Тут была, правда, некоторая накладка. Россию вице-король притянул по собственной инициативе; он отнюдь не располагал сведениями, желает ли она «стереть Афганистан с лица земли». Но в этом пикантном сравнении с горшочком явно сказался поэт: то была несомненная поэтическая находка!

Предположим, однако, что у Шер Али-хана достаточно толстая кожа и крепкие нервы и слова на него не действуют. А как насчет конкретных мер? Серо-стальные папки свидетельствовали, что его соотечественники не ограничивались одними словами. Каваньяри ознакомился с перепиской о фактическом переходе княжества Читрал под британский контроль. В Гилгите воздвигнут английский форт. Стало быть, открыт доступ в северо-восточные районы Афганистана.

Вот еще более важные материалы о ханстве Келат с городом Кветтой на пути к юго-восточному Афганистану и его второму по величине и значению городу — Кандагару. «…Хан Келата согласился подписать со мной договор, который практически делает нас хозяевами Келата», — сообщал вице-король на Даунинг-стрит совсем недавно, 15 ноября 1876 года.

А вот его декабрьское письмо британскому представителю при келатском хане, хорошему знакомому Каваньяри майору Сандеману: «В Кветте разместится наше самое важное внешнеполитическое интеллидженс-бюро, и вашей главной задачей будет расширение и распространение нашего влияния в направлении Кандагара».

Итак, самонадеянного Шер Али берут в клещи. Понимает ли он это? Турецкий посланник в Кабуле конфиденциально информировал лорда Литтона о жалобе эмира в связи с занятием Кветты: «Англичане поставили караул у задней двери моего собственного дома, чтобы ворваться туда, когда я буду спать».

Капитан задумался. «Что ж, все очень логично. Кабульского правителя окружают, словно оленя на охоте. Ему бы осознать никчемность сопротивления и принять британское покровительство… Но пора кончать, благо осталось не так уж много бумаг, да и те касаются пешаварской конференции начала 1877 года. Их, пожалуй, можно читать и не столь внимательно: почти все происходило на моих глазах…»

Действительно, хотя капитан в то время еще служил в Кохате, до Пешавара было рукой подать, и все тамошние события становились известными чуть ли не на следующий день. Вице-король прислал для переговоров сэра Льюиса Пелли, двоюродного брата Генри Роулинсона. Каваньяри слышал, конечно, об этом важном чиновнике с плотно сжатыми губами на непроницаемом лице; ушедший с поста статс-секретаря по делам Индии герцог Аргайл характеризовал его как «подлинное олицетворение всего того, что делает британских резидентов наиболее страшными для азиатских правителей, желающих удержать за собой хоть тень независимости».

Шер Али-хана представлял его премьер-министр Сеид Нур Мухаммад Шах-хан, старый человек, некогда доверенное лицо Дост Мухаммада. Сэр Льюис привез в Пешавар проект договора о размещении британских офицеров в Афганистане и на его границах. Нур Мухаммад заупрямился и отклонил это разумное соглашение, сославшись на какие-то древние обещания о невмешательстве во внутриафганские дела. Он даже привел вздорные слова Шер Али-хана, который сказал, что скорее погибнет, чем уступит несправедливым настояниям, хотя даже ребенку была ясна обоснованность требований Британской империи.

Кстати, вот и подтверждение того, что старик и его эмир несли какую-то несуразицу, а не вели серьезные переговоры, — сделанная для Литтона запись заявления Шер Али-хана, переданного Нур Мухаммадом в Пешаваре: «Британская нация — великая и могучая. Афганский народ не может сопротивляться ее силе, но наш народ имеет свою волю, независим и ценит свою честь выше жизни!» Бред, да и только! Пустые разглагольствования не по существу дела…

А потом этот Сеид Нур Мухаммад Шах-хан неожиданно умер, и вице-король велел сэру Льюису Пелли не вступать ни в какие дальнейшие переговоры с его преемником, которого эмир срочно направил в Пешавар. Очень разумно: болтовня эта только отнимала время. Все проблемы гораздо быстрее можно было решить с помощью британской пехоты, кавалерии, а главное, королевской артиллерии, которой этим дикарям нечего противопоставить…

— Слава богу, добрался до конца! — в изнеможении захлопнул последнюю папку Каваньяри и увидел стоявшего в дверях Лайелла.

— Ну что, уяснили наши цели и задачи в отношении соседа на западе?

— Вполне, сэр.

— Вот и превосходно. Это особенно важно, поскольку вы в Пешаваре находитесь на самом острие афганской политики Великобритании. О конкретных же действиях подробно говорится в пакете лорда Литтона. Мы верим в вашу настойчивость и распорядительность.

— Благодарю, сэр! Постараюсь доказать это.

— Не сомневаюсь. А теперь, дорогой капитан, идемте ужинать. Отправляться в путь уже поздно. Переночуете у меня…

Утром, после завтрака, попрощавшись с гостеприимным хозяином, Пьер Луи Наполеон Каваньяри выехал к месту службы. Путь предстоял неблизкий: Симлу и Пешавар разделяло более четырехсот миль.

Экипаж двинулся вниз, к подножию гималайских предгорий. Извиваясь по-змеиному на обрывистых склонах, густо покрытых непроходимыми зарослями, дорога скатилась наконец к станции Калка. Здесь, у Сиваликских холмов, начиналась железнодорожная колея, и капитан добрался поездом до Амбалы. Еще одна пересадка, и вот он уже катил на запад. За окном остались тихая Лудхияна, вечно бурлящий Джаландхар, священный город сикхов Амритсар…

Пограничному комиссару не давал покоя спрятанный во внутреннем кармане мундира пакет. Велико было желание вскрыть его тут же, в вагоне, чтобы после всего прочитанного узнать, какие новые идеи выдвинули его начальники. Но Каваньяри подавил в себе это стремление, решив насладиться доверительным письмом лорда Литтона в более удобной обстановке.

Капитан выдержал характер. Он преодолел искушение даже в Лахоре, хотя провел в бывшей столице «льва Пенджаба» — махараджи Ранджит Сингха целый день среди старых друзей из 1-го Бенгальского европейского фузилерного полка, в котором начинал службу в Индии в 1858 году.

С головной болью после обильного ужина с крепкими напитками комиссар вышел из поезда на станции Вазирабад. Здесь кончалась железнодорожная колея. Королевские саперы усиленно трудились, чтобы в спешном порядке (торопили события!) протянуть линию к Пешавару, но застряли перед рекой Джелам.

Каваньяри воспользовался экипажем, любезно предоставленным ему начальником вазирабадского гарнизона, и покатил дальше. Наконец он въехал в ворота английского военного поселения, расположенного в северо-западной части Пешавара.

Этот укрепленный лагерь был нацелен на Хайберский проход, ведущий непосредственно к Кабулу. Он неизменно играл роль одной из важнейших баз при подготовке наступления на афганскую столицу из индийских земель.

В те годы Пешавар обладал дурной славой самого нездорового места в Индии. Его окружали болотистые районы и орошаемые поля — рассадники москитов и малярийных комаров. Британское же военное поселение представляло собой весьма благоустроенную территорию. Множество густых деревьев и ухоженных кустарников превращали его в огромный сад или, скорее, в парк с широкими улицами-аллеями, на которых поодаль друг от друга стояли удобные виллы и дома. Гималайские кедры и пальмы чередовались с евфратскими тополями и тамариском.

Среди построек выделялось почти квадратное одноэтажное белое здание с небольшой надстройкой, окруженное мощными деревьями и цветочными клумбами, — резиденция комиссара Пешаварского округа. Приземистое, с рядами квадратных колонн, оно словно вросло в эту землю, некогда принадлежавшую афганским племенам — даудзаям, халиль и бар-момандам, будто намереваясь навечно закрепиться в ней своим фундаментом.

Приняв ванну, переодевшись и позавтракав, капитан направился в свой кабинет. На стене, над столом, за которым он обычно работал, висела карта; на ней были изображены не только северо-западные области Британской Индии, но и значительная часть территории Афганистана — вплоть до Кабула. Окна выходили в парк, и, быть может, лишь обилие деревьев мешало английскому комиссару созерцать дорогу, ведущую к Хайберскому перевалу, к лежащим за ним вожделенным землям — афганским, среднеазиатским…