— Очень, очень неплохо, милый Альфред! И должен подчеркнуть: мне эта вещица нравится не только с поэтической, но и с философско-политической точки зрения…

Силы Гафура, измотанного длительным путешествием, были на исходе. Он держался мужественно до конца и едва живой от усталости въехал с отцом в расположенный неподалеку от ворот Кутабчак караван-сарай Ходжи-Расула. Когда лошади были привязаны к одному из столбов, поддерживавших навес, он почти рухнул на кошму, покрывавшую деревянный настил для приезжих, и моментально уснул. Кефтан умылся, поел и, возблагодарив Аллаха за благополучное прибытие в Герат, отправился в город.

Одна мысль преследовала его неотвязно: сможет ли гератский правитель по-настоящему осознать, что грозит стране. Ведь ему немногим больше двадцати… Погруженный в раздумье, Файз Мухаммад бродил по улочкам и переулкам, стараясь не удаляться от постоялого двора. Он обходил редких прохожих, не замечая их, прижимался к дувалам, если навстречу двигалась арба или нагруженный ишак. Подсознательно отметил, что с ним разминулся какой-то усатый верзила в красном английском военном мундире с пуговицами разных цветов и формы, но не обратил на это внимание, зная, что афганские офицеры (да и не только офицеры) любят щеголять в таком наряде, надевая его поверх длинных полотняных рубашек и шаровар.

Через несколько мгновений, однако, перед тезинцем возник тот же красный мундир, затем он ощутил резкий толчок в плечо, и на всю округу разнесся басовитый возглас:

— Шайтан меня забери, кажется, на нас снизошла благодать пророка!

Кефтан узнал старого знакомца, Мурада Алима, вместе с которым служил на границе. Балагур и весельчак, Мурад Алим нередко обыгрывал имя друга — Файз, означающее по-арабски «милость», «благодать». Любитель весело пожить, он часто жаловался, что жизнь в захолустье — это наказание, и добивался перевода в какой-либо крупный город.

— А я тебя сразу и не узнал, дорогой Файз! — продолжал грохотать Мурад Алим. — В каком ты виде… Мы расставались кефтанами. Тебя, что, выставили из армии?

— Сам ушел. А ты высоко поднялся, — Файз Мухаммад заметил на мундире приятеля нашивки корнейля, или полковника.

— Здесь это несложно. Мухаммад Аюб-хан заботится о войсках. Ему очень нужны опытные люди. И тебе найдется хорошее место. Но расскажи толком, что произошло.

— Не здесь же. Пойдем в караван-сарай.

Появление корнейля вызвало у владельца постоялого двора порыв усердия и льстивого восторга. Он немедленно переместил Файз Мухаммада с сыном в отдельное помещение. Тут же были поданы чайники с чаем — традиционное начало всякой трапезы на Востоке. Затем появился внушительных размеров ляган, блюдо, с ароматным золотистым пловом. Корнейль выказал завидный аппетит. Его правая рука с непостижимой ловкостью метнулась к горке риса, пальцы молниеносно начали сбивать катышки из риса и мяса, тут же исчезавшие во рту. Тезинцы с восхищением наблюдали за мельканием руки корнейля. Они изрядно проголодались и ели с удовольствием, но поспеть за ним не могли. Энергия Мурада Алима не ослабела и после того, как принесли новый ляган. Когда и тот был опустошен, он тщательно собрал и отправил в рот последние крупинки риса, выдохнув с явным сожалением:

— Ну вот и все! Кажется, немного перекусил… Ничего, скоро обед.

Совершив омовение, офицеры расположились поудобнее, подоткнув под бок подушки, — настал час обстоятельной беседы о делах важных и серьезных.

— Оба мы были кефтанами в Али-Масджиде. Теперь ты — корнейль, я — никто. Но, если ты можешь мне помочь, по не сделаешь этого, не жди прощения ни на этом свете, ни на том, — закончил Файз Мухаммад рассказ о событиях, предшествовавших его появлению в Герате.

— Пугать меня не надо, — тихо, но твердо произнес Мурад Алим. — Как всякий честный афганец, я готов сложить голову за нашу землю. Давай лучше подумаем, как поступить…

На следующий день они встретились у соборной мечети Масджиди-Джума — грандиозного старинного сооружения с множеством куполов, колонн и окон. Построенная великим Гияс уд-Дином из Гура, она сверкала позолотой и радовала глаз разноцветной мозаикой. Искусная резьба украшала ее стены и четыре галереи, и кефтан позволил сыну обойти их, чтобы лучше осмотреть все это.

Помолившись об успешном исходе своих дел, тезинцы и Мурад Алим направились к раскинувшейся на большой площади цитадели.

Они вошли в крепость, когда там шли военные учения. Перед группой богато одетых людей, сидевших на лошадях и стоявших группами, шеренга за шеренгой проходили сарбазы. Их светло-серые рубахи были заправлены в короткие брюки того же цвета, стянутые ремнями до такой степени, что все шагавшие (а их возраст колебался от пятнадцати до шестидесяти лет) казались юношами. На ногах у них были тяжелые башмаки, через плечо перекинуты ружья.

Кефтан окинул маршировавших опытным взором и оценил выучку: четкий строй, неплохие перестроения, отработанные упражнения с оружием. Но вот оружие! У одних были древние джезаили ремесленного производства, у других — тяжелые мушкеты «Коричневая Бесс», отбитые у инглизи еще в первую войну с ними, у третьих — английские гладкоствольные ружья…

Он так увлекся, разглядывая сарбазов, что вздрогнул, когда его плеча коснулся Мурад Алим. Корнейль указал ему глазами на одного из всадников. То был широкоплечий молодой человек в белой чалме и расшитой затейливыми узорами безрукавке. Усы и борода едва пробивались. Богатая сбруя украшала вороного коня, нервно перебиравшего тонкими ногами.

— Мухаммад Аюб-хан! — сообразил кефтан.

В это время откуда-то справа, из-за строений, донесся шум. Он нарастал, и через несколько секунд оттуда высыпала толпа сарбазов. Они бежали к плацу, потрясая зажатыми в руках палками и ножами. Вскоре можно было различить крики: «Долой Хусейн Али-хана!», «Смерть ему!»

Казалось, сейчас град камней обрушится на правителя и его свиту, но он опередил этот миг. Молниеносным движением Аюб-хан развернул коня и стегнул его плеткой. Одно мгновение — и лошадь доставила всадника к застывшей от неожиданности толпе. Молодой афганец соскочил на землю и врезался в гущу сарбазов, не обращая ни малейшего внимания на их ножи и палки.

— Чего шумите?

С разных сторон посыпались восклицания. В этих выкриках можно было разобрать лишь одно — имя полкового командира Хусейн Али-хана.

— Всем молчать! Ну-ка, скажи ты, — правитель ткнул плеткой в грудь пожилого солдата в круглой каракулевой шапочке.

— Чего говорить, сардар? — хмуро проворчал тот. — Не хотим Хусейн-хана! Денег не платит. Ружья продает кому-то. Гоняет людей дом себе строить. Зачем нам такой командир?!

— Не хотим его! Долой Хусейн-хана! — поддержали говорившего другие.

— Хорошо. Я разберусь. Если это правда, он будет смещен, — твердо сказал Аюб-хан и стал выбираться из толпы.

— Хабардар! Берегись! — крикнул Файз Мухаммад.

Он заметил, что к правителю, уже занесшему ногу в стремя, бросился худой сарбаз с высоко поднятой саблей. Она со свистом рассекла воздух, но предупрежденный кефтаном Аюб-хан в последний миг успел отклониться в сторону, и нападавший, потеряв равновесие, упал к его ногам. На него тут же набросились трое солдат, отняли саблю и подняли, скрутив за спиной руки.

— Так… Это что такое? — скорее недоуменно, чем испуганно произнес правитель. — Не трогать его! — махнул он подбежавшим придворным, которые готовы были изрубить покушавшегося. — Под арест. А ты кто, спасший мне жизнь?

Вопрос был обращен к Файз Мухаммаду, но его опередил Мурад Алим:

— Это мой старый друг, сардар. Он приехал издалека. С очень важным делом. К тебе, сардар!

— Хорошо. Приходите вечером. — Аюб-хан круто развернул коня и ускакал.

До вечера Мурад Алим и Файз Мухаммад с сыном бродили по Герату. Внимание тезинцев привлек центр города — Чорсу. Здесь под громадным бревенчатым навесом, крытым рогожей, разместились торговые ряды, где продавались товары из самых разных стран: русские самовары и сахарные головы соседствовали с французскими дуэльными пистолетами, древние манускрипты из Ирана и Аравии — с голландскими подзорными трубами, английские сукна — с китайскими трубками для курения опиума и индийскими шахматами… В чайхане корнейль снова продемонстрировал блистательный процесс своего насыщения, чему еще раз подивились Файз Мухаммад и Гафур.