Сбросив скорость, Тим свернул к «Ред Лобстер». Доки и штабеля грузов были белыми от снега. Оснастку больших барж покрывал слой льда. Женщина с двенадцатилетним ребенком. В Нью-Йорке? Он думал, что девочка слишком больна для поездок, но она же была в Новой Шотландии прошлым летом.

— У женщины была одна серьга. Небольшой бриллиант и сапфир, в виде цепочки…

После этого отрицать что-либо было бессмысленно. Подняв голову, Тим увидел свое отражение в стекле рулевой рубки. Борясь с нахлынувшим стыдом и печалью, он вспомнил маленький дом рядом с доками Хоторна, деревья, которые очень нравились его жене, те самые с белыми цветочками, источавшие такой сладкий запах. Но она не стала бы ему звонить. Особенно после того, что произошло прошлым летом.

— Сумочка из атласа, — сказала медсестра. — Внутри есть бирка с названием места.

— Магазин «Шхуна», — прокашлявшись, ответил Тим. — Я подарил ей ее на Рождество. Серьги принадлежали моей матери…

— Значит, вы знаете ее? — с напряжением в голосе спросила медсестра.

— Ее зовут Диана Роббинс, — сказал Тим. — Она была моей женой.

Такси оказалось старым «Шевроле Импала» синего цвета. Тим сидел на заднем сиденье, глядя в окно, пока водитель гнал по шоссе № 35 к кольцевой транспортной развязке. Перед его глазами мелькали пригородные дома, украшенные венками и гирляндами. Перед некоторыми во дворах стояли снеговики. На подъезде к парковой автостраде Штата садов дети забросали машину снежками.

— Эх, — вздохнул водитель. — Мне следовало бы разозлиться, но в их годы и при нынешней снежной зиме я, наверное, делал бы то же самое.

— Да, — сказал Тим, размышляя о себе и своих братьях.

— Направляетесь в город, чтобы хорошо провести время?

— В больницу, — ответил Тим, у него так пересохло в горле, что слова приходилось выдавливать.

— Извини, приятель, — сказал водитель. Он замолчал, и Тим был этому рад. У него не было желания разговаривать. Из радиоприемника неслась музыка, шумел обогреватель. Тим не хотел рассказывать случайному незнакомцу историю своей жизни, о том, как он вот уже одиннадцать лет был в бегах и собирался сбежать еще дальше, когда его застал этот звонок.

Рождество. Возможно, Малаки был прав насчет этого времени года. Семьи воссоединялись, женщины прощали, дети выздоравливали. Тим сам все испортил. Он украл Диану у своего брата, женился на ней, а потом бросил ее и их дочь.

С горем пополам ему удалось прожить эти одиннадцать лет, спрятавшись далеко в море. Но он разругался со старым ирландцем, человеком, который посвятил жизнь прослушиванию пения дельфинов Новой Шотландии и который пробудил его. Малаки Кондон всегда убеждал его наладить отношения с Дианой. Может быть, для Тима сейчас настал последний шанс.

Эми медленно приходила в себя. Ее первой мыслью было Мама! А второй — Диана. Эми лежала в больничной койке. Стены были зелеными, простыни белыми. Она посмотрела на свою руку, которую над ее головой поддерживал металлический треугольник, похожий на трапецию.

— Как Диана? С ней все в порядке? — спросила она медсестру, стоявшую возле ее кровати.

— Она твоя мама, милая? — спросила медсестра.

Эми отрицательно покачала головой. Она почувствовала, как к глазам подступили жгучие слезы. Ее мама была дома в Хоторне. Эми хотела позвать ее, чтобы она приехала сюда, к ней. — Пожалуйста, скажите мне, — всхлипывала она, — что с Дианой… — пыталась спросить она.

Таксист завернул в туннель Холланд. Тим уже не помнил, когда в последний раз был в туннеле. Его жизнью давно стало море: ракообразные, цены на омаров в Портленде и подработки в Бостоне, замерзшие ноги в мокрых ботинках, запах солярки и угрызения совести.

Жизнь Тима могла бы быть совсем другой. Разглядывая дома, по-рождественски украшенные, он гадал, почему отказался от всего этого. Однажды он был сам себе хозяин: красивая жена, собственный дом, процветающий бизнес по добыче омаров. Иногда он испытывал вину за то, что увел Диану у брата, но ведь это был ее выбор. Она могла бы остаться с Аланом — «великим доктором» — если бы только захотела, но она предпочла Тима.

— Я поеду по Гудзон-стрит, — сказал водитель. — На Вестсайдском шоссе жуткая пробка.

— Как хотите. Просто довезите меня туда, — ответил Тим. Диана была в какой-то нью-йоркской больнице, лишь в нескольких минутах от него. Приближаясь к ней, он чувствовал, как заколотилось его сердце. Он совершал ошибки — что было, то было. Но, возможно, он смог бы исправить некоторые из них: он мог прийти в больницу, чем-нибудь помочь ей. В душе Тим был хорошим парнем и никогда не держал в мыслях зла. Он хотел, чтобы Диана знала об этом.

А может быть, она уже все поняла. Разве это не она попросила медсестру позвонить ему?

Тим хотел бы, чтобы сейчас его увидел Малаки. Ему было неприятно вспоминать их последнюю встречу: слюна летела из обозленного рта Малаки, кричавшего на Тима, когда они стояли в доках Луненбурга. Он больше походил на Алана: на лицемера, порицавшего Тима за его проступки. Но, может быть, сейчас перед ним открывалась возможность помочь Диане и доказать Алану с Малаки, что они были перед ним не правы.

К тому же, не звезды ли привели его сюда? Почему вдруг Тиму взбрело плыть в Пойнт-Плезант, а не куда-то еще? Он ведь мог зайти на Нантакет и переждать там вчерашний шторм. Или взять курс на Гольфстрим, отправившись дальше на юг, минуя Нью-Джерси, выключить радио и вообще не услышать вызов.

— Диана, — произнес он вслух.

В Нью-Йорке было полно людей и машин. Парочки обнимались на каждом углу. Здание Эмпайр-стейт-билдинг купалось в свете зеленых и красных огней. Рождественские ели из Новой Шотландии, где Тим провел прошлогоднее лето, дарили городскому воздуху одинокий аромат сосновых лесов. Диана обожала праздники. Она была хорошим, любящим человеком и видела в таких днях лишнюю возможность осчастливить свою семью — и порадовать их дочь, в этом он не сомневался.

Когда Тим подумал о маленькой девочке, которую так и не увидел, в глазах у него защипало. Диана сказала ему, что назвала ее Джулией. От того, что Алан был ее детским врачом и что он посылал Тиму письма через Малаки, легче не стало. Тим рвал их, не читая. Ребенок родился калекой.

Ни одному ловящему омаров отступнику не хотелось бы, чтобы ему напоминали о тех подлостях, что он сделал. Диана произвела на свет неизлечимо больное дитя, и Тим сломался. Вот что для него значила Атлантика: приливы, течения и большой, названный в честь богини любви рыбацкий катер, на котором можно было уплыть куда глаза глядят.

Тим сунул водителю ворох банкнот и выскочил у больницы Святой Бернадетт — представлявшей собой комплекс краснокирпичных строений, настолько огромных, что их очертания терялись в темноте. Он вбежал в отделение интенсивной терапии, отпихнув в сторону охранника, который пытался остановить его, говоря, что он должен записаться в журнале для посетителей. В приемном покое он столкнулся с медсестрами. Им было достаточно один раз взглянуть на него, чтобы понять, что он сам нуждался в срочной помощи. Тим давно не покидал борт «Афродиты», и ему явно не помешало бы умыться и побриться.

— Женщина с девочкой, — обратился он к старшей медсестре. — Их привезли раньше, после аварии, вы мне звонили…

— Значит, вы тот рыбак с катера, — мягко сказала она, протянув ему серьгу его бабушки.

Тим вздрогнул и застонал. Он вытер лицо испачканным рукавом своей коричневой куртки. Костяшки пальцев у него потрескались и кровоточили после зимовки в северных водах. Он сжал в руке старинную сережку, которую Дороти Макинтош вручила Диане в день их бракосочетания, и вспомнил, как она блестела под солнцем Хоторна, когда они произносили свои клятвы.

Тим слишком долго скитался, ища что-то, что помогло бы ему забыть о том, что он бросил жену и ребенка. Джулия родилась искалеченной. Тиму не хватило смелости даже взглянуть на нее.