Литмир - Электронная Библиотека

Представить Кэт в такой комнате невозможно. Но вот она — вон в том углу, висит над изящной тахтой восемнадцатого века. Ярко освещенная точечным светом. В раме, на холсте размером два на три фута, в простом зеленом платье — руки обнажены, ноги подогнуты, — сидит в том самом плетеном кресле, которое Глин видел в мастерской Бена Хепгуда, обернувшись в полупрофиль, к свету из окна — свету других времен, тех, о которых Глин совсем ничего не знал.

Тот, который никак не мог быть любовником Кэт, подводит его к картине. И говорит. Твердым, аристократическим, с изящными модуляциями голосом — настолько же культурным, насколько неотесанным казался его внешний вид. Глин чувствует, что замолкает. Ощущает себя виноватым. Точно гость, ляпнувший бестактность, или школьник, опозорившийся перед классом. Он хочет бежать отсюда, но он здесь, и по своей воле, так что сам виноват.

Глин разглядывает Кэт. Видит ее лицо — задумчивое, отрешенное. О, ему знаком этот взгляд искоса, это погружение в думы. Он пристально разглядывает Кэт, утраченную Кэт, ныне запертую в золотой клетке квартиры этого человека, запертую в иное время, в ином месте, обрамленную Беном Хепгудом. Он принимается гадать, как они проводили те часы. О чем говорили она, Бен и Гленда, которая иногда, должно быть, приносила кофе или приходила звать за стол. Он прислушивается, пытаясь расслышать голос Кэт. Удивительно, просто поразительно, как ему хочется услышать этот голос в этом чуждом месте, среди огромных диванов и отполированной антикварной мебели.

Хозяин говорит. Он рассказывает, что, когда покупал картину, был незнаком с творчеством Бена Хепгуда, но как только увидел портрет в галерее, он сразу же привлек его внимание. Он тут же попал под обаяние вещи.

— Решение стало быстрым и легким. Такие принимаешь с удовольствием — когда просто знаешь, что картина должна быть твоей, и все.

Он улыбается Глину заговорщицкой улыбкой, как коллекционер коллекционеру. Привлекает его внимание к дивной лепке лица. К тому, как расположен свет, как он падает на руку и на выступающий уголок желтой подушки.

Словом, этот человек — сама учтивость. Учтивостью было пронизано и письмо, написанное им Глину в ответ на его тщательнейшим образом сформулированный запрос о том, где находится портрет его покойной жены, который, как ему удалось выяснить, приобрел некий мистер Клементс в 1989 году — мол, хотелось бы посмотреть на него и сфотографировать. Фотоаппарат лежит у него в кармане.

И тут его хозяин вдруг задает странный вопрос. Он спрашивает, как звали Кэт. Кажется, он на самом деле этого не знал; картину продали ему как портрет подруги художника, без всяких уточнений. Когда Глин просвещает его, он долго и пристально смотрит на картину.

— Кэт, — произносит он наконец. — Значит, вот как ее звали. Кэт. Я всегда думал о ней как… о ней. С уважением, разумеется. А теперь — большая разница. Тем более что ее больше нет.

Глин вычеркивает из списка мистера Сола Клементса, который никогда не был любовником Кэт, даже не знал ее имени, но теперь станет жить с ней каждый день в странной близости. Как вычеркивает и Питера Клэйвердона с Беном Хепгудом, которые тоже не спали с Кэт, но откуда ему было знать? Несколько раз он зашел в тупик — так всегда, когда начинаешь какое-нибудь фундаментальное исследование. Глин давно привык к чувству крушения иллюзий — он знает, что потребуются терпение и сила воли. Но вот к чувствам, вызванным этим исследованием, он не привык совсем. Он стал нервным, беспокойным, утратил способность контролировать собственную реакцию. Вместо того чтобы спокойно идти к цели — то есть установить, было ли в характере Кэт ходить налево, — он обнаруживает на своем пути засады и ловушки. Ему надо бы отбросить оказавшиеся бесплодными гипотезы, он же то и дело погружается в печальные размышления. О мастерской, где сидела, болтала и смеялась Кэт. Об освещенном точечной подсветкой портрете. О том лете, когда состоялся музыкальный фестиваль, и о сияющей на групповом снимке Кэт. Он хочет вернуться в то время и задать ей вопросы, которые ни разу не задал тогда. Куда ты собираешься? Почему? Каково тебе там?

Ник

Ник точно в ступоре. Ему нехорошо. Он потерял счет времени, не знает, какой теперь день недели. Бродит по Лондону, потому что в квартире Полли еще хуже, но так и не может найти себе никакого дела. Раньше поездка в Лондон была сущим подарком судьбы, теперь же он чувствует себя так, точно его сослали в Сибирь. Проголодавшись, он должен искать еду сам, потому что днем Полли нет дома, да и вечерами, как правило, тоже, а ее холодильник — совсем не то же самое, что забитый едой холодильник у них дома. Дома? Кажется, теперь у него нет дома. Полли едва ли не взашей выталкивает его в агентство, чтобы он отыскал себе съемную квартиру. Но он почти не слушает агентов, и списки, которые ему выдают, так и остаются лежать непросмотренными.

Этого не может быть. Это какая-то ужасная ошибка. Он пытается дозвониться до Элейн, но она не берет трубку. Либо к телефону подходит Соня и тактично уклоняется от прямого ответа, либо включен автоответчик. Он оставляет сообщения — просьбы, поначалу гордые и вежливые, вскоре перерастают в нытье и униженные мольбы. Но Элейн не отвечает.

Полли отправляется проведать мать и возвращается злая и раздраженная.

— Придется подождать, пап, — говорит она. — И слушай, ты точно не хочешь посмотреть ту квартирку в Клеркенвелле? Кажется, как раз то, что тебе надо.

Но Ник не хочет смотреть «потрясающий лофт» «практически в центре». Он хочет домой, прямо сейчас, он не хочет ждать. Хочет, чтобы этот кошмар поскорее закончился, отправился в прошлое и забылся, как должны забываться ошибки: с глаз долой — из сердца вон. История с Кэт давно поросла быльем и не всплыла бы, если бы не… не этот нелепый случай и безумная эскапада чертова Глина.

Было и прошло. Хорошо, хорошо, этого не следовало делать, но никому же тогда от этого хуже не стало, зато стало сейчас, и так некстати. Ник не может поверить, что столь давнее прошлое может всплыть на поверхность — и разрушить его жизнь. Он унижен и раздавлен; неудивительно, что у него все чаще болит голова и отказываются служить ноги. Они с Элейн должны пережить это вместе — тихо и спокойно; он уверен, у них бы получилось, дай она ему шанс.

Вместо этого он шатается по жуткому Лондону, периодически встречаясь с кем-нибудь из старых знакомых. Но эти встречи давно потеряли свою привлекательность. Более того, он уже не хочет ехать в Нортумбрию, и все проекты, что роились в его голове, внезапно куда-то подевались.

Неужели Элейн серьезно считает, что в подобных обстоятельствах он сможет работать? Он едва способен сконцентрироваться даже на том, чтобы купить себе газету. Сидит на скамейке в парке с бутылкой пива, точно какой-нибудь алкаш, и пялится на свои ботинки.

И вспоминает о том, что случилось тогда, чего не должно было случиться — что не должно было вернуться и врезать ему под дых.

В один прекрасный день, взглянув на Кэт, он видит, что она такая хорошенькая. А что, раньше он этого не замечал? Да, но не так, просто подумал об этом вскользь, и все. А теперь ее привлекательность вдруг стала другой: она стала значимой, значимой для него самого, заставляла думать о том, что с этим что-то надо делать.

Он захотел переспать с ней. Осознав это, он пришел в замешательство. Послушайте, это же сестра Элейн! Господи, сестра Элейн, которую ты знаешь столько лет!

Но это ничего не меняло. Абсолютно ничего. Ну и что? — говорил в его мозгу тихий, спокойный голос. Что с того, что она сестра Элейн? Такое случается, правда? И никто ничего не может с этим поделать. Ты не виноват в этом, да и она тоже.

Он вспоминает, как на него накатила… хорошо, похоть. Вспоминает, как смотрел и смотрел на Кэт, ошарашенный тем, что может смотреть на нее другими глазами, что знакомое лицо Кэт стало совсем другим. Но к изумлению примешивалось приятное волнение. Он вспоминает, как день начинал играть новыми красками, как в нем кипела и бушевала энергия.

30
{"b":"196433","o":1}