Затем свой голос в общий хор добавила Рейчел:
«Девочка боялась темноты, боялась света – боялась всего. С ней что-то было не так, только я не могу понять что».
И наконец последний голос, который звучал громче остальных. Голос из письма, которое Пол приписал сыну Майлза, но, оказывается, это был совершенно иной человек.
«Дорогой папа, папочка, папуля! Помнишь, как ты отвел меня в зоопарк и там оставил?»
Но вот Пол услышал и свой собственный голос, который звучал наяву:
– Да, вы правильно поняли, я из страховой компании. – Он говорил это грузной женщине, которая сидела за конторкой в приемной. Женщине, которая встречала посетителей в психиатрической больнице «Гора Арарат» – здании из красного кирпича с зарешеченными окнами и линолеумом на полу, стоявшем напротив зоосада в Бронксе. Два зоопарка рядом: человеческий и звериный.
Женщина смотрела на визитную карточку Пола так, словно это был лотерейный билет, по которому она крупно проиграла. А Пол подумал, что, наверное, и Джулиус в свои пятнадцать лет видел то же самое лицо.
А эта женщина – лицо Джулиуса.
– Как ее фамилия?
– Фамилия?
– Фамилия дочери вашего клиента?
Пол колебался всего одну секунду.
– Рут, – ответил он. – Рут Гольдштейн.
Это был выстрел вслепую, в потемках… Хотя нет – скорее в сумерках, когда еще можно разглядеть название томика: «Книга Руфь».
«Что-то на „Р“», – сказала ему Рейчел.
– М-м… – протянула женщина и оживила экран компьютера, который долго-долго не хотел просыпаться. Ей даже пришлось крепко шлепнуть мясистой рукой по мыши. – Чертова система, – буркнула она, имея в виду все вообще, а не только свой компьютер. Например, систему, благодаря которой человеку лучше находиться в сумасшедшем доме, чем в тюрьме для несовершеннолетних. Систему, которая определила детей в психбольницу, где их держат взаперти и пичкают лекарствами, пока им не исполнится восемнадцать лет.
Да, нечего сказать, система в самом деле не из лучших.
Компьютер наконец проснулся – испугался то ли немилосердного обращения с мышью, то ли крепкого словца – и надсадно загудел. Последовало несколько более гуманных похлопываний по мыши, и на экране открылось окно запроса информации.
– Вот она, Рут Гольдштейн, – кивнула женщина. – Так что вы хотите?
Пол ответил не сразу. Он до последнего опасался, что ему ответят: «Простите, здесь такого ребенка нет». Объяснят, мол, вас ввели в заблуждение, и укажут на дверь. Наконец он все-таки сумел с собой совладать.
– Я же вам сказал: мой клиент недавно скончался. Смерть наступила внезапно и неожиданно. Надо выполнить некоторые формальности и уточнить, кто за что платит. Мы хотим убедиться, что Рут Гольдштейн будет и в дальнейшем получать такое же хорошее лечение и уход.
Пол подумал, что выразился не очень удачно: слово «хорошее» было явно не к месту. Но он пришел сюда не для того, чтобы кого-то обижать. Он выполнял миссию спасателя. Хотя спасаемые находились не в психиатрической больнице «Гора Арарат», а в трех тысячах миль от нее. Оставалась держать скрещенными пальцы и надеяться, что они еще дышат.
– Что же вы раньше не сказали? – возмутилась женщина. – Тогда вам надо в финансовый отдел.
– Я бы хотел взглянуть на девочку.
– На девочку? В таком случае необходимо спросить разрешение у врача. Вы не заразны? Проходили обследование?
«Насчет заразы – в самую точку», – хмыкнул про себя Пол. Ведь они не где-нибудь, а в зверинце.
– Так спросите. Полагаю, что раньше ее навещал один отец. Но он умер. Кому-то надо сообщить ребенку, что произошло. – Женщина не отвечала, и Пол добавил: – Ведь он это делал?
– Что делал?
– Навещал?
Женщина повернулась к компьютеру и несколько раз щелкнула мышью.
– Майлз Гольдштейн?
– Да.
– В списке значится. А вот навещал он ее или нет, не скажу.
– Вы могли бы поговорить с врачом и объяснить ситуацию?
– Я могу одновременно делать только одно дело.
Это «дело», которое не позволяло ей немедленно связаться с врачом, представляло собой пластиковый стаканчик; женщина держала его в руке и не спеша потягивала кофе.
Изрядно отпив, она состроила кислую мину, взялась за телефонную трубку и с летаргической медлительностью набрала несколько цифр.
– Это доктор Санхи? У меня тут человек из страховой компании. Хочет повидаться с Рут Гольдштейн. Совершенно верно… Умер отец… Он так говорит… Хорошо.
Женщина положила телефонную трубку на рычаг – лежи там и не мешай.
– Доктор Санхи сейчас придет.
* * *
Доктор Санхи оказалась женщиной.
И индианкой. На вид – заваленной работой, спешащей и не склонной заводить долгие разговоры по пустякам.
– Так вы утверждаете, что ее отец скончался? – В ее речи чувствовался распевный индийский акцент. Они сидели в комнате ожидания рядом с вестибюлем. «Интересно, чего можно ожидать в подобном помещении? – подумал Пол. – Когда возвратится ясность рассудка? Или когда из башни на плечах разлетятся последние летучие мыши и ее окончательно снесет?»
– Да, несколько дней назад.
– И вы пришли ей об этом сообщить?
– И убедиться, что все в порядке с финансовой стороной вопроса. Что за ней будут продолжать должным образом ухаживать, как желал ее отец.
Доктор Санхи заглянула в папку.
– Матери тоже нет.
– Нет. – Майлз солгал во всем, кроме этого. – Она осталась одна на свете.
– Вот что, мистер…
– Брейдбарт.
– Да-да, Брейдбарт. Должна сообщить вам следующее: она не более одинока, чем раньше. Разумеется, я говорю о физической стороне вопроса. Ее отец, я бы сказала, не часто баловал ее своими посещениями. Приходил очень редко – на дни рождения и иногда по праздникам.
– Вы давно здесь работаете?
– Недавно, мистер Брейдбарт. Два года.
– Таким образом, вы не присутствовали в тот момент, когда ее принимали?
– Нет, конечно.
– Могу я вас спросить, как ее успехи?
– Относительно чего?
– Относительно нормального состояния.
– Нормальное состояние – расплывчатый термин. Лучше спросите, как ее дела относительно ее самой. Относительно прошлого года или позапрошлого. Это нечто вроде гольфа – спорта, которым я, к сожалению, начала заниматься совсем недавно. Человек играет против самого себя. И шаг за шагом совершенствуется.
– Хорошо. Как ее успехи относительно ее самой?
– А вот здесь есть одна проблема: мы рассуждаем об относительности, а между тем вы к девочке никакого отношения не имеете. Вы только что ясно дали понять – ее отец был просто вашим клиентом. Поэтому вы не имеете права на получение закрытой информации. Извините.
– У нее никого не осталось, – продолжал настаивать Пол. – Ни одного человека.
– Официально – да. Я бы даже сказала, буквально. Но я, как и вы, связана законами о конфиденциальности. Пока вас или кого-нибудь другого не назначат ее опекуном, нам не о чем разговаривать. Замечу только, что она не представляет опасности ни для окружающих, ни для самой себя. Как Дилси, персонаж одного из романов великого американского писателя Фолкнера, она держится стойко.
– Могу я ее видеть?
Доктор Санхи снова пустилась в пространные рассуждения о его правах или, вернее, их отсутствии.
– Все так, – перебил ее Пол. – У меня нет законных оснований с ней встречаться. Я только прошу об этом. И не вижу в том никакого вреда. Ведь мне положено следить, чтобы за ней осуществлялся достойный уход. Чтобы правильно оплачивались счета больницы. И еще: кто-то должен сказать девочке, что ее отца больше нет на свете.
– Этим человеком явно будете не вы. Потому что у вас нет ни законных на то оснований, ни опыта общения с душевнобольными. Кстати, о каких таких счетах вы толкуете? Как я понимаю, мистер Гольдштейн не слишком утруждал себя вопросами финансирования кого-либо. Насколько мне известно, счета за содержание его дочери в нашей больнице оплачиваются штатом Нью-Йорк.
