Не было в Рустаке более близкого для Абдуррахман-хана человека, чем его мирза, и не было никого, кто в те дни трудился бы с большим напряжением, чем этот писец. Сардар будто задался целью его уморить. С утра до вечера он диктовал мирзе послания и письма, а когда уходил отдыхать, несчастный грамотей должен был переписывать некоторые из них во множестве экземпляров.

«О мусульмане! — гласило одно из таких посланий, адресованное народу. — Я прибыл не для того, чтобы воевать против правоверных афганцев, а для джихада, священной войны за веру. Необходимо поэтому, чтобы вы все слушались моих приказаний; они исходят от Аллаха и его пророка. Все мы рабы Аллаха, поэтому джихад — долг каждого из нас».

Вначале сардар велел поставить в качестве подписи безликое «Мусульманин», а потом решил, что тогда воззвание не даст должного эффекта, и подписался полным именем: «Абдуррахман-хан, сын Мухаммада Афзал-хана, внук Дост Мухаммад-хана».

Там, где можно было легко добиться успеха, сардар, не испытывая неловкости, действовал вооруженной рукой против единоверцев. Правда, он старался подвести под такие действия серьезные моральные основания. Так, выяснив, что бадахшанский правитель Шо-заде Хасан не в состоянии оказать серьезное сопротивление, он направил на Файзабад крупный отряд под началом мира Баба-хана. Тот вез специальное обращение Абдуррахман-хана:

«Бек Хасан, начальники и подданные Файзабада! Извещаю вас, что я прибыл в страну, чтобы освободить ее из рук инглизи. Если мне удастся сделать это мирным путем, хорошо. Если нет, нам придется сражаться. Все вы правоверные, и вам нельзя допускать, чтобы страна оказалась под властью инглизи. Если они смогут завладеть нашей страной, наша репутация пропадет в глазах всего мира. Все народы подумают, что у вас не было достаточно гордости и стыда, и вы потеряли страну и веру лишь из-за ваших несогласий. Слушайте моего совета. Если не будете слушать меня, долг мой будет пойти джихадом и против вас как неверующих. Решайте, служить ли вам поддержкой Аллаху и Мухаммаду, или готовьтесь к войне!»

Шо-заде Хасан и некоторые его приближенные, наслышавшись о зверских расправах, чинимых сардаром над теми, кто осмеливался вызвать его недовольство, предпочли не искушать судьбу и бежали с семьями далеко на восток. Постепенно Абдуррахман-хан распространил свою власть на весь Бадахшан.

Однако выбираться из Рустака он не собирался: близ этого города у мазара (могилы) праведника Хаджи Тораба, куда сходилось немало паломников, находился горячий источник Чашмаи-Ходжа-Джаргату. Вода выбрасывалась из него с шумом и кипением, подобно фонтану; после краткого перерыва она снова закипала, как в огромном котле, под которым разведен сильный огонь, и вылетала вместе с глиной, песком и грязью. Для сардара выкопали рядом углубление, и он грел ноги, надеясь избавиться от мучившей его подагры. Горячие ванны уменьшали боль. Абдуррахман-хан приезжал к источнику вместе с мирзой, и тот продолжал строчить под его диктовку страстные призывы к населению сел, городов и провинций, к племенам и их вождям, убеждая их стать под знамена истинного борца за веру, законного претендента на кабульский престол. Иногда к этим посланиям добавлялись мешочки с деньгами.

Несмотря на отсиживание в Рустаке у живительного источника, дела сардара шли неплохо. Хотя Сарвар-хан был убит, другой двоюродный брат, Исхак-хан, сумел одержать ряд побед над войсками лой-наиба Чар-Вилоята Гулям Хайдар-хана и почти завоевал всю провинцию «во имя Абдуррахман-хана». Признания своего верховенства сардар добился и в Каттагане.

На севере страны, где народ устал от неурядиц, раздоров, безудержных поборов всевозможных «калифов на час», пользовавшихся фактическим отсутствием контроля со стороны центральной власти, всходила звезда Абдуррахман-хана. Планы Кауфмана, казалось, были близки к осуществлению.

Но дальше произошло то, чего никак не мог предположить туркестанский генерал-губернатор.

Первые месяцы нового, 1880 года в обстановку в Кабуле не внесли существенных перемен: как ни изощрялись Робертс и Мак-Грегор, добиться перелома им не удавалось. Периодические вылазки из Шерпурского укрепления приводили лишь к тому, что противник под воздействием мощного артиллерийского и ружейного огня оставлял несколько ближайших кварталов, превращенных в руины. Но вслед за тем, перегруппировав свои силы, генерал Мухаммад Джан Вардак и мулла Мушки Алам выбивали британские войска из разрушенных строений и снова загоняли в Шерпур. В то же время взять это укрепление и уничтожить вражеское осиное гнездо в столице афганцы не могли: не хватало военной техники. Ощетинившись пушками, скорострельными картечницами Гатлинга и превратив лагерь в мощную крепость, англичане отбивали все атаки.

Острые на язык лондонские журналисты окрестили создавшееся положение «кабульскими качелями». Но «качели» эти раскачивались не равномерно, а подлетали ближе и ближе к стенам Шерпура. Ситуация становилась все более угрожающей, и главнокомандующий по совету вице-короля увеличил гарнизон Шерпурского укрепления почти вдвое. Вместе с обозной, санитарной и лагерной прислугой численность вторгшейся в район афганской столицы армии доходила до 50 тысяч человек. К этому следует прибавить тысячи лошадей, мулов, ослов и верблюдов. Чтобы хоть как-то прокормить всю эту ораву, надо было дочиста ограбить население Кабульского оазиса и прилегающих областей.

Кратчайшую дорогу от Кабула до Пешавара также охраняло немалое войско. И его нужно было кормить, одевать, обувать, обеспечивать снаряжением и боеприпасами. Так блестяще начатый военный поход ежедневно поглощал несметные средства, не говоря уж о человеческих жизнях. И поглощал безрезультатно. Ибо об успешном завершении операции, задуманной консервативным кабинетом Биконсфилда и осуществленной лордом Литтоном, можно было говорить лишь как о весьма туманной перспективе.

Позабыв о своих воинственных замыслах, вице-король теперь жаждал хоть сколько-нибудь приемлемого окончания кабульского похода. Пушки явно не приносили ожидаемого результата. Быть может, более действенными окажутся главные козыри британской политики — золото и дипломатия? Великолепный знаток восточных дел Мортимер Дюранд оказался несколько медлительным. Его перевели с повышением в Калькутту, а на пост главного политического агента в Кабуле был назначен Лепел Гриффин, моложавый чиновник Индийской гражданской службы. Из своих сорока двух лет ровно половину он провел в Индии, куда приехал в 1859 году, окончив аристократические колледжи в Брайтоне и Харроу. Почти все это время он служил в Пенджабе помощником комиссара, а последние год-полтора — постоянным главным секретарем местной администрации. Гриффин тщательно изучил структуру власти, законы наследования, различные стороны деятельности пенджабских раджей и вождей, идеологию сикхизма и даже опубликовал три оригинальные книги на эти темы.

Казалось, в беседах с ним «Великий Могол» не упустил ни одной из афганских проблем, заслуживающих внимания. Тем не менее перед самым отъездом из Симлы Гриффин получил официальное послание от вице-короля. Одна фраза приковала внимание нового политического агента. «Я не вижу причин, — гласила она, — какие помешали бы вам тотчас же по прибытии в Кабул заняться подготовкой ухода из этой мышеловки».

Гриффин усмехнулся: «Похоже на то, что наш поэт наконец-то усвоил дух восточной мудрости. Очевидно, до него дошла афганская пословица: „Прежде чем войти, подумай, как будешь выходить“…»

Едва Гриффин прибыл в Кабул, как его настигло еще одно указание: вице-король настаивал на скорейшей посылке доверенных лиц для переговоров с Абдуррахман-ханом: пока силы претендента слабы и положение непрочно, не поздно диктовать ему условия.

Но Робертс жаждал воинских подвигов. В марте 1880 года он замыслил новую операцию, призванную сокрушить афганских дикарей. Тут — совершенно некстати — из Калькутты подоспело известие о выезде в Кабул секретаря по иностранным делам Альфреда Лайелла.