— Не знаю, как там, в Петербурге, но мне кажется, Константину Петровичу особенно понравится статья десятая, — заметил Разгонов, изучавший в это время текст проекта, и прочитал: «Ввиду дружественных отношений между Россиею и Афганистаном Российское императорское правительство в лице туркестанского генерал-губернатора и правительство Афганского государства употребляют, с согласия обеих сторон, зависящие меры к поощрению, облегчению и обезопасению взаимных торговых сношений».

— Вы правы, Николай Иосифович, Кауфман будет доволен. Кстати, должен вам заметить, что он особенно просил не увлекаться моими «профессиональными вопросами». Обстановка острая, говорил Константин Петрович, и военные аспекты ни в коем случае нельзя упускать из поля зрения, но ситуация может разрядиться, и соглашения в политической и военной областях повиснут в воздухе, если не будут покоиться на серьезной экономической основе…

— А в последней статье, насколько я могу судить, Николай Григорьевич, вы отдали дань Востоку и его традициям.

— Что вы имеете в виду?

— Да вот это выражение: «Друг государства Шер Алихана, эмира Афганистана, должен считаться другом императорского Российского правительства, и враг государства Шер Алихана, эмира Афганистана, должен считаться врагом Российского правительства, равно и наоборот».

— Ну как же. Такая клаузула, выражаясь юридическим языком, наличествует почти во всех договорах азиатских потентатов. Почему бы и нам не последовать их примеру? Итак, что скажете, ваше превосходительство, по поводу нашего труда?

— А то, ваше превосходительство, — в тон Столетову ответил Разгонов, — что он производит весьма благоприятное впечатление: полон достоинства и свидетельствует о взаимном уважении высоких договаривающихся сторон. Полагаю ни у Горчакова, ни у чиновников его министерства не возникнет возражений против сего документа.

— Вашими бы устами да мед пить. Стало быть, завтра же, дабы не терять драгоценного времени, я мчусь в Ташкент. Состояние отвратительное: доселе не избавился от проклятой лихорадки, подхваченной в болотах за Бамианом. Поэтому на всякий случай беру с собой Яворского. Доберусь до Ташкента, вручу наше творение Константину Петровичу, а там, если на то будет воля божья, вернусь в Кабул. Принимайте командование!

— Завидую вам, Николай Григорьевич! Скоро будете среди своих. Сказать откровенно, и я бы не прочь вернуться домой. Да что поделать… Пойду, не стану мешать вашим сборам.

Они распрощались, и Разгонов направился к двери. Не успел генерал переступить через порог, как Столетов окликнул его:

— Да, Николай Иосифович, погодите! Смерть этого несчастного юноши настолько выбила меня из колеи, что, держа постоянно в уме договор, я вовсе забыл сообщить вам прелюбопытнейшее известие…

Разгонов обернулся.

— Сегодня Шер Али-хан получил требование англо-индийских властей немедленно принять их посольство. Они ссылаются на обычаи гостеприимства и добрососедские отношения.

— Та-ак, понятно. Что же ответил эмир?

— Ну, в общем это требование свалилось на него, как горный обвал. В составе посольства, судя по письму, не меньше тысячи человек, много вооруженных. «Целое войско», — сказал Шер Али-хан.

— Каков же все-таки его ответ?

— Ответ? Да ведь для отказа не нужно было выдумывать повод — траур…

11 (23) августа 1878 года, поутру, Столетов, как и намеревался, выехал в Туркестан. С ним отправились одиннадцать казаков и Яворский, а также афганский почетный эскорт во главе с кам-наибом. Обстоятельства сложились так, что после встречи с К. П. Кауфманом в Ташкенте генерал-майору пришлось выехать в Крым, в Ливадию, где находился в то время Александр II со своей свитой и министрами.

В Кабул Николай Григорьевич Столетов больше не вернулся…

7 сентября 1878 года на специальном заседании совета при вице-короле сэр Нэвилл Чемберлен, огромный краснолицый генерал, получил необходимые инструкции в качестве главы британского посольства к афганскому эмиру Шер Али-хану. 12 сентября весь состав миссии собрался в Пешаваре.

Отправление в Кабул такого важного лица было далеко не простым делом. Об этом свидетельствовала хотя бы общая численность экспедиции. Она превышала тысячу человек. Одиннадцать английских и четыре туземных офицера, около двухсот пятидесяти солдат и множество «сопровождающих» — все это придавало миссии не столько дипломатический, сколько военный характер. В ее обозе насчитывалось 40 лошадей, 315 верблюдов, около 250 мулов и ослов. Число же конюхов, погонщиков и прочих слуг не поддавалось точному учету. Требовалось огромное количество продовольствия, фуража, обмундирования. Путь предстоял хотя и не длинный, но сложный.

Английские топографы подсчитали, что Пешаварское военное поселение отделяет от Кабула 208, а от афганской границы — 35 миль. Расстояние от Пешавара до пределов Афганистана делилось на два равных этапа, и селение Джамруд, за которым начинался извилистый и узкий Хайберский проход, выводивший к афганскому укреплению Али-Масджид, находилось как раз посередине. Местное население составляли воинственные племена афридиев, и майор Каваньяри потратил несколько дней, чтобы договориться с их вождями о свободном пропуске и сопровождении посольства до этого укрепления. Как предполагалось, там его встретят представители эмира и вплоть до столицы будут играть роль почетного конвоя.

20 сентября, в пятницу, генерал Чемберлен отдал приказ о выступлении. Слуги собрали палатки, обозные навьючили животных. Растянувшийся более чем на милю караван двинулся в дорогу задолго до рассвета. Караван был еще неполным: личный багаж сэра Нэвилла и членов его штаба собирали с особой тщательностью, и перевозившая этот груз часть колонны отстала.

Первые мили путь шел по плодородной долине. Ущербная луна бросала тусклый свет на раскидистые ивы и акации, заросли древовидного тамариска, финиковые пальмы. Воздух был напоен свежестью и прохладой. В сентябре пешаварские болота подсыхают и комары не так досаждают путникам. Зато цикады словно старались компенсировать комариную пассивность: они трещали, щелкали на все лады, почти заглушая мерный топот лошадей и мулов, шлепанье верблюдов, перекличку полусонных офицеров и солдат, погонщиков животных.

Старый воин, генерал Чемберлен распорядился, чтобы все было как положено: впереди двигался дозор, за ним боевое охранение, затем конный эскадрон, а уж потом он со штабом, обоз с продовольствием и снаряжением, перемежаемый отрядами солдат. Замыкал шествие еще один эскадрон. Каваньяри находился рядом с сэром Нэвиллом. Впрочем, не совсем рядом: как того требовала субординация, он держался на полкорпуса лошади сзади. Генерал сидел в седле как влитой, не человек — изваяние. Вначале он молчал, и, когда конь майора на одном из поворотов случайно споткнулся и вырвался вперед, Каваньяри покосился на Чемберлена: заметил? Нет, глаза сэра Нэвилла были закрыты, и майор решил, что тот спит на ходу. Однако почти в ту же секунду он услышал хриплый голос:

— Крепче уздечку, майор, эти горные дороги коварны.

— Слушаюсь, сэр, — откликнулся пешаварский комиссар.

— За сорок лет, что я в этих проклятых богом краях, кажется, не найдется тропки, не пройденной мною и моими солдатами. Если бы собрать урожай со всех посевов, какие я сжег у бунтовщиков за эти годы, наверное, можно было бы прокормить несколько индийских провинций. А сколько уничтожено домов и селений мятежников — и не перечесть!

— У вашего превосходительства богатая биография, — льстиво заметил Каваньяри.

— Да, мне есть что вспомнить, — важно ответствовал генерал. — Думаю, многие меня не забудут в этих местах. И живые и мертвые…

Он снова замолчал. Потом, обернувшись к спутнику, бросил:

— Я тут что-то не все понимаю, майор!

— Что именно, сэр?

— На кой дьявол нужен этот камуфляж — миссия, игра в дипломатию… Предоставьте в мое распоряжение полк королевских шотландских пограничников да несколько полков пенджабских стрелков, усиленных четырьмя-пятью горными батареями, и я вам через две недели доставлю на аркане Шер Алихана со всем его гаремом или любого другого из афганского племени, с кем бы вам заблагорассудилось побеседовать о британской военной мощи.