— Отключаюсь, — говорит Полли. — Он вернулся.

Полли кажется, что в ее жизнь вторгся компьютерный вирус. Упорядоченная жизнь, где все распланировано, летит в тартарары. Все не так, как должно быть. На экране мелькают незнакомые данные — ненужные, чужие данные, — и избавиться от них невозможно. Люди ведут себя не так, как должны были; более того, по-видимому, никогда не вели себя так, как надо. Полли всегда верила в перспективное планирование, но для него необходима надежная инфраструктура. А теперь все кувырком. Мать, похоже, совсем голову потеряла, отец расположился на ее диване и разбросал по всей ванной свои бритвенные принадлежности. Она подумывает о том, чтобы примчаться к матери на выходные и лично уговаривать, увещевать ее простить отца; она собиралась пригласить друзей на ужин — теперь это придется отложить, поскольку в квартире поселился отец. Она обожает родителей, спору нет, но они не должны так поступать. Они нарушили все правила. Перестали быть надежным и незыблемым тылом, родительский дом больше не спокойное убежище, вместо этого они лишь чинят препятствия планомерному движению вперед.

Люди расстаются. И это естественно. Там и тут распадаются пары, разваливаются семьи, что не редкость. Но не эта семья, не эти люди. Только не из-за дурацкой ошибки, имевшей место давным-давно, сто лет назад, — давно пора было все забыть. Что это на них нашло? Неужели они не могут отнестись к случившемуся как взрослые люди?

Она мысленно бранит Кэт. О чем ты думала? — говорит она Кэт. Как ты могла? Видишь, что ты наделала!

Но Кэт не слышит ее. В воспоминаниях Полли Кэт делает то, что делала всегда: запускает змея в форме дракона, снимает платье с вешалки и восклицает. «Вот это!», смеется, сидя напротив за столиком в ресторане. Упрекам настоящего не достать ее. Да Полли и не хочется ее упрекать. Она бранит ее скорее для порядка. Почему? — спросила она Кэт лишь однажды. И снова Кэт не услышала ее. Но Полли смотрит в глаза Кэт и видит в них то, чего, наверное, не видела раньше. На нее смотрела другая — грустная — женщина. Но Кэт никогда не грустила — только не Кэт.

Полли так и кипит от обиды и негодования. Рывком раскладывает диван из «Хабитат», чтобы на нем можно было спать, — что означает, что в ее гостиной теперь будет не развернуться. Она уже знает, что этой ночью будет спать плохо и завтра на работе будет клевать носом.

И еще. Кажется, Дэну вся эта история совсем не нравится. Наверное, надо рвать с Дэном, — и чем скорее, тем лучше.

Время — предмет изучения Глина. И повод для беспокойства. На часах двенадцать сорок пять, Глин сидит на склоне дорсетского холма, а в два у него семинар в университете, куда ехать больше часа. Так что ему бы поспешить, но вместо этого он сидит тут и предается мрачным размышлениям о времени.

Время — важнейший инструмент его профессии, думает он. Не будь времени, все превратилось бы в хаотичную, непонятную мешанину вещественных доказательств, беспорядочных и запутанных, какими они были и до раскопок. Время. Вот оно, необходимое связующее звено. Вот что мешает всему происходить одновременно. Первые археологи занимались установлением хронологической последовательности, что неудивительно.

В воздухе, на уровне глаз, зависает пустельга. Внизу, в отдалении, сложный узор зеленых полей прерывается большим, длинным зданием с высоченной трубой. В девятнадцатом веке, припоминает Глин, в этом здании была мельница, а теперь строятся элитные квартиры. Прямо у его ног убегают вдаль выступы, в одном из них он узнает почти сровнявшийся с землей вал крепости железного века, ради которого, собственно, он здесь. Глин пишет статью, а на этом холме — давненько он тут не был — можно найти кое-что полезное.

Наблюдая за пустельгой, он вспоминает Кэт. Когда-то они приехали сюда вместе, и в воздухе зависла точно такая же птаха. Кэт ее заметила. «Смотри, и не шелохнется, — сказала она тогда. — Ветер дует, а ей хоть бы что — висит себе. Как у нее так получается?» И сегодня Глин видит другую птицу, видит волосы Кэт, брошенные ветром на ее лицо, чувствует ее руку на своей. «Смотри! — говорит она. — Смотри!»

И Глин отвлекается от размышлений о времени; он замечает, что поток его наблюдений, бездумный и свободный, — отличный пример хаотичной, спонтанной мыслительной деятельности. Он знает достаточно о теориях долговременной памяти, чтобы определить: то, что он узнал мельницу и остатки крепости, относится к семантической памяти, которая отвечает за факты, слова другого языка. Сведения всплывают в памяти самостоятельно, без контекста. Он просто знает, и эти знания, наряду с прочими, делают его человеком мыслящим, и, по его глубокому убеждению, мыслящим куда продуктивнее многих других. Тогда как образ Кэт, вызванный в его памяти созерцанием зависшей в воздухе пустельги, — работа эпизодической памяти, которая у каждого своя и обусловливает знания человека о самом себе. Без нее нас ничто бы не связывало с этим миром, и мы стали бы сродни душам в чистилище. Подобные проблески воспоминаний делают нас цельными и обозначают течение нашей жизни. Они говорят нам, кт́о мы.

Глин встает. Внутренние часы то и дело напоминают ему о семинаре. Пустельга вдруг подается в сторону и стремительно пикирует вниз. Глин направляется к своей машине. Он узнает ее благодаря той же семантической памяти и может водить, потому что полезные навыки хранит память механическая. Без нее мы бы попросту не могли ничего и, онемев от изумления, пялились бы на руль.

Как все ненадежно, думает Глин, уверенно двинувшись вниз с крутого холма. Как она ненадежна, эта цепочка автоматических процессов, необходимых для ежедневной жизнедеятельности, происходящих одновременно. И правда, обдумывая эту мысль, Глин успевает замечать различные мелочи, связанные с этим местом, ради которого он сюда и пришел. Он визирует валы и пытается определить, где был вход в крепость. Сравнивает с прочими развалинами кельтской эпохи. Но эти мысли пронизаны чем-то еще. Не какой-то умственной деятельностью, а скорее состоянием, ощущением. Все время включается эпизодическая память. Вот он уже вспоминает, как они с Кэт устроились тут, чтобы перекусить сэндвичами, как она заметила в траве орхидею и завопила: «Смотри! Красота какая!», как внезапно припустивший дождик заставил их стремглав бежать к машине.

А когда это было? Ни семантическая, ни эпизодическая, ни механическая память не могут ответить на этот вопрос. Определенно, мышление отвергает само понятие хронологии. Ибо оно противоестественно. Его придумали извращенцы-хронисты еще в ветхозаветные времена.

Что еще происходило тогда в жизни Кэт? Глин садится в машину и заводит двигатель. Теперь, когда он все знает, в образе Кэт, которую он вспоминает, мелькает что-то темное, мрачное. Неприятное. Может быть, как раз в то самое время она ему изменяла? Может, наблюдая за пустельгой и любуясь орхидеей, она думала о Нике?

Прошло уже несколько недель с тех пор, как он обнаружил фотографию. Это событие стало точкой отсчета. Время точно разделилось надвое. «До» фотографии — эпоха невинности и покоя, если можно так выразиться. И «после» — как теперь, когда на все приходится смотреть холодным, разочарованным взглядом.

Ну, не то чтобы на все. Лишь на собственный брак. Что немало. Он успокоился. Бурлящий гнев сменился спокойной целеустремленностью. Он должен хорошенько вспомнить годы, прожитые с Кэт, пристально рассмотреть каждый аспект их совместной жизни и сделать соответствующие выводы. Чтобы выяснить, была ли измена единственной. Если да, что ж, хреново; если же она изменяла ему все время, значит, его репутация полетит к чертям. Он больше не сможет называть себя наблюдательным и проницательным человеком. И самое худшее — все его воспоминания о прошлом окажутся сплошной ложью.

Сейчас Глин составляет дневник событий того периода. Где он был, когда и сколько времени. И далее пробует установить, где в то время была Кэт, что она делала. Насколько это возможно. Что, как выясняется, практически невозможно: найти, чем он занимался в то время, можно, покопавшись в документах, но поиск оказывается более долгим и трудоемким, чем он себе представлял, а прошлое Кэт и вовсе ускользает, и приходится расспрашивать других.