— Тогда скажи мне. Было ли это в ее характере?

— Понятия не имею.

— До того как мы поженились, у нее водились… поклонники. Без сомнения.

— Это да, — соглашается Оливер.

— Вот я и намерен установить: было ли распутство чертой ее характера?

Оливер начинает сомневаться в том, что этот разговор происходит на самом деле. Он оглядывает паб. Видит других мужчин: кто-то пришел обмыть удачную сделку, кто-то — просто пропустить по кружке пива и поболтать о политике, о спорте или о том, что вчера вечером показывали по телевизору. И только Оливер вынужден отвечать на вопросы сущего маньяка, а он-то решил, что этот человек уже не появится в его жизни.

— Должно же у тебя было сложиться общее впечатление о ней как о человеке.

Хватит, думает Оливер.

— Послушай, — говорит он. — Кэт… умерла. Ее здесь нет. Она не может ни объясниться, ни оправдаться. Разве это честно?

Глин разводит руками:

— С усопшими так всегда. Ты совершенно прав. Им уже все равно. Их не достанешь. Не достучишься. В отличие тех из нас, кто еще барахтается на плаву и пытается найти во всем здравый смысл. Одержимые вроде меня выбирают это своей профессией.

— Что ж, — говорит Оливер. — Это твоя точка зрения. Я — другой. Что ж поделаешь.

Глин понимает, к чему клонит собеседник. Это ни к чему не приведет. Такому невозможно объяснить, что от него требуется. Обструкция — вот как это называется. Но зачем? Что у него на уме? Может быть, ему что-то известно? В таком случае быстро он оклемался. Полчаса назад, когда я пришел к нему, он понятия не имел, о чем я собирался с ним говорить. В любом случае, продолжать бессмысленно.

И он улыбается — искренне и спокойно:

— Я прекрасно вас понимаю. Но, уверен, вы тоже меня поймете. Я ведь пережил неслабое потрясение.

Да, Оливер его понимает. Во всяком случае, в тот момент. Такой удар в спину, надо думать. Он кое-как изображает сочувственную улыбку.

Глин одним глотком осушает кружку:

— Что ж — рад был повидаться спустя столько лет. Жаль, правда, что по такому поводу.

Оливер бормочет что-то в таком же духе. Оба встают и направляются к выходу. На улице Глин останавливает его:

— Та, вторая, пара… на пикнике. Женщину звали, кажется, Мэри Паккард. Вы с ней общаетесь?

Оливер отрицательно качает головой — он уже готов сорваться с места и бегом бежать в офис.

— Кажется, художница или кто-то в этом роде?

— Гончар, — безнадежно выдает Оливер. — Жила где-то в Уинчкомбе. — Предательство, конечно. Но что ему какая-то Мэри Паккард? Он готов на что угодно, лишь бы отвязаться от этого сумасшедшего. — Пора бежать. Вот-вот клиенты подойдут. Приятно было увидеться.

Кэт. Не могу поверить, что все случилось из-за Кэт.

То есть перво-наперво хочу сказать — она была такая славная. Я обожала ее. Так что я, наверное, пристрастна, но так уж я к ней относилась. Считала, что она лучше всех. Конечно же маме это совсем не нравилось. Она и мама… давно это было, хотя, как выяснилось, не очень. И по большей части со стороны мамы. Она вечно ругала Кэт, критиковала ее, а Кэт мило отшучивалась. Полагаю, в этом-то и крылась проблема — Кэт делала что хотела, а остальным оставалось только наблюдать, и немудрено, что многие смотрели косо. Хотя, если честно, какое им дело? То есть Кэт жила полной жизнью, и, по мне, ничего такого в этом нет.

Она была такая красивая. Лицо. Как она двигалась, стояла и сидела — за ней невольно хотелось наблюдать. Не то чтобы Кэт гордилась своей наружностью, она никогда особо не парилась по поводу одежды или там прически — ей, конечно, это было и не нужно, но дело-то в том, что она этого и не осознавала. Ей попросту было все равно. Конечно, так можно себя вести, только будучи очень привлекательным, так что, полагаю, подсознательно она все же понимала это — словом, с чего начали, к тому и пришли.

Но самоуверенности в ней не было ни капельки. Скорее какой-то внутренний свет, что ли. Она не могла сидеть на одном месте — всегда бежала, с кем-то встречалась, прыгала в машину. Не домоседка. Как будто бы ей не хватало смелости остаться, если подумать. Как будто бы, если она остановится, что-то настигнет ее. В любом случае, самоуверенность и надменность не были ей знакомы. Но она наверняка осознавала, какой эффект производит ее наружность. Мужчины, в конце концов… Скорее это никак на ней не отражалось. Эгоизм был ей чужд — насколько может быть чужд эгоизм тому, кто привык делать то, что захочет. Гм… все, оказывается, сложнее, чем я думала.

Вспоминаю, как меня бросил мой первый бойфренд — я тогда в колледже училась. Что? Да, редкостная скотина. Ага, хочешь сказать, я и сама не подарок? Ну ладно, ладно. В любом случае, я плакалась в жилетку Кэт, а не мамы. Кэт сказала: «Да, они такие». Пожала плечами и улыбнулась странной полуулыбкой. Помнится, я сказала тогда: «Тебя, наверное, ни один не бросал». Она задумалась и ответила: «Ну, именно так — нет, но всякое бывало». Я прекрасно помню ее голос и эти слова. Я тогда не поняла, что она имеет в виду, да и теперь не понимаю. Женщины тоже бросают? Естественно. Еще как бросают. Я же не в общем говорю, а про Кэт, понимаешь? А потом она потащила меня по магазинам, и мы купили мне какое-то жутко нелепое платье — сама бы я в жизни не купила себе такое, — а потом роскошно пообедали в итальянском ресторанчике. В этом и была вся Кэт — приедет, вернет тебя к жизни, развернется и уедет, позвонив кому-нибудь из друзей.

Подобные вещи и выводили маму из себя. Видишь ли, мама была не из таких. Знаешь притчу о черепахе и зайце? Говоришь, побеждает все равно черепаха? Хм… надо будет подумать над этим Не то чтобы они соревновались, ну, там даже как обычно соперничают родные сестры. Если честно, они и сестрами-то не казались. Но между ними была странная связь. Пуповина, что ли… нет, даже не это, но ты понимаешь, о чем я. Наверное, между родными братьями или сестрами всегда так. Я же единственный ребенок, мне не понять.

Когда я была маленькой, Кэт всегда приносила в дом радость, и всегда неожиданно — она редко предупреждала о своем визите. Приносила милые смешные подарки, я никогда их не забуду: то бумажные цветы, которые раскрывались, если их положить в воду, то воздушного змея в форме дракона, то рыженького котенка — мама так рассердилась! Она придумывала разные игры, в которые мы играли, читала мне сказки, делала разные модные прически и нашла декоративную косметику для девочек раньше, чем она стала продаваться повсюду. Когда она появлялась у двери, казалось, наступило Рождество или пришел внеочередной день рождения.

Странно, что своих детей она так и не завела. Они с Глином не завели. Правда, я не могу себе представить Глина с детишками… Сомневаюсь, что он вообще их хотел. Не помню, чтобы она даже говорила о собственных детях. Интересно… в любом случае, как бы там ни было, детей у нее не было.

Ты можешь представить, как это — не хотеть детей? О да, охотно верю, что можешь.

Если подумать о Кэт, то кое-что сразу бросалось в глаза: она никогда не работала. То есть в общепринятом смысле слова. Для большинства из нас, да почти для всех, работа — это в каком-то смысле то, что мы есть. То, что тебе приходится делать изо дня в день, определяет твою жизнь, то, сколько ты зарабатываешь, следовательно, как ты живешь. И это либо делает тебя сильнее, либо, напротив, вгоняет в депрессию. Лично я считаю — мне с работой повезло. Мне неплохо платят; то, чем я занимаюсь, мне нравится. И странным образом радуюсь тому, что моя профессия ультрасовременна. То есть профессия сегодняшнего дня. Если бы лет двадцать назад кому сказали: она — веб-дизайнер, он бы ответил: кто-кто? Услышав про Всемирную сеть, подумал бы, что я крючком вяжу. Наверное, те, кто стал работать на первой прядильной машине, «Дженни», в эпоху промышленного переворота или запускал первый паровой двигатель, чувствовали то же самое. Я говорю себе: раньше этого не делал никто. Никто целыми днями не просиживал у коробки с мерцающим экраном, управляясь с картинками. То есть моя работа напрямую связана с прогрессом человечества.