– Заболела, – произнесла она. Температура оказалась слишком высокой для обычной детской лихорадки.

– Ее надо протереть чем-то влажным, – предложила няня.

– Аспирин, – заволновалась Джоанна. – У вас есть детский аспирин?

Галина посмотрела на нее так, будто она спросила, нет ли у них ди-ви-ди или массажного салона. В этой Богом забытой сельской местности охранники расслаблялись, смотрели телевизор и не слишком усердствовали, пресекая разговоры узниц. Потому что отсюда было очень далеко до ближайшей аптеки. И до патрулей из USDF – тоже.

И то, что у ее дочери такая высокая температура, не имело никакого значения. Потому что здесь они отрезаны от мира.

– Пожалуйста, – попросила Джоанна и на этот раз не рассердилась на себя, различив в своем голосе молящие нотки. Ради ребенка она готова была упрашивать тюремщиков на коленях. Отдать правую и левую руки. А если понадобится, то и жизнь.

– Я протру ее, и температура спадет, – сказала няня, хотя и не очень убежденно. Ее морщинистое лицо из озабоченного стало по-настоящему обеспокоенным, и это испугало Джоанну больше, чем показания градусника.

Галина пошла за мокрой тряпочкой.

А Джоанна подумала: как странно – эта женщина способна молниеносно превращаться из похитительницы людей в добрейшую няню и обратно.

Колумбийка возвратилась с оловянным кувшином, в котором плескалась мутноватая вода. Она где-то раздобыла полотенце для рук и, встревоженно косясь на тихо плачущую Джоэль, обильно намочила ткань. А когда начала протирать девочку, та принялась вертеться и извиваться на коленях Джоанны, словно любое прикосновение полотенца причиняло ей боль.

Она плакала так, что надрывалось сердце, и все ее крошечное тельце дрожало.

– Это не помогает. Становится только хуже. – Джоанна схватила Галину за руку. Полотенце безжизненно повисло в воздухе, капли с равномерным стуком продолжали падать на пол: кап-кап-кап. – Ради Бога, посмотрите же на нее!

– Я собью ей жар, – проговорила няня. – Отпустите, – но не сделала попытки освободиться. Что подумают охранники, если заметят руку пленницы на ее сухом запястье?

Джоанна разжала пальцы.

Галина закончила работу и снова дотронулась до лба девочки.

– Кажется, немного холоднее?

Джоанна поднесла ладонь к головке дочери – Джоэль горела огнем.

Галина снова запеленала ее, взяла с коленей у Джоанны и закутала в грубое шерстяное одеяло. Девочка не переставала плакать – красное личико сжалось в кулачок. Джоанна прижала дочь к груди, носила в узком пространстве между стен, качала и шепотом напевала колыбельную:

Эту песенку пела ей мать. Затем ставила в гостиной на проигрыватель дуэт Джеймса Тейлора и Карли Симон и танцевала с Джоанной на руках вокруг диван-кровати. Джоанна понимала, что ее любят, и ей делалось спокойно.

Но с Джоэль этот номер не прошел.

Плакать она перестала, но скорее всего потому, что совершенно обессилела: раскрывала рот, но не могла издать ни звука.

– Пора, – сказала Галина и протянула к ребенку руки.

– Нет!

– Они рассердятся, если я ее не унесу.

В тот момент Джоанна была слишком напугана, чтобы обратить внимание на эти слова, но потом они снова и снова всплывали в ее голове.

«Они рассердятся, если я ее не унесу».

Первое мимолетное признание, что в здешнем противостоянии «мы – они», то есть противостоянии Марухи, Беатрис и самой Джоанны охранникам, возможны иные стороны.

Галина не стала бы уносить Джоэль, если бы не сердились «они».

В мире, лишенном всяческих надежд, человек хватается за любое слово-соломинку.

Джоанна отдала ребенка Галине. И ее отвели обратно в камеру, которую они называли «комнатой». Маруха и Беатрис, заметив выражение ее лица, спросили, что случилось.

Когда подошло время вечернего кормления, в дверь заглянула смертельно бледная Галина.

Но испугало Джоанну не это. Няня была без Джоэль.

– Что случилось? Где она? – спросила Джоанна.

– В кроватке. Наплакалась до изнеможения и уснула. Я не стала ее будить.

Тем не менее, она проводила Джоанну в комнату для кормления. В коридоре сидели два метиса-охранника, одним из которых оказалась девушка с каштановой кожей и ниспадающими до пояса черными блестящими волосами. Галина закрыла за собой дверь.

– У нее пневмония.

– Пневмония?! – Слово ударило, как пощечина. – Откуда вы знаете? У вас здесь нет врача. Почему вы так решили?

– Слышу в груди.

– Может быть, просто вирус? Грипп?

– Нет. Болезнь – в легких. Я различаю, как там булькает.

Страх сковал Джоанну и больше не отпускал.

– Галина, ее необходимо отправить в больницу. Немедленно!

Няня посмотрела на нее со странным выражением, которое при других обстоятельствах можно было бы принять за нежность.

Нежность к безнадежно наивному человеку.

– Здесь нет никаких больниц, – объявила она.

В ту ночь Джоанна слышала, как плачет ее дочь.

Охранники были недовольны. Плач действовал им на нервы. Среди ночи один из них стащил Джоанну с матраца, где она сжимала руку Беатрис, только чтобы не бежать к двери и не кричать.

– Vamos,[34] – приказал он и кивнул в сторону коридора.

Беатрис поднялась, пытаясь возражать.

– Para eso…[35] – Обычно сговорчивый и доброжелательный охранник Пуэнто отшвырнул ее к стене.

«Детский плач – серьезное испытание для терпения молодых родителей», – утверждал журнал «Мать и дитя».

Куда повел ее Пуэнто?

Когда охранник запер дверь в комнату, к ним подошел другой боевик ФАРК. Он нес на вытянутых руках Джоэль. Позже Маруха объяснила Джоанне, что все партизаны очень боятся заразиться, поскольку врачей у них нет и медицинской помощи ждать неоткуда.

Трясущийся парень швырнул ребенка ей на руки и ткнул рукой в сторону комнаты для кормления. Он держался на безопасном расстоянии и только подталкивал в спину прикладом. Дверь за ними захлопнулась.

Джоэль плавала в собственном поту.

Каждый вдох давался ей с трудом и сопровождался хриплым бульканьем. Когда Джоанна приложила ухо к детской груди, ей показалось, что девочка умирает от эмфиземы.

«Где Галина?»

Джоанна стукнула в дверь – раз, другой, третий. Через некоторое время появился Пуэнто. У него был такой вид, словно он тоже с радостью что-нибудь грохнул бы.

Джоанна потребовала сейчас же, немедленно, сию же секунду привести к ней няню.

Никакого ответа.

Тогда она попросила принести влажную тряпку. Изображала пантомимой, как протирает кожу ребенка. Но так и не могла решить, понял ее Пуэнто или нет. А если понял, есть ли ему до нее дело.

Судя по тому, как охранник захлопнул дверь перед ее носом, он не собирался ей помогать.

Однако через несколько минут Пуэнто вернулся. Он принес с собой грязную тряпку и швырнул ее в сторону Джоанны.

Она совершено забыла спросить agua,[36] но, к счастью, тряпка оказалась влажной. И Джоанна, стараясь не замечать, какая у дочери синюшная кожа и как она мелко подрагивает, совершила знакомый ритуал раскутывания, распеленовывания и протирания ребенка с головы до пят мокрой тканью. Точь-в-точь как это делала Галина.

– Все будет хорошо, – шептала Джоанна девочке. – Мы поедем домой, и ты увидишь папу. Тебе понравится Нью-Йорк. Там есть карусели, и зимой можно кататься на коньках. В зоопарке живут белые медведи, обезьяны и пингвины. Тебе понравятся пингвины – они очень смешно переваливаются.

Она качала дочь всю ночь напролет. Джоэль почти постоянно плакала, кричала и хрипела. И все же это были чудесные минуты общения с дочерью. Хотя и пугающие, когда девочка успокаивалась и ее дыхание становилось почти неслышным.