Малаки похоронил себя заживо в собственной лаборатории. В ВОИ были привычны к полуночникам, но даже там огни офиса Малаки гасли позже всех остальных. Он страстно увлекся дельфинами. Он часами прослушивал их щебетание. У него были притянутые за уши теории, на которые никто не обращал внимания, — о том, что дельфины, как существа романтические, имели свои церемонии ухаживания и, мол, их голоса меняли звучание, когда они влюблялись.

Ссутулившись и натянув наушники, Малаки обезумел от горя. У него остались силы лишь слушать. Разве мог человек понять брачные песни дельфинов, не позволяя их музыке проникнуть в себя? В тот год он чуть не лишился своего исследовательского гранта. Потеряв способность воспринимать любовные рулады морских обитателей, он перестал писать научные доклады на эту тему. А исследования без теории не получали финансирования.

Малаки помог его молодой ассистент. Спустя пару месяцев после смерти Габриеля Алан Макинтош передал ему аудиокассету.

— Это с Карибского моря, — сказал он. — Дельфины из пролива Анегада.

— Еще больше тарабарщины, — буркнул Малаки.

— Не соглашусь, — сказал Алан. — Особенно после того, как ты научил меня слушать. Я бы назвал эти звуки поэзией. Сейчас на факультете мы читаем Йетса, и по мне так они очень похожи.

— Йетс, — сказал Малаки. Габриель был его Йетсом. Габриель творил слова, разбивавшие сердца и пробуждавшие душу. Что мог американский студент вроде Алана Макинтоша понимать в Йетсе?

Малаки долго и болезненно морщился от одного его вида: молодой человек, в отличие от Габриеля, был жив и каждый день ходил на учебу. С другой стороны, Алан потерял брата. Это была трагедия, подкосившая его родителей. Поэтому, желая выразить свою благодарность, Малаки облачился в наушники, пытаясь уловить Йетса в языке дельфинов. Но вместо него он услышал Габриеля.

Сам того не зная, Алан вручил ему этот дар. Упомянув Йетса, он передал Малаки ключ к Габриелю. И Малаки до сих пор слышал своего сына. Песни дельфинов были похожи на поэзию Габриеля: прекрасную, невесомую, невыносимо благозвучную для этого мира. Спустя все это время Малаки удалось повстречать лишь несколько людей, которые могли слышать их, ощущать их магию. Большинство его знакомых не улавливало ничего кроме щелчков, трелей, курлыканья и рыданий. Только эмоциональные, духовно развитые, безудержно влюбленные, сумасшедшие, до предела безрассудные, убитые горем, виновные, просветленные люди с душами поэтов и сердцами детей могли слышать, как дельфины распевали песни о своей любви.

Алан Макинтош был таким человеком. А его братец Тим — нет.

Парнишки Макинтош: единственные сыновья, оставшиеся у Малаки Кондона. Они не приходились ему родней, но разве это имело хоть какое-то значение? Малаки усыновил их в своем сердце, и они ответили ему тем же. Малаки считал, что люди не выбирали друг друга. Они предназначались друг другу Богом в качестве вечных спутников. Появление братьев Макинтош в жизни Малаки было добрым знаком, и не важно, догадывался ли он об этом или нет.

— Позвони своему старику, — сказал он вслух, передвинув трубку в уголок рта.

Кроме него на буксире никого не было. В его ушах без умолку болтали дельфины, без единого человеческого голоса, если, конечно, не считать дух Габриеля. Малаки верил, что голос преодолевал немалое расстояние и что, даже если Тима и Алана не было видно, они все равно могли услышать его зов.

— Позвони мне, — повторил он. — Ты знаешь, что должен. Так чего же, черт возьми, ты ждешь? Думаешь, такая жизнь будет продолжаться вечно?

В прошлом месяце ему звякнул Алан. Теперь настала очередь Тима. У братьев осталось неулаженное дело — источник всех их неприятностей, — и они не могли должным образом начать новые жизни, не разобравшись со своим прошлым. И у Малаки были припасены слова мудрости для них обоих.

У него было необычное качество ясновидения — характерное для ирландцев, но очень редкое у мужчин. Он представил себе Диану, ее спокойную, совсем как у Бриджит, естественную красоту; он отчетливо видел купавшуюся в материнской ласке и любви Джулию, искривленную будто корень дерева. Малаки мог бы сам связаться с братьями, но это было бы уже совсем не то. Отцам нравилось, когда им звонили. Хорошие люди не забывали про своих стариков. Малаки крепился духом и слушал дельфинов, приготовившись в любой момент ответить на звонок Тима.

Потому что время пришло.

Эми хитро посмотрела на Люсинду и спросила:

— Кого ты возьмешь?

— Куда? — удивилась Люсинда.

— На библиотечные танцы.

— А, — улыбнувшись, сказала Люсинда. Они сидели на веранде, попивая чаёк. Диана повезла Джулию к Алану на очередной осмотр.

— Особенно если учесть, что ты — как там это называется?

— Почетная гостья, — скромно ответила Люсинда.

— Вот, если учесть, что ты почетная гостья, то можешь взять с собой, кого захочешь.

— Например, тебя? — спросила Люсинда.

Эми изумленно разинула рот. Уже несколько дней подряд она открыто намекала на свою персону, а теперь, когда ее поймали с поличным, пыталась изобразить удивление.

— Меня? Ну зачем же. Я не имела в виду…

— Как у тебя дела с чтением? — спросила Люсинда.

— Э, я почти закончила книжку, которую мне дала Диана — «Энн с Зеленых крыш»[12].

— Но ведь она дала ее тебе еще два месяца назад! За это время умненькая девочка, вроде тебя, должна была прочесть уже книг пять или шесть.

— Просто она мне очень понравилась, — сияя, сказала Эми. — Особенно Энн. В том месте, где она путешествует по острову в поисках родственных душ, я чуть не лопнула от смеха! А тебе она понравилась, Люсинда? Как по-твоему, это хорошая книга?

— Настолько хорошая, — сухо ответила Люсинда. — что ее нужно читать аж три месяца. — Она понимала, что ее пытались обвести вокруг пальца. «Энн с фермы «Зеленая крыша»» была ее самой любимой книгой, и она не сомневалась, что Эми знала об этом. Как и героиня книги Энн, Люсинда осиротела в раннем детстве. Три года она прожила в приюте города Провиденс, а потом ее удочерили злые люди. Хоть она и называла их родителями, в сердце у нее оставался тайник, где обитали ее настоящие папа с мамой. Тогда она мечтала, чтобы ее передали в семью наподобие той, куда попала Энн.

— А остров Принца Эдуарда существует на самом деле? — спросила Эми.

— Да, — ответила Люсинда. — Это одна из морских провинций Канады.

— Ты там бывала?

— Нет, — Люсинда отхлебнула чаю, — Эммет дал обещание свозить меня туда, но он умер, так и не исполнив его.

— Эммет был твоей родственной душой? — спросила Эми, глядя на нее через краешек чашки.

— О, да, — сказала Люсинда, — он был.

— Мой папа тоже был родственной душой моей мамы, — сказала Эми. — Они были лучшими друзьями, а не просто женатой парой.

Люсинда улыбнулась. Ребенок был умен не погодам.

— Так и должно быть, — сказала она. — Но не всегда получается.

— У них была своя песня — «У тебя появился друг», — сказала Эми. — Ее исполняет Джеймс Тейлор. Они обещали никогда не бросать друг друга. Папу звали Рассел, а маму Тереза, и возле библиотеки растет дерево с их инициалами, Р и Т, в большом сердце. Это он вырезал.

— Хорошо, что его не поймала библиотекарша, — заметила Люсинда.

— Он бы тебе понравился, — сказала Эми. — Он был хорошим человеком. Диана так сказала.

— Ну, в моих глазах у него есть два замечательных качества: мнение Дианы и его дочь, ты.

— А Диана с Тимом были родственными душами? — спросила Эми.

— Э… — промямлила Люсинда.

— И были без ума друг от друга?

— Да, они были влюблены, — ответила Люсинда. — Но я бы не сказала, что они были родственными душами. Простой «любви» до родственности душ ой как далеко. Ей нужно расти и расти. Преодолевать невзгоды и вместе радоваться, идти через болезни и нелепости, через проблемы с деньгами и рождение детей. То есть расти во всех событиях нашей каждодневной жизни. Но если один человек решает, что это не для него, то все заканчивается.