— Все абсолютно правильно, милорд. Но вы говорили о моем имени.
— Да, капитан. Вас ведь зовут Пьер Луи Наполеон. Вот мы и подумали, что теперь у нас есть свой полководец мирового масштаба. Как же этим не воспользоваться!
— Милорд… — выразительные брови Каваньяри снова взметнулись, но вице-король не позволил ему продолжать.
— Не сердитесь, капитан. Это шутка, и мы рассчитываем, что чувство юмора сдержит вспышку темперамента, весьма горячего, судя по сплаву итальянского и ирландского элементов.
Он помолчал и уже серьезным тоном повторил:
— Это шутка. Просто мы ознакомились с вашей деятельностью в Индии… Она производит хорошее впечатление. Вы участвовали в Аудском походе, в подавлении индийского мятежа, в горных экспедициях против афганских племен и проявили энергию, храбрость, твердость характера. К вашей медали за подавление мятежа на днях прибавится командорский знак ордена «Индийская звезда». Британская империя не забывает тех, кто ей предан, кто рискует собой во имя ее укрепления и расширения.
Каваньяри встал и поклонился:
— Благодарю вас, милорд! Я всего лишь выполнял свой долг.
— Рано благодарите. Самое ответственное и сложное впереди. И если вы успешно справитесь со своими обязанностями на новом посту, у вас не будет оснований сетовать на неблагодарность правительства ее величества.
И барон Литтон объяснил капитану причину его приглашения на беседу в Симлу. Он говорил, что коллеги Каваньяри, как правило, не отличаются широтой ума и гибкостью и подозрительно относятся к призывам верховной власти проявлять больше дипломатического такта, хитрости и ловкости. Да-да, именно ловкости!
— Политические действия на границе требуют быстрой и мудрой реакции. Особенно на такой, как афганская, — подчеркнул правитель Индии. — И нам кажется, что вы обладаете этими полезными и необходимыми качествами.
Он посмотрел на Колли. Полковник молча кивнул.
— Доказательство того, что вы пользуетесь нашим полным доверием, находится здесь, у меня. Это своего рода памятная записка. Ею надо руководствоваться в ваших действиях по отношению к Афганистану и Шер Али (Каваньяри отметил про себя пренебрежительность, с которой Литтон упомянул имя афганского эмира). Вы получите этот документ и тщательно его изучите. Свои соображения и отчеты о принятых мерах шлите непосредственно мне. Если не захотите подписывать их собственным именем, употребите прозвище. Какое бы вам придумать?
Вице-король вспомнил о первом впечатлении, какое произвел на него капитан, и предложил:
— Ну, скажем, «Ведж»[1] если не возражаете. Ведь вы и впрямь явитесь клином, который мы будем вколачивать в так называемое Афганское государство… Пока оно не треснет. Итак, Наполеон, вот вам пакет и — вперед! — к Литтону вернулось шутливое настроение.
Слегка наклонившись к вице-королю, Колли промолвил:
— Секретарь по иностранным делам, милорд…
— Ах да, благодарю! Как мне любезно напоминает полковник Колли, вам, дорогой капитан, кроме моих прямых инструкций следует знать и общий ход нашей афганской политики. Не сочтите за труд навестить сэра Альфреда Лайелла. Он живет в «Иннес Оун». Это недалеко отсюда: немного вниз — усадьба с теннисным кортом. Кстати, передайте ему, что я восхищен тем, какой точный поэтический образ — «ивнтайд» — нашел он для своего последнего стихотворения…
Каваньяри откланялся и вышел, сопровождаемый Колли. Военный секретарь вскоре вернулся. Подойдя к столу, он с некоторой опаской спросил Литтона:
— Полагаю, милорд, у вас не сложилось дурного впечатления от этого знакомства? Ведь с пешаварским Наполеоном связаны слишком далеко идущие расчеты.
— Пожалуй, нет, Джордж. Каваньяри менее разговорчив, чем следовало ожидать от итало-ирландца, но это свидетельствует скорее в его пользу. А так он кажется довольно смышленым. Да и опыт кое-какой накоплен. Посмотрим… Тем более что мы, как водится у добрых англичан, не кладем все яйца в одну корзину, а намечаем и другие планы кроме тех, в которых он будет участвовать…
Резиденцию Лайелла, секретаря по иностранным делам англо-индийского правительства, Каваньяри нашел без особого труда. Ее хозяин принял капитана в своем кабинете на втором этаже. Это был узколицый сухопарый человек. Светлые, зачесанные назад волосы открывали высокий лоб; пшеничные брови нависали над водянистыми глазами, под которыми обозначились легкие припухлости; густые пегие усы были тщательно подстрижены. На нем был длиннополый черный сюртук, отделанный цветным кантом, и белоснежная сорочка с отложным воротничком.
Весь он казался каким-то воздушным. Именно такими представлялись поэты капитану, а он знал, что Альфред Лайелл не отстает от самого Оуэна Мередита в увлечении поэзией. Всю дорогу к «Иннес Оун» Каваньяри твердил про себя последнюю фразу вице-короля, опасаясь запутаться в незнакомой терминологии. Поэтому он выложил эту фразу, едва успев поздороваться с секретарем по иностранным делам. Тот, слегка смутившись, отметил, сколь лестно для него мнение такого тонкого ценителя поэтического мастерства, как лорд Литтон.
— К сожалению, — тут же принял деловой тон Лайелл, — нам придется заняться гораздо более прозаическими материями. Вам вручили инструкции для повседневного руководства. Есть документы, которые нельзя подвергать опасности случайной пропажи. Это бумаги, как вы убедитесь, высшей государственной важности…
Он повернулся к шкафу и вынул несколько серо-стальных папок с четкой надписью «Афганский вопрос».
— Здесь — директивы Лондона и основная переписка по Афганистану. Вы должны быть в курсе наших пожеланий и претензий к Кабулу. Садитесь за мой стол: тут удобно, а я пройду в библиотеку — поколдую над рифмами, — мягко улыбнулся Лайелл, видимо окрыленный похвалой коллеги-поэта. — Что вам приказать подать: чай, кофе? Вот сигары!
Нельзя сказать, чтобы Каваньяри не любил читать. Если попадалась любопытная книга, особенно из эпохи наполеоновских войн или британского покорения Индии, он с удовольствием засыпал, держа ее в руках. В принципе капитан считал себя человеком действия и не привык проводить время за письменным столом. К тому же в военной среде утвердилось традиционно презрительное отношение к «политике» и «политикам». И хотя сам Каваньяри уже довольно давно выполнял обязанности политического офицера, преодолеть это предубеждение он так и не смог. А если честно признаться, то и не очень старался. Поэтому капитан с тоской подумал о серо-стальных папках, но, подавив вздох, ответил:
— Благодарю вас, сэр. Если можно — кофе.
Перед тем как погрузиться в чтение всех этих депеш, запросов и отчетов, Каваньяри бросил взгляд на пейзаж за окном.
Сквозь стволы сосен и гималайских кедров, где-то вдали, на фоне зеленых, покрытых лугами склонов Тара Дэви, с трудом просматривалась глубокая голубая долина, и над всем этим великолепием в безоблачном небе парил орел…
Однако он здесь не ради лирического созерцания. Его задача — уяснить, какими целями руководствовалась могучая держава на северо-западных рубежах завоеванной ею Индии. Каваньяри не был новичком на Востоке и достаточно четко представлял себе эти цели: во что бы то ни стало утвердить британское господство над Афганистаном. Но, углубляясь в чтение документов, он проникался все большим интересом к тому, как формировались и осуществлялись различные идеи и проекты. Здесь были представлены не только копии, но и подлинники, зачастую исходившие от высших имперских чинов. Его внимание особенно обострялось, когда директивы далекого Лондона напоминали об операциях, проведенных при его непосредственном участии или при участии его друзей и сослуживцев в этих забытых богом краях…
Каваньяри все старательнее вчитывался в содержимое папок, и перед ним вырисовывалась стройная картина афганской политики Великобритании.
Сороковые годы… После бесславной для Англии войны 1838–1842 годов на кабульский престол возвращается не склонивший перед нею голову Дост Мухаммад-хан. В Лондоне делают вид, будто нет на земле такой страны — Афганистана, тем более что Британскую Индию отделяют от него пока еще независимые Синд и Пенджаб.
