Ночные часы тянулись ужасно долго. Алан прогулялся по больничным холлам. Он сидел рядом с Эми и держал ее за руку, пока она не заснула. Он прочитал ее медкарту, посовещался с ее лечащим врачом, подкорректировал угол ее вытяжки. Потом позвонил Люсинде. Она доложила ему, что с Джулией все было в порядке. Она лежала подле Люсинды и проявляла несвойственное ей в последнее время внимание. По словам Люсинды, она будто бы знала, что бабушке требовалась ее поддержка.

Алан попросил Люсинду приложить трубку к уху Джулии.

— Я люблю тебя, Джулия, — сказал он.

— Даааа, — ответила Джулия.

Алан вернулся в коридор возле ОИТ. На одном из кресел спал Тим. Он собирался уйти, но Алан уговорил его остаться. Тогда их взаимному возмущению не было предела, и они так посмотрели друг на друга, словно готовились к славному мордобитию.

Теперь Алан снова окинул его взглядом. Было несколько странно видеть своего младшего брата таким постаревшим. Среди его белокурых волос проглядывала седина, а в уголках рта и глаз залегли глубокие морщины. Он спал в защитной позе, сложив руки на груди.

Присев подле него, Алан вперил взор в дверь отделения. Все самое важное происходило именно там. От испытываемого напряжения его глаза за стеклами очков превратились в узкие щелочки. Он задвинул очки повыше, снял их, опять водрузил на место.

— Раньше я думал, что они волшебные, — сонным голосом сказал Тим.

Алан покосился на него.

Его брат проснулся, но не выглядел особенно бодрым. Вытянув ноги и не убирая рук с груди, он подавил зевок.

— О чем ты? Что волшебные? — спросил Алан.

— Твои очки. Когда в детстве ты цеплял их на нос, я думал, что они наделяли тебя особыми чарами. Что ты становился умнее, быстрее и сильнее.

— Дороти говорила, что я испортил зрение чтением в темноте. Вот и все. Прочие качества достались мне, как твоему старшему брату.

— Точно, я считал тебя повелителем мира.

— Если бы, — сказал Алан. — Скорее я пытался подражать Нилу. Жизнь на пьедестале казалась неплохой идеей.

— Ага, а мне нравилось скидывать тебя оттуда, — сказал Тим.

— Хм, — сказал Алан, поглядывая на дверь ОИТ.

— Теперь она для тебя больше чем невестка, да? — спросил Тим.

— Она всегда была больше чем, — ответил Алан.

— Ты снова встречаешься с ней?

— Я собираюсь жениться на ней.

Тим надолго замолчал, но было ясно, что он уже не спал. Потом он выпрямился и потряс головой, словно пытаясь навести порядок в своих мыслях.

— Я все время любил ее, — сказал Алан.

— А насчет моей дочери?

— Джулии, — сказал Алан. Ему было странно слышать то, как его брат, этот чужой человек, называл ее «моя дочь». Так сам Алан относился к ней. Он знал, что для Тима это были всего лишь слова, но тем не менее они заставили его желудок свернуться в морской узел. — Я удочеряю ее.

— Я мог бы оспорить это, — сказал Тим, рассматривая лампочки. — Мог бы, но не стану.

— Спасибо и на этом, — сказал Алан.

— Двенадцать лет, — сказал Тим. — Джулии двенадцать лет.

— Да.

— Когда ты приехал, я уже хотел отчаливать, — сказал Тим, — обратно к катеру.

— Ты говорил, что уходишь, — осторожно сказал Алан. Не зная, что произошло между Тимом и Дианой, он боялся выяснять правду. Старое чувство ревности никуда не делось, и теперь оно разгоралось в нем с новой силой. — Я рад, что ты остался.

— Ага, — сказал Тим.

— Ага, — сказал Алан.

— Хочешь выяснять отношения? — спросил Тим. — Насчет того, какой я засранец, да?

— Малаки рассказал мне, что ты был в Луненбурге, — резко ответил Алан.

— Рассказал тебе и Диане, наверное, тоже проболтался, — сказал Тим. — Она ненавидит меня всем сердцем.

— Она так сказала?

— Она сказала, что прощает меня, — ответил Тим, оставив за кадром остальные ее высказывания.

Алан закрыл глаза. У него кольнуло сердце. Диану обследовал доктор Беллависта. Уже довольно долго через двери ОИТ никто не входил и не выходил. Алан сгорал от желания узнать, что же там творилось. Сидя здесь и болтая с Тимом, он одновременно беспокоился, огорчался и думал обо всем, что они значили друг для друга в пору детства на Кейп-Коде. Алан размышлял о том, как они любили одну и ту же женщину, как он был на полпути к оформлению бумаг на удочерение ребенка своего брата, как Диана смотрела на него с ненавистью в глазах.

— Какая она? — спросил Тим.

— Что? — не сразу понял погруженный в раздумья Алан.

— Джулия, — сказал Тим, и у него дрогнул голос. — Какая она?

Алан достал свой бумажник и вынул оттуда ее младенческий портрет. Протянув карточку Тиму, он видел, как его брат закрыл глаза, взял себя в руки и только потом посмотрел. Через месяц после рождения Джулии Алан посылал ему ее фотографию, но теперь можно было с уверенностью сказать, что Тим никогда ее не видел.

— О боже, — расплакался Тим.

— Что с тобой? — спросил Алан. — Она красавица.

— Она калека, — прорыдал Тим, поднеся снимок к лицу.

Алан отвернулся к дверям. Диана была внутри, и он вмиг перенесся в прошлое, в больницу Хоторн Коттедж, в ту ночь, когда родилась Джулия. Тим уплыл, и Диана до сих пор пребывала в состоянии шока. Люсинда сидела в приемном покое, команда врачей завершала последние процедуры. Все знали, что у ребенка будут проблемы, но какие именно — это оставалось загадкой.

Диана лежала на приемном столе. Алан был ее партнером, ее родовым тренером. Он был педиатром и думал, что годы практики достаточно закалили его. Диана распласталась прямо перед ним, мучаясь родами, делая все, чтобы произвести на свет здорового ребенка. Акушерка советовала ей дышать. Тужиться. Дышать. Теперь расслабиться.

Алан держал ее за руку. Она вцепилась в него, словно клешней. Сжимая пальцы, он мечтал о том, чтобы она никогда его не отпускала. Ее волосы разметались по лицу, пот стекал по ее телу. На ранней стадии родов она не сводила глаз с двери, будто надеялась, что Тим одумается и с топотом вбежит к ней в палату.

Подошло время принимать ребенка. Врачи столпились вокруг нее. Сидя у ее изголовья, Алан удерживал Диану за плечи.

— Ты молодец, Диана, — говорил он, словно подбадривал игрока на бейсбольном поле. — У тебя отлично получается, это девочка.

Она схватила его за подбородок.

— Скажи мне, — взвыла она, — что я поступаю правильно.

Младенец еще не родился, и они не знали, что ждало ее в будущем. Но Диана лишилась мужа и подписалась на пожизненный уход за ребенком, который никогда не поправится. Алан не имел ни малейшего представления о том, что говорил, но его ответ шел из глубин души и сердца.

— Да, Диана, — прошептал он. — Ты поступила правильно.

— О, — ревела она. — Надеюсь, что это так…

— Обещаю заботиться о ней, — сказал Алан. — Всю ее жизнь; пока тебе будет нужна моя помощь.

— Спасибо, — сказала Диана, тужась, пыхтя, выталкивая ребенка наружу. В палате царило нетерпеливое оживление, каждый врач понимал, что его специальности обязательно найдется применение. Диана запрокинула голову, ее кожа блестела, волосы развевались, вены на шее напряглись, словно проволока. Во время учебы Алан присутствовал при родах, но все это не было так, как теперь, ведь он не был близко знаком с той роженицей.

— Она выходит, — сказал доктор. — Давай, Диана, еще один толчок, мы видим ее, еще чуть-чуть…

Вдруг все замолчали.

Радуясь и испытывая облегчение после рождения ребенка, Диана визжала как резаная, подобно любой матери, только что произведшей на свет свое дитя, и Алан думал, что к ней присоединятся и остальные — коллектив шумных голосов, этот хор медработников. Но ничего подобного не случилось. Все, бывшие в той палате, затаили дыхание и прикусили языки.

— Пожалуйста, — рыдала Диана. — Дайте ее мне.

Акушерка понесла ребенка в инкубатор. Медсестры загородили Диане обзор. Диана хныкала, протягивая к врачам трясущиеся руки. Никто не хотел, чтобы она увидела, что вылезло из нее. Девочка оказалась дефективной — уродливая, с позвоночником в мешке на верхней части спины и с искривленными ножками: ее тельце было похоже на несовместимые друг с другом куски полотен художников-авангардистов.