Но вот наступил день, когда Клаудия ушла и не вернулась.

Опять поехала на экскурсию – развеяться с друзьями на побережье. Но когда через два дня после того, как Клаудия не вернулась в срок, обезумевшая Галина принялась названивать ее друзьям, те выражали полное недоумение.

«Какая поездка?»

Странно, но она не удивилась. Просто получила подтверждение своим догадкам. Галина сидела у телефона и молила, чтобы он зазвонил. И сдерживалась, чтобы не поднять трубку и не набрать номер полиции. Она понимала, где была Клаудия. Впутывать в это дело полицию было еще хуже, чем вообще ничего не предпринимать.

Прошло какое-то время, и Клаудия позвонила.

Галина выговаривала ей, бушевала, плакала. Бранила, как ребенка. Как она могла ей не позвонить?

Но Клаудия была уже не опоздавшая к обеду девчонка.

«Я с ними, потому что те, кто не с ними, те против них», – заявила она.

Клавдия говорила убежденно. Логично. Даже страстно. Видимо, она унаследовала и развила в себе эту черту Галины, которая тоже когда-то ходила на демонстрации вместе с отцом и восхищалась Гайтаном.

В конце концов она сказала дочери все, что в таких случаях говорят матери. Даже дочерям-революционеркам, которые уходят в горы.

«Тебя убьют, Клаудия. А меня пригласят забрать твое тело. Пожалуйста, возвращайся».

Но Клаудия не послушалась, как в детстве, когда, раскапризничавшись, не хотела надевать во время дождя резиновые ботики: «Мама, мне тогда не почувствовать луж!»

Клаудия хотела прочувствовать все лужи на свете.

Отец бушевал. Грозил позвонить в полицию и потребовать, чтобы ему вернули дочь. Обвинял Галину: «Ты должна была почувствовать, что назревает». Галина понимала, что он говорил так от отчаяния и раненой любви. Муж знал, как опасно обращаться в полицию. А разыскивать Клаудию было бесполезно, поскольку он понятия не имел, где она находится.

Они спрятались в кокон своей личной боли и ждали весны, которая то ли придет, то ли нет.

Время от времени им передавали весточки. Какой-то молодой человек с эспаньолкой дюйма в четыре и в черном, как у Че, берете, объяснил, что будет лучше, если дочь не станет звонить. Он назвался ее университетским товарищем по походам и экскурсиям. Успокоил, сказав, что с Клаудией все в порядке. И добавил, что она преданный идее, целеустремленный человек.

Галина была тоже целеустремленным человеком. Но все ее устремления сводились к тому, чтобы снова увидеть лицо своей дочери. Она хотела коснуться ее руки. Когда Клаудия была маленькой, она укрывала ее от невзгод, как наседка. Шепотом твердила: «Я кенгуру. Прячься в моей сумке».

И вот сумка опустела.

Потом тот же молодой человек передал просьбу.

В восемь вечера прийти в такой-то бар.

Она снова ни о чем не спросила.

Они оделись, как в церковь. Ведь именно об этом они и молились. Пришли намного раньше. Бар оказался неуютным – слишком темным и облупленным. В нем сидели в основном проститутки и трансвеститы.

Они прождали час, два, три. Хотя Галина согласилась бы ждать много суток подряд.

Затем кто-то слегка похлопал ее по плечу – просто коснулся легкой, словно бабочка, ладонью. Галина узнала прикосновение. Матери не ошибаются. Они чувствуют кровью.

Как выглядела их дочь? В лохмотьях, больной, исхудавшей?

Если бы так, они попытались бы ее уговорить вернуться или просто схватили бы и отнесли домой.

Но Клаудия была не в лохмотьях. Она не показалась им ни исхудавшей, ни тем более больной.

Она выглядела счастливой.

Чего вы сильнее всего желаете своим детям?

Чем каждый вечер заканчиваете молитву на сон грядущий?

Что шепчете, когда вас просят задуть свечи на очередной день рождения, который вы предпочли бы не праздновать?

Чтобы ваши дети были счастливыми.

Это и только это.

Клаудия казалась ослепительно счастливой.

Светящейся от счастья – вот, пожалуй, подходящее слово.

Если раньше она испытывала первую влюбленность, то теперь это было глубокое чувство. Один взгляд, и Галина поняла, что они уйдут домой без дочери.

Клаудия поцеловала мать, затем отца.

Все трое взялись за руки, как в детстве, когда дочь упрашивала их поиграть в собаку и кошку. Кошкой всегда была Клаудия. И каждый раз попадалась.

Галина спросила, как у нее дела.

Но родители заранее знали ответ.

– Хорошо, мамочка.

– Ну, давай рассказывай, – попросила Галина и принялась делать то, что обещала себе ни в коем случае не делать. Плакать и разваливаться на куски.

– Тсс… – шептала ей Клаудия, которая как-то сразу превратилась из дочери в мать. – Перестань. Со мной все в порядке. Но ты же понимаешь, я не имею права рассказывать.

Галина ничего не понимала. Она знала лишь одно: Клаудия – частичка ее сердца. И впредь вся жизнь будет состоять из мимолетных свиданий в барах трансвеститов и из тайных весточек от знакомых.

Клаудия не выдала никаких деталей. Ни где она скрывалась. Ни с кем. В основном спрашивала о доме. Как поживает кот Туло? А ее подруги Тани и Селин?

Все время, пока они оставались вместе, Галина так и не выпустила руку дочери. Какая-то часть разума твердила: если держать крепче, Клаудия не уйдет. И пока они дотрагиваются друг до друга, их невозможно разлучить.

Она, разумеется, ошибалась: часы пролетели быстро – в отличие от тех дней, когда она ждала дочь и время стояло на месте.

Клаудия объявила, что ей пора.

У Галины остался последний вопль, страстная невысказанная мольба. Она формировалась, пока дочь спрашивала о доме, о родных, о школьных приятелях и они, словно связанные на всю жизнь, держались за руки.

– Клаудия, я прошу, чтобы ты меня выслушала, – начала она. – Спокойно посидела и выслушала все, что я скажу. Хорошо?

Дочь кивнула:

– Я понимаю твои чувства.

Да, она понимала, но это не имело никакого значения.

– Ты считаешь меня старой. Неспособной к таким порывам, которые кипят в твоей душе. Но и я когда-то была молода. Была такой же, как ты. И я знаю то, что я знаю. ФАРК ли, USDF ли – не важно. Виновны обе стороны. Обе стороны не безгрешны. В конечном счете они – одно и то же. И не виноваты. И преступны. Но погибнут все. И я как твоя единственная на свете мать прошу: не возвращайся к ним!

С тем же успехом она могла бы говорить на китайском.

Или не говорить вообще.

Клаудия ее не слышала, а если бы и слышала, то не поняла бы ни слова.

Она похлопала Галину по руке и улыбнулась, как улыбаются очень старым людям. Встала и обняла отца и мать, которая словно приросла к стулу. Наклонилась и прижалась головой к ее плечу.

– Я люблю тебя, мама.

И все.

По дороге домой оба старика ошеломленно молчали. Они собирались на встречу, как в церковь. А возвращались, словно с похорон.

После этого от Клаудии пришло еще несколько весточек.

Время от времени парень из университета забегал с новостями. Но каждый раз, когда Галина разворачивала газету, у нее замирало в груди…

Дверь со скрипом отворилась. Галина прервала рассказ.

Один из охранников, Томас, кивнул и дал знак выходить.

Джоэль была вне опасности. Джоанне предстояло отдать девочку и возвратиться в свою комнату.

– Так что с ней случилось? – спросила она Галину, передавая ей дочь. – Вы так и не досказали.

Няня покачала головой, прижала Джоэль к груди. И направилась к двери.

Он еще не осознал, что остался жив, и не сразу понял, что же делает. Брыкается. Изо всех сил колотит ногами, стараясь выбраться из огня, который уже полз по его коже.

Видимо, на какое-то время он потерял сознание от дыма. Запомнил только стену огня, которая обрушилась на них, точно Божья кара. А может быть, и не Божья, поскольку он молился Господу, до того как все погрузилось во тьму. И остался жив.

Так что это их общая удача – его и Всевышнего. Бог, наверное, решил: довольно цифр, уравнений и процентов риска – испытаем для разнообразия слепую судьбу.