Глин сгребает нужные бумаги, закрывает шкаф и спускается по лестнице в свой кабинет. На одну сторону стола он кладет гранки. К черту всю эту историю — работать он сегодня все равно будет.
Он достает фотографию.
Надо взглянуть еще раз. Наверняка в первый раз чего-нибудь не заметил. На Кэт широкая юбка и какая-то черная маечка, открывающая шею и спину. Я припоминаю эту маечку. И сережки с висюльками. Их я тоже помню.
На Нике темные брюки и клетчатая рубашка с короткими рукавами. Их я не помню, но не узнать этих чересчур длинных волос, свисающих на лоб, невозможно. Именно они скрывают его лицо на фото — он повернулся в профиль и смотрит… не на Кэт, на кого-то еще. Кажется, на Элейн.
Элейн смотрит прямо в объектив. Должно быть, что-то говорит — губы ее слегка приоткрыты. Может, она разговаривает с ними. На ней брюки и какой-то полуспортивный пуловер, сумка на плече, а на голове — джинсовая шляпа.
Оставшихся двоих я по-прежнему не узнаю. Высокий худой мужчина. Маленькая женщина с темными курчавыми волосами. Тоже одеты легко и удобно, что означает лишь одно: дело происходит летом и в абсолютно неформальной обстановке.
Словом, их там было несколько. Да, еще фотограф, конечно. Он — или она?
А я где? Нет, определенно не с ними. Меня нет, я где-то еще — скорее всего, уехал по делам.
Где же все происходит? Пейзаж мне ни о чем не говорит. Купы деревьев на заднем плане. Трава, на которой они стоят. И небо — голубое, ну, случайное облачко.
Загородная прогулка. Пикник на природе. «Слушай, давай сходим… Бросай все, а? День такой чудесный. Элейн тоже идет, ну, и Ник, конечно…»
Когда? Судя по моложавому лицу Элейн, это восьмидесятые. Примерно так.
Но надо точно установить — когда. Нет, не просто «надо», а совершенно необходимо. Мне необходимо выяснить это чрезвычайно важное обстоятельство, чтобы вспомнить, как тогда обстояли дела, ведь они явно обстояли не так, как я оценивал их в то время или вспоминал о них впоследствии.
Когда была сделана фотография?
И кем? Кто забрал из фотолаборатории пакет с фотографиями, лениво рассмотрел снимки, пристальнее вгляделся в этот, кое-что быстро прикинул, отрезал негатив от остальной пленки и отдал фотографию ему.
Молчаливый сговор. Но… кто еще?
Конечно, Элейн сможет прояснить ситуацию. Она тоже могла быть участницей сговора, а могла и не быть — и это тоже мне нужно узнать, — но она должна знать всех участников той веселой загородной поездки.
И теперь комнату заполняет Элейн. Он видит и слышит ее, в различных воплощениях. Он знает Элейн очень давно и в разных ипостасях. Но самое главное, она сестра Кэт, и теперь он ее рассматривает именно в этом ключе.
Вообще-то, они, конечно, были не так уж близки. Элейн намного старше и совсем другая: и внешне, и как человек — словом, совсем. Но между ними всегда что-то было — странная смесь натянутости и осознания важности друг для друга, как часто бывает между родными братьями или сестрами. Элейн, то и дело отпускающая язвительные замечания насчет того, что Кэт — это Кэт — за все это время она так и не смогла с этим смириться, — в то же самое время готовая первой прийти на помощь, и Кэт, которая могла сорваться с места и отправиться повидать Элейн и позвонить ей поздно ночью.
Впрочем, это не мое дело, думает Глин. Сами разобрались. Но теперь вдруг выясняется, что это и его дело тоже. Где Элейн была, когда все происходило? Знает ли она об этом? Знала ли тогда?
Он напряженно думает об Элейн — Элейн того времени, успешном ландшафтном архитекторе, хозяйке процветающей фирмы, супруге Ника. Его собственной приятельнице — они, в конце концов, знали друг друга очень давно. Но Элейн остается непостижимой: она говорит и выглядит так же, как обычно. Словом, крепкий орешек эта Элейн.
Однажды она побывала в этой комнате. Тогда. Когда. После. «Ты останешься жить здесь, в доме?» — спрашивает она.
Когда он отвечает, она никак не комментирует ответ. Лишь предлагает помочь разобрать вещи Кэт. И разбирает, как выяснилось, не так тщательно, как хотелось бы.
Только переезда ему не хватало — после всего, что случилось. Разумеется, многое будет… напоминать. Но переезд вряд ли поможет. Просто придется научиться с этим жить.
Он отметает Элейн. Ей нечего ему предложить — во всяком случае, в том виде, в каком требуется. Он подтягивает к себе свои записи, включает компьютер… уже перевалило за полдень — и так добрая половина дня потрачена впустую.
Фотография тлеет в конверте… и в его голове.
Объективный и беспристрастный анализ — метод, которым пользовался в работе Глин. Анализ вещественных доказательств, тщательное рассмотрение доступных фактов. С его помощью он написал несколько книг, множество статей, несметное количество лекций, заметок и рецензий. Разумеется, у Глина была собственная точка зрения, и все прекрасно знали, как яростно в случае чего он готов ее отстаивать. Но отстраненность и взвешенный подход всегда стояли для него на первом месте.
При беспристрастном взгляде на самого Глина в тот момент можно увидеть мужчину лет шестидесяти, устремившего взор на экран монитора. Квадратное морщинистое лицо человека, который часто бывает на свежем воздухе, — красное, обветренное лицо фермера. Большие карие глаза, мохнатые брови. Уголки рта опущены, что, должно быть, говорит о максимальной сосредоточенности. Яростно лупит пальцами по клавиатуре, делая множество ошибок: он до сих пор печатает двумя руками. Время от времени он берет из лежащей рядом стопки какую-нибудь бумагу, бросает на нее почти сердитый взгляд и продолжает стучать по клавишам.
Сразу видно, что это рабочий кабинет, мастерская. По стенам — книжные шкафы, сверху донизу забитыми книгами: книги стоят и лежат на полках. На столах и стульях — кипы бумаг. Картотечные шкафы. Из скромных украшений лишь пара фарфоровых собачек из Стаффордшира, майоликовый кувшин на подоконнике и потертый персидский ковер. В рамке на стене — карта одной местности в Йоркшире, выпущенная Картографическим управлением Великобритании в XIX веке. Несколько аэрографий зеленых ландшафтов. Цветной снимок самого Глина — тогда ему было лет на двадцать поменьше: симпатичный мужчина стоит на овеваемом ветрами склоне холма, — у его ног нацарапано: «От всех нас: команда "Земля вчера и сегодня", 1980 год».
Если податься назад, то можно увидеть, что комната находится в доме, который стоит на обсаженной по обеим сторонам деревьями улице, среди таких же особнячков с маленькими садиками: их построили в тридцатые — довоенное расширение города в Южной Англии; если отойти еще дальше, этот город простирается до самого большого бесстрастного ока — до неба. Вот он вырастает из камня, кирпича, дерева, стекла и металла. Вот собор, безмятежно устремившийся ввысь среди суеты центральной площади. Вот колеи дорог, вот в стройном порядке ряды домиков с трубами, зеленый «пояс» — парковая зона, белые утесы офисных зданий и на окраине — аккуратная геометрия корпусов университета, в котором и работает Глин.
Безлюдно; редко когда проедет автомобиль. Теперь дом Глина, кажется, затерялся — его поглотил город: крошечная коробочка в ряду таких же коробок. И сам город, сложное нагромождение форм, постепенно растекается по краям, становясь все более и более нечетким, постепенно поглощаясь пространством. Или скорее пространствами: квадратными, треугольными, прямоугольными или в форме искаженных геометрических фигур, иногда окаймленных темными гребнями. Темные, губчатые массы, длинные бледные линии, прорезающие пространство и убегающие вдаль. То там, то сям — миниатюрная имитация городской плотности, небольшое скопление энергии в месте пересечения линий. А затем пространство постепенно отступает — утекает, сочится, бурлит и снова конденсируется в город: загадочный синтез «сейчас» и «тогда», когда все происходит одновременно.
Это можно увидеть — если знать, куда смотреть. Если ты — Глин Питерс, который только что поднялся из-за компьютера и выдвигает длинные неглубокие ящики картотечного шкафа. И находит, что искал: карту и большую аэрографию. Кладет их на крышку шкафа, внимательно изучает аэрографию, видя на ней не пространство, не форму, а сосредоточение времени. Он видит, как целые столетия соседствуют друг с другом, накладываются одно на другое, разделяют друг друга и отталкивают одно другое. Он видит труд средневековых крестьян, оставивший след под четкими линиями — границами огораживания общинных земель, проведенного в восемнадцатом столетии; видит, как врезается в проложенную еще римлянами дорогу автострада; видит зеленый холмик на месте норманнского замка, пробивающийся сквозь суету оживленного городского центра.
