Не выходит. Значит, он задел не те струны. И сама Элейн лишает его силы духа. Сидит и спокойно смотрит, и он не может выдержать ее взгляд. Теперь он яснее, чем когда-либо, видит, что перед ним не родная жена, а чужая женщина.

Пчела умолкла. Джим отключил газонокосилку и ушел. Он вновь чувствует почву под ногами, комната перестает раскачиваться, но становится совсем другой. Все осталось на своих местах, но стало совсем не таким, как прежде.

— Что я могу сделать? — говорит он. Голос его очень тих. Ласковый и грустный голос.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — говорит Элейн.

Ушам своим не веря, он уставился на нее:

— Куда ушел?

— Твое дело. Подальше отсюда. Прочь из этого дома.

Он собирается было запротестовать: «Но это мой дом», — но тут же понимает, что это не так. Это дом Элейн. Элейн выплатила первоначальный взнос, Элейн выплачивает ипотеку.

— Пока ты здесь, — говорит Элейн, — само твое присутствие будет напоминать мне о том, что случилось. Только взглянув на тебя, я стану чувствовать себя так же, как чувствую сейчас. И провести обозримое будущее с подобным чувством не входит в мои планы. У меня полным-полно других дел.

— Но я здесь живу, — говорит Ник.

— Пока.

Мысли путаются. Да это и не мысли вовсе — панические вспышки. Но она же не может! Вполне может. Что я стану… Где я смогу…? Это так нечестно. Столько лет прошло. Я же не преступление совершил. Я хочу сказать, столько людей…

Так, спокойствие — вот что нужно. Ласковый голос разума. Элейн — разумная женщина. Она скоро поймет, что… перегнула палку. Конечно же ее это потрясло. А кого бы не потрясло?

Тихий, спокойный голос. Нежный, убеждающий:

— Послушай, я прекрасно понимаю, как ты теперь себя чувствуешь. И сочувствую. У самого на душе кошки скребут. Но мы справимся. Нельзя позволить этому испортить нашу жизнь, нашу семью. В свое время мы научимся с этим жить.

— Тебе, очевидно, прекрасно удавалось это делать долгие годы, — говорит Элейн. — А вот лично за себя я бы утверждать не стала.

В доме снова звонит телефон. И тут же умолкает. Ник замечает, что Элейн поглядывает на часы.

— Право, милая, — говорит он. — Это уже слишком. Надо немного остыть, переждать, а через несколько дней спокойно поговорим.

Элейн встает.

— Через несколько дней тебя здесь не будет, — обрывает она его. — Я скоро уезжаю. Вернусь завтра к вечеру — надеюсь, что к этому времени ты уже уйдешь. На твой счет поступят деньги, и будут исправно поступать каждый месяц. Хватит снять комнату и скромно жить. Можешь забирать свою машину. И книги. Остальные твои вещи разберем как-нибудь потом.

И она уходит. В саду снова орудует газонокосилкой Джим. Прилетела еще одна пчела. День продолжается.

Черт подери! Столько шуму. Спустя столько лет. И все из-за какой-то злополучной фотографии. Оливер чувствует, что его загнали в ловушку. Вот он сидит в знакомом пабе недалеко от офиса, но все не так. Вместо того чтобы полчасика тихо посидеть за кружкой пива и газетой, он оказывается лицом к лицу с Глином Питерсом. Пиво-то на столе, но толку? Над ним навис, его допрашивает с пристрастием Глин. Настойчиво наваливается грудью на низенький круглый отполированный столик, вертит пальцем подставки под кружки. И пристально смотрит на Оливера своими блестящими темно-карими глазами.

— Вот что я хочу узнать… — говорит он.

Лучше бы тебе совсем ничего не знать, думает Оливер. Оставь это в покое. Теперь-то что сделаешь. Все давно кончено. И… нет, я не знаю, сколько это продлилось, и знать не хочу, да и тебе не советую. Ко мне это не относится и никогда не относилось. А то можно подумать, что я теперь какой соучастник преступления.

— Зачем ты их сфотографировал? — спрашивает Глин.

О господи! «Слушай, я и не заметил, пока снимки не напечатал. Просто щелкнул всю компанию, когда они друг с другом болтали. Я и не заметил, что Кэт и Ник…» — и пожимает плечами.

А когда заметил, думает Глин, то, как водится, запаниковал, так ведь? Твой приятель и деловой партнер и его свояченица, а ты из их компании и со всеми дружишь и вечно торчишь в доме.

Он не видел Оливера Уотсона много лет. Тот практически не изменился — та же самая слегка извиняющаяся манера говорить, слегка самоуничижительная, но в то же время самодовольная. Кажется, сейчас у него небольшая типография. Небольшой офис, заставленный компьютерами. Даму, которая явно больше, чем просто деловой партнер, его появление определенно заинтересовало. Оливер сразу же поспешил расставить акценты, сказав быстро:

— Глин Питерс — Сандра Челкотт. Сандра — мой партнер. Пойдем-ка в паб, там и поговорим. Как ты меня нашел?

— Элейн.

— Ты рассказал Элейн!

— Мне нужно было установить некоторые факты. У меня не оставалось выбора. — Глин не то, чтобы оправдывался, скорее ему не терпелось продолжить разговор.

— Ник?

— Это Элейн решать, как поступить с Ником. Откровенно говоря, Ник меня мало интересует.

Оливер делает большой глоток из кружки, но пиво не помогает. Он хотел бы вновь очутиться в своем офисе. Хотел бы, чтобы Глин был где угодно, но не здесь. Он раздражен и в то же самое время отчасти понимает Глина. Есть что-то евангелическое, библейское в том, как подходит Глин к этому делу — точно одержимый проповедник.

Глин не унимается:

— Все эти годы ты, должно быть, частенько видел Кэт?

— Ну… да. Она часто к нам приходила.

К чему это он клонит? Боже ж ты мой… неужели пытается обвинить меня в том, что и я тоже с ней… того?

Глин откидывается на стуле. Опускает руки на стол, сцепив пальцы, кладет на них подбородок и смотрит задумчиво и доверительно.

— Признаться, эта находка меня здорово перетряхнула. Пойми меня правильно. Мне пришлось… столкнуться с разрушением незыблемости собственного прошлого. Нашего с Кэт прошлого. Я не собираюсь становиться обвинителем в этом бракоразводном процессе постфактум. Мой интерес — чисто судебный. Ты меня понимаешь?

— Не совсем, — признается Оливер.

— Я хочу знать: была ли у Кэт привычка крутить романы на стороне? Мне нужно узнать о ней это.

Оливер ушам своим не верит. Ради всего святого, хочет сказать он, ведь это ты был на ней женат. Поздновато уже об этом говорить.

Глин допивает свое пиво и жестом показывает Оливеру: давай допивай — и еще по одной.

— Думаю, одной мне хватит, — говорит Оливер.

Но Глин его не слышит — он уже направился к бару. Вернувшись, он начинает говорить, не успев усесться на свое место:

— Мне придется отнестись к этому так же, как я отношусь к остальным своим исследованиям. Каждая зацепка должна подвергнуться тщательному рассмотрению… Мне придется взглянуть на факты беспристрастно, тщательно собрать доказательства и как можно пристальнее рассматривать и самую незначительную информацию… — Отдельные фразы набегают одна на другую, перекрывая фоновый шум паба; Оливер делает вид, что внимательно слушает, сам же принимается размышлять. Что это с парнем? Интересно, он всегда таким был? В общем и целом — да, таким же. И этот голос — большое подспорье. Голос, отполированный многими поколениями уэльских проповедников. — Методично и терпеливо. Ты начинаешь с чистого листа и готов ко всему, что можешь узнать в процессе. Но это не означает, что ты никогда не руководствуешься предчувствиями и подозрениями — понимаешь? Расспрашивать вот тебя бесполезно, как я вижу, но это того стоило. Отныне Кэт — мой предмет исследования.

— Но Кэт — не предмет, — обрывает его Оливер. — Она женщина. Была.

Глин умолкает. И пристально смотрит на него. Кажется, он раздражен. Но настрой переменился.

— Сказано в точку. В этом-то вся проблема, так?

Оливер смотрит во вторую кружку пива — и понимает, что не хочет его пить. На это он не ответит.