К концу сороковых годов уже покорены и Синд и Пенджаб. Пешавар — в руках англичан.
В 1855 году наконец опомнились от шока — заключили с Дост Мухаммадом договор, а в 1857 году подтвердили его: эмир обязался быть «другом наших друзей и врагом наших врагов». Пока, так сказать, на равных. Но это уже дало какую-то зацепку, позволило рассчитывать на дальнейшее продвижение, к тому же обеспечило тыл, когда в Индии вспыхнул проклятый мятеж, причинивший столько хлопот.
Ну а что потом?
Каваньяри отпил несколько глотков кофе и закурил сигару.
А потом начинается совсем непонятное. Вместо того чтобы по-настоящему прибрать к рукам Афганистан, три вице-короля подряд — лорды Лоуренс, Майо и Норсбрук — ограничиваются полумерами. В результате — англо-русское соглашение 1869–1873 годов, признававшее Афганистан нейтральной зоной между владениями этих держав.
Да, в армии немало спорили по поводу афганской политики, говорили о «школе Лоуренса», проповедовавшей так называемое мастерское бездействие, под прикрытием которого занимались мелкими интригами и переманивали на свою сторону эмирского сынка Якуб-хана, тогда как нужно было просто стукнуть кулаком.
Но, кажется, с приходом к власти Дизраэли и его команды консерваторов от такой политики постепенно отходят. Похоже, что и документы стали другими — более бодрыми, что ли? Кого же благодарить за то, что там, в метрополии, взялись наконец за ум?
Каваньяри откинулся на спинку кресла и устремил взор на далекую Тара Дэви за окном…
Когда же это было и почему в глубинах памяти представления о таком повороте событий связываются с чем-то приятным, с какими-то радостными ощущениями?
Ах вот оно что! Конечно же… В 1871 году он был дома, на туманном Альбионе, женился на прелестной болтушке Эмме, дочери доктора Грейвса из Кукстауна. Навещал друзей, и у многих на устах был меморандум по среднеазиатскому вопросу ветерана Востока Генри Роулинсона, прошедшего немало миль по дорогам Индии, Персии и Афганистана, где он был в несчастные военные годы.
Да, это была бомба! Старый воин трубил в фанфары, призывая подчинить Кабул влиянию империи, обосноваться на подступах к Кандагару и протянуть железную дорогу к Пешавару. Помнится, он настаивал на размещении английских агентов на границах Афганистана и расширении экономических связей с ним. Наверно, именно в последнем был весь смысл: исконного ланкаширца из семьи фабриканта текстиля крайне интересовали новые рынки.
А затем его поддержал авторитетный член лондонского Индийского совета Бартл Фрер, имевший большое влияние на ведавшего колониальной политикой лорда Солсбери.
Эти мысли проносились в голове капитана, когда он перелистывал документы, стараясь не пропустить ничего серьезного. Вот в начале 1875 года вице-король Норсбрук получает указание правительства любым способом добиться создания английских агентств в Кандагаре и Герате. Однако Норсбрук, сторонник выжидательной политики, саботирует эту меру, именуя ее «несвоевременной и ненужной». Не переоценивает ли Норсбрук незыблемость своего положения?
Ноябрь того же года: лорд Норсбрук получает из Англии второе предписание изыскать возможность, «а если нужно, то создать предлог» (прекрасно сказано!) для посылки британских агентов в Афганистан. И что же? Снова саботаж! Неудивительно поэтому, что Норсбруку пришлось вскоре уступить свой пост лорду Литтону…
На пороге кабинета появился Лайелл:
— Итак, до какой эры вы добрались, дорогой капитан?
— До нынешней, сэр, — в тон ему ответил Каваньяри, уловив прозвучавшую в вопросе легкую иронию. — До эры лорда Литтона.
— О, тогда самое главное у вас еще впереди. А между тем — время обеда. Надеюсь, вы не откажетесь разделить его со мной. Как вам известно, я холостяк. Никто и ничто не помешает нам нарушить условности и поговорить за столом о делах. Не правда ли?
Каваньяри успел изрядно проголодаться и с готовностью принял приглашение. Он не пожалел: в «Иннес Оун» оказался превосходный повар и отменный выбор вин, а Лайелл, человек чрезвычайно образованный, обладавший широким кругом лондонских знакомств, что позволяло ему быть в курсе самых различных событий в жизни Британской империи, был интереснейшим собеседником.
Разговор шел преимущественно о лорде Литтоне.
— Нас сближает увлечение поэзией, — говорил хозяин. — С удовольствием перечитываю изданные лет десять назад «Поэмы Оуэна Мередита», а недавно он любезно преподнес мне два новых тома — «Басни в песне». Там есть множество прелестных мест, хотя порой автора можно упрекнуть в некоторой подражательности… Наши точки зрения не всегда совпадают, — продолжал Лайелл, — в том числе и на афганские проблемы. Лорд Литтон консерватор и сторонник энергичных шагов, в чем вы скоро убедитесь, а я либерал, и не все в позиции «школы Лоуренса» представляется мне необоснованным. У вице-короля — и я как-то сказал ему об этом — импульсивная, легко возбудимая натура. Необходимое качество для поэта, но государственного деятеля оно иногда может подвести. Правда, он в долгу не остался и тут же заметил, что я излишне рассудителен: это хорошо для государственного деятеля, но плохо для поэта. Мы взглянули друг на друга — и расхохотались… А в общем Лайелл лоялен, — шутливо заключил секретарь по иностранным делам.
— Но разве Лондону не было известно отмеченное вами качество лорда Литтона? Ведь он получил назначение едва ли не на высшую имперскую должность?
— Сколько вам лет, капитан? Вы когда-нибудь серьезно интересовались литературой или большой политикой?
— Я родился в 1841 году, сэр, и, говоря начистоту, ни то, ни другое меня по-настоящему не увлекало, — ответил Каваньяри, слегка озадаченный этими вопросами.
— Все ясно. Ну так вот, именно в то время, в начале сороковых годов, наш нынешний премьер граф Биконсфилд — тогда еще просто Дизраэли — создал литературно-политическую группу «Молодая Англия». В своих речах, статьях и романах ее члены ратовали за усиление власти королевского престола, аристократии и духовенства. В этой группе был талантливый писатель барон Булвер-Литтон. Став премьером, Диззи назначил своего друга статс-секретарем по делам колоний…
— Понимаю, сэр. Теперь наступила очередь, его сына…
— Совершенно верно. Когда надо было сменить строптивого Норсбрука, Дизраэли в начале 1876 года предложил этот пост молодому Литтону. Как мне писали из столицы, многие недоумевали по поводу такого назначения, но премьер твердо заявил, что докажет на этом примере, как доказал на собственном, что литератор вполне может быть деловым человеком!
— Очень признателен, сэр, за все эти детали. Теперь мне легче будет разбираться в бумагах.
И Каваньяри вернулся в кабинет.
…Итак, «эра лорда Литтона». С чем же отправился в Индию новый вице-король? Инструкция от 28 февраля 1876 года: «Британские власти должны получить санкцию эмира на немедленное создание английских резидентств в Афганистане». Вот почему в мае лорд Литтон требует от правителя Кабула принять наше посольство, передать империи контроль над Гиндукушем и допустить в страну ее агентов.
А вот и ответ Шер Али-хана. Он выдвигает контрпредложение: направить в Индию собственную миссию, чтобы выяснить, какие «благородные стремления снова зародились в благородном сердце правительства инглизи». Капитан даже крякнул от досады: не поймешь, чего больше в таком ответе — сарказма или бестактности!
Реакция лорда Литтона? Она совершенно естественна: вице-король теряет терпение. Об этом явствует его письмо, отправленное в Лондон 27 августа: «Если Шер Али не докажет, что он наш искренний друг, мы будем вынуждены считать его нашим врагом и обращаться с ним соответствующим образом». Речь мужчины! Только таким языком и следует разговаривать! Более того, лорд Литтон заявляет эмиру, что, если тот не допустит английских резидентов в свою страну, «британское правительство сломает его, как тростинку», ибо его государство — это всего лишь «маленький глиняный горшочек между двумя огромными железными котлами» и «ничто не помешает Англии объединиться с Россией, чтобы совместными силами стереть Афганистан с лица земли».
