На восьмые сутки после выхода из Сабзавара, в четверг 16 раджаба, или 24 июня, достигли Фараха. Это произошло в канун дня праздничной молитвы — джума-намаза. Окруженный широким и глубоким рвом, обнесенный валом и стеной с башнями, город мог бы играть роль сильной крепости, если бы ров не был почти засыпан, степа не лежала наполовину в развалинах. Гафур дивился домам с куполообразными крышами и финиковым пальмам: фарахцы разводили их за красоту кроны, ибо плоды здесь не вызревали.
Он заметил, что отец, отсутствовавший несколько часов, возвратился озабоченный.
— Что-нибудь случилось, сардар? — С тех пор как отец получил чин корнейля, Гафур обращался к нему только так.
— Пока ничего, мой совар, — отшутился Файз Мухаммад. — Идем громить инглизи.
Однако на душе у него было неспокойно. Корнейль вернулся из селения Шамолгах, лежавшего в шести-семи курухах вверх по реке Фарахруд; там временно устроил свою резиденцию Аюб-хан. На совете у гератского правителя обсуждался важнейший вопрос: что делать дальше? Фарах был рубежом, покинув который, нельзя было не раскрыть своих намерений. Поэтому надо было срочно решать, куда идти: на юго-запад, к Систану, или на восток, к Кандагару. Третьего пути не было, разве что назад, в Герат.
На просторной веранде, затененной разросшимися виноградными лозами, правитель обсуждал с военачальниками порядок наступления. Каждый из них — Файз Мухаммад, Аминулла, Мурад Алим — доложил о состоянии находящейся под его началом части армии, и каждый из них практически говорил одно и то же: люди рвутся в бой. Сарбазы, совары, артиллеристы… Афганцы, таджики, хазарейцы, кизылбаши, джемшиды, фирузкухи… Забыты вражда и соперничество между палтанами — гератскими, кабульскими, мейменинскими, никого не надо подгонять, все идут вперед!
— Что ж. Тогда с помощью Аллаха — на Кандагар!
Отпустив толпившихся вокруг него вельмож, Аюб-хан еще долго сидел с корнейлями, тщательно продумывая роль и место их солдат в предстоящей битве.
…От Фараха дорога круто свернула на восток и, миновав гряду, прорезанную причудливым ущельем, вывела в суровую Баквийскую пустыню. То и дело путь пересекали ложа высохших рек, и ехавший вместе с Файз Мухаммадом проводник, уроженец Фараха, рассказывал, что в пору весенних ливневых дождей, выпадающих в окрестных горах, эти русла переполняются водой. Горе путникам, застигнутым наводнением. Не один караван погиб тут, и некоторые впадины носили имена тех, кого в пустыне захлестнули нежданно хлынувшие с гор потоки, несущие огромное количество камней и грязи.
Труднее всего было передвигаться, когда попадались участки, усыпанные острым, почерневшим на солнце щебнем. Впрочем, ненамного легче становилось, когда армия выходила к однообразным увалам. Казалось, какая-то неслыханная буря всколыхнула землю, и она застыла бесконечными волнами. Лошади и верблюды выбивались из сил, преодолевая увал за увалом.
В долине мелеющей и иногда даже пересыхающей к осени реки Хашруд Аюб-хан расположил армию на дневной отдых. От Фараха уже сделали семь переходов, вьючные и верховые животные устали, и их сразу отогнали к видневшимся неподалеку горам, где еще сохранились пастбища.
После дневки двинулись дальше. За Хашрудом все чаще начали встречаться цепи холмов, а возле селения Биабанак гератцы наконец распрощались с пустыней. На четвертый день после стоянки у Хашруда подошли к рабату, недавно разрушенному войсками кандагарского вали.
По мере приближения к позициям неприятеля Аюб-хан требовал от Файз Мухаммада все большей осторожности. Впрочем, тезинца не надо было предупреждать об этом. Он достаточно представлял себе опасность внезапного удара войск инглизи с их мощными орудиями.
— Ну, Гафур, потешился, и хватит, а теперь прояви скромность и уступи место более опытным, — с усмешкой сказал он сыну, и тот, побледнев от досады, был вынужден повернуть своего вороного в последние ряды авангарда.
Файз Мухаммад пустил коня рысью и на гребне холмистой гряды догнал головной дозор. Перед ним открылось странное зрелище. Навстречу катилась нестройная толпа вооруженных людей в разношерстных мундирах. Позади двигались лошади. Большинство их были оседланы, а поверх седел виднелись наспех навьюченные рогожные кули, чувалы, английские мешки, кое-как завязанные узлы. Завидев на холме дозорных, люди схватились было за оружие. Файз Мухаммад властным жестом остановил их. Это были взбунтовавшиеся сарбазы кандагарского вали. Разгромив военные склады, они теперь направлялись к гератскому правителю, чтобы передать ему трофеи. Прихватив старшего офицера кандагарского воинства, корнейль поскакал к Аюб-хану доложить о случившемся.
17 июля, в тот день, когда генерал Бэрроуз отвел свою бригаду от Гильменда к Майванду и Кушки-Нахуду, передовые разъезды гератских войск подошли к Гиришку.
Бэрроуз и Сент-Джон уже знали о передвижениях противника, но подобно своим соотечественникам в Южном Афганистане, все еще продолжали лелеять надежду на благополучный исход дела.
«Неизвестно, предполагает ли Аюб сражаться или торопится в Газни. Кандагарское государство совершенно спокойно», — такая телеграмма пошла из Индии в британскую столицу и была напечатана на страницах «Таймс».
Она была отправлена 25 июля 1880 года.
А через три дня…
28 июля командир Кандагарской дивизии генерал Примроуз телеграфировал бомбейскому губернатору: «Страшный разгром. Войска генерала Бэрроуза уничтожены. Мы укрываемся в крепости. По телеграфу приказал генералу Файру собрать какие только можно войска и двигаться к Кандагару».
В тот же день, в час пополудни, статс-секретарь по делам Индии маркиз Гартингтон огласил в палате общин срочную депешу: «Боевые силы генерала Бэрроуза истреблены. Гарнизон Кандагара отступает в цитадель. Всем свободным войскам в Бомбее предписано направиться к Кандагару. Из Симлы также приказано отправить туда бригаду».
…Милях в тридцати к востоку от Гильменда Гератскую дорогу пересекает довольно многоводная Кушки-Нахуд. Здесь, близ маленького укрепления, и расположил бригаду Бэрроуз. Позиция казалась ему выгодной. Вода — в изобилии, а некоторый недостаток продовольствия и топлива с лихвой восполнялся возможностью подвоза из тыла. Главное же, она позволяла не только прикрывать лежащий в каких-нибудь сорока милях Кандагар, но и контролировать подходы к расположенному менее чем в десяти милях от английского лагеря Майвандскому перевалу.
Двигаясь через селение Майванд, а затем долиной Аргандаба, Аюб-хан мог обойти Кандагар и выйти прямо к Калати-Гильзаи, а значит, и к центру антианглийских выступлений — Газни. К тому самому Газни, который британские власти стремились изолировать любой ценой. В кармане мундира Бэрроуза лежала копия распоряжения главнокомандующего англо-индийской армией сэра Фредерика Гайнса командиру Кандагарской дивизии генералу Примроузу от 22 июля: «Вы должны понять, что располагаете полной свободой атаковать Аюба, если находите себя достаточно сильным для этого. Правительство считает весьма важным в политическом отношении рассеять армию Аюба и всеми средствами помешать ее приходу к Газни».
Вся сложность положения Бэрроуза состояла в том, что он не располагал достоверными сведениями о противнике. Его политический офицер, полковник Сент-Джон, ведавший сбором таких сведений, никак не мог наладить надежную разведку.
— За деньги здесь, как, впрочем, и везде, можно получить все! — говаривал сэр Оливер. — Дело только в сумме…
Однако проходили дни, а из поступавших к нему противоречивых донесений не удавалось составить истинную картину.
Лишь 26 июля Бэрроуз сумел установить местоположение Аюб-хана и его армии. Он узнал, что гератская конница («тысячи две всадников») достигла Майванда и что за ней следует остальное войско. Хорошо сказано: «остальное войско»! Сколько его? И куда оно в действительности идет?
Посовещавшись с Сент-Джоном, генерал приказал начать подготовку к выступлению. Измотанная трехнедельным маневрированием между Кандагаром и Гильмендом в условиях изнуряющей жары, бригада в очередной раз свернула свой лагерь и поутру во вторник 27 июля, или 19 шаабана, двинулась навстречу судьбе. К Майванду.
