— Явился, наконец! — сказала Борина мама, к счастью, не так громко, как раньше. — Мы с тобой как договаривались?

— Ну, мам, — замялся Боря. — Ну…

И куда пропали его смелость, отважность, хихиканье и дурацкие выходки? Это было настолько непривычно, что мне стало за Борю даже неловко. Вот он, боец во всей красе! Любуйтесь, люди! Неужели всем этим характеристикам теперь придётся соответствовать мне? И вообще, почему меня никто не замечает? Может быть, при виде Бориной мамы я по привычке становлюсь невидимой? Это было бы очень кстати.

И тут очень некстати Борина мама посмотрела прямо на меня, и мои надежды сгорели ярким пламенем, рассыпались пеплом, пали прахом. Одним словом, запахло жареным. Это я почувствовала очень отчётливо. Жареным пахло откуда-то с кухни, а я после первой в моей жизни прогулки в подобном обличии весьма проголодалась.

— Надо же! — всплеснула руками мама и улыбнулась. — Боря, какую ты невесту красивую привёл!

Чур меня, чур меня!

— Никакая это не невеста, — возмутился Боря (всё-таки иногда он молодец). — Это… Её зовут…

— Боруэлла, — помогла ему я. — Папа ласково зовёт меня Боренькой.

— Проходите, проходите, — растерянно затараторила Борина мама. — Заходи, девочка. Не стойте в дверях, просквозит ещё. Боря, что же ты, приглашай гостью войти!

Ага. По имени меня, значит, называть не будут. Это же настоящая дискриминация!

— Кстати, можете обращаться ко мне по имени-отчеству, — сказала я, переступая порог. — Боруэлла Вениаминовна.

Но Борина мама уже, видимо, успела прокрутить длинную ленту мыслей, из которой можно выделить два главных предложения: «Ну и имена сейчас у детей. Ну и дети сейчас!» После этого для неё всё стало на свои места.

— Тётя Надя, — очень серьёзно сказала она. — Можешь называть меня Веткиной Надеждой Петровной.

И протянула руку.

Я её даже зауважала!

На шум в прихожей сбежался народ, который состоял из Бориного папы.

— Михаил Васильевич Веткин, потомственный папа! — продекламировал он, вежливо кивнул и невежливо захихикал. Так вот в кого Боря такой… странно-смешной.

— Мама, папа! — сказал Боря. — Можно, Боруэлла какое-то время поживёт у нас?

Всё-таки отличные у Бори родители! Они не бросились в паническое бегство, а лишь посмотрели на сына несколько вопросительно. То есть глаза у них расширились и моргать перестали.

Пока родители не опомнились, Боря продолжил.

— Это сестра одноклассника моего, Отвё… Петьки Сазонова. Он с родителями уехал на несколько дней в поход. Говорят, если уж такое жаркое бабье лето настало, то этого упустить никак нельзя! Я как раз в гости пришёл, а они собирались. И попросили присмотреть за ней, — Боря кивнул в мою сторону. — Я пообещал. Раз уж мы упускаем такое жаркое бабье лето…

И грустно вздохнул.

— А почему её с собой не взяли? — удивилась тётя Надя.

Что это они говорят между собой, будто у меня спросить нельзя?

— Папа сказал, что с этим исчадием ада, со мной, то есть, никуда ни за что не поедет, — выпалила я и улыбнулась. — А я не хочу расстраивать папу. Он добрый и иногда даже не ругается.

— Зато у нас исчадия ада в почёте, — заговорщицки сообщил мне Борин папа. — Потому что я к ним двум уже привык.

Тётя Надя посмотрела осуждающе — на мужа, и понимающе — на меня.

— Конечно, пускай поживёт! — сказала она. — Быстренько разувайтесь и проходите.

Только тут она заметила, что сандалии я держу в одной руке, а носки распиханы по карманам.

— Боренька, а ты почему носки сняла? — спросила она.

— Это чтобы у моей мамы было меньше стирки, — деловито сказала я. — Она и сама часто так делает.

— Какая умница! — сказала тётя Надя, хотя я не поняла — это она обо мне или о моей маме?

— Вы, наверное, проголодались? — продолжила тётя Надя. — Давайте, мойте руки, — она внимательно посмотрела на меня. — Умывайтесь, — тут она посмотрела на меня ещё внимательней. — …Мойте ноги, и к столу. Боря-старший, проследи.

Как нехорошо давать клички собственным детям! Но Боря не обиделся.

— Может, проще её выкупать? — рассудительно сказал он.

Ну, если тётя Надя ещё и согласится… Я вспомнила, как Боря жаловался, что его мыться заставляют. Наверное, неприспособленные после таких процедур не выживают! Не дожидаясь её ответа, я закричала как можно громче:

— Я три дня не ела! Крошки во рту не было!

И для убедительности рухнула на пол.

Через минуту я уже сидела в кухне на табуретке, весело качая ногами. Тётя Надя торопливо стала вытирать мне руки и лицо влажной салфеткой. Я жмурилась от удовольствия. Неужели Боре такое не нравится?

— Боря-старший, покорми Бореньку, — сказала она после завершения символического мытья меня (на это, скажу я вам, ушла не одна салфетка!), и удалилась в комнату.

— Есть будем из одной тарелки, — сказал Боря.

— У вас так мало тарелок? — удивилась я.

— Мне их мыть! — отрезал Боря так, что я поняла — тут с ним не поспоришь.

— Кстати, я могу есть руками, — предложила я, чтобы облегчить Борины страдания.

А он почему-то испугался.

— Нет уж! — сказал Боря и положил передо мной вилку.

Потом задумчиво почесал затылок и положил ещё ложку и нож, после чего спохватился и нож убрал. Надо же! Убрать самый главный столовый прибор!

— Салфетку! — требовательно сказала я и застучала ложкой. — Хочу есть, как культурный человек, а не как ты.

— Ты ещё не знаешь, какой я культурный, — угрожающе сказал Боря и показал кулак.

Нет, ну мог он придумать меня, например, той же маленькой девочкой, но с бицепсами… трицепсами и четырицепсами? Я показала язык. Мол, моя сила — в нём, так что поосторожней со всякого рода угрозами! Не знаю, проделал ли Боря такой мыслительный путь или нет, но пусть не салфетку, а полотенце он мне дал. Как культурный человек, я постелила его на табуретку, и для собственного удобства забралась на неё с ногами. Боря в это время стоял у плиты. Это даже хорошо, что он моих махинаций не видел — не люблю быть культурной напоказ.

— Нам хватит? — спросил он, показав тарелку с насыпанной кашей и котлетами.

— Если ты перестанешь есть, когда я скажу «стоп», то хватит, — заверила его я.

Боря подозрительно посмотрел на меня и поставил тарелку на стол. Я резким жестом придвинула её к себе, взяла в одну руку вилку, в другую — ложку и набросилась на еду. Боря за стол не садился и был несколько озадачен. Затем взял другую тарелку и насыпал себе раз в пять меньше, чем мне. С возрастом желудок уменьшается, что ли?

…Эх, плохо, конечно, быть человеком, можно даже сказать — это худшее из наказаний, но вот кое-что хорошее в этом есть. Например, еда. И ещё… еда. Мы с едой просто созданы друг для друга, это я поняла сразу!

Правда, через какое-то время мне стало сложно махать ложкой и вилкой. Дело не в том, что руки устали — устал, видимо, желудок. Но в тарелке-то оставалось ещё больше половины!

Это с непривычки, наверное. Пройдёт. И я стала ждать, когда пройдёт, и я смогу снова погружать внутрь плоды кулинарного мастерства Бориной мамы. Чтобы чем-то себя занять на это время, я решила обратить внимание на Борю. Он жевал котлету и над чем-то хихикал.

— Чего это ты смеёшься? — спросила его я.

— Бодуэдда, — сказал Боря с набитым ртом. — Фамое дудацкое имя, кофорое я флыфал…

— Ты ещё маленький, и мало чего вообще флыфал за свою жизнь, — обиделась я. Такую задумку не одобрить! Это имя было самым оригинальным из того, что я придумала за последние годы!