Гриффина позабавила парадоксальность ситуации: он, британский политический агент, находясь в Кабуле, предлагает пост афганского монарха засевшему в главном городе Каттагана — Ханабаде внуку прославленного эмира Дост Мухаммад-хана, а тот упрямится, делая вид, что это его мало привлекает. И — самое пикантное — ставит тем самым могущественнейшую державу мира чуть ли не в унизительное положение! «Нет, пора дать понять этому наглецу, что наше терпение не вечно», — подумал он и добавил к тексту, что, хотя его письмо не должно рассматриваться как ультиматум, на размышления он отводит четыре дня. Если ответа не будет, то на пятый день прикомандированный к сардару глава английской миссии Афзал-хан будет вынужден покинуть Ханабад.

14 июня послание было отправлено в Ханабад. Абдуррахман-хан выдержал характер. Ровно по истечении четырех суток после получения пакета — на пятый день — его мирза передал Афзал-хану ответ, и 26 июня Гриффин вертел в руках бумагу, сложенную в виде конверта и скрепленную воском, с оттиском маленькой миндалевидной печатки сардара. Теперь, получив письмо, он не торопился знакомиться с ним. «Неужели какой-нибудь новый подвох?» — с тревогой думал политический агент.

Он не ошибся: ответ давал еще одно доказательство дипломатических способностей Абдуррахман-хана. Сардар выражал удовлетворение в связи с тем, что ему передавали Афганистан в границах, определенных договором с Дост Мухаммад-ханом, а в Кабуле англо-индийские власти будет представлять не британский посол, как намечалось по Гандамакскому договору, а индийский мусульманин. Он выражал готовность не вступать без согласия Англии в контакты с другими государствами. В вопросе же о Герате Абдуррахман-хан не попался на удочку, написав, что, пока у него существуют дружественные отношения с двоюродным братом, пусть Аюб и правит.

— Прочтите мне, пожалуйста, еще раз этот документ, — попросил командующий Северо-Афганским полевым отрядом генерал-лейтенант Стюарт, когда Гриффин познакомил его с ответом из Ханабада. — Что-то я не все в нем понял.

Политический агент медленно и внятно прочел вслух весь текст послания.

— Ну и мошенник! — воскликнул генерал. Густые седые брови и свисающие усы делали его похожим на моржа. — Какой договор с Дост Мухаммад-ханом имеется в виду?

— Мне очень приятно, сэр, что вы обратили внимание именно на эту, весьма существенную деталь, — многозначительно произнес политический агент. — Мы заключили с Дост Мухаммад-ханом два соглашения — в 1855 году, когда он еще не владел Кандагаром, и в 1857 году, после того как этот город вошел в состав его земель. Двусмысленная формулировка позволяет Абдуррахман-хану ссылаться на тот договор, который более выгоден для него…

— Хотя мы постоянно подчеркиваем, что ему следует навсегда забыть о Кандагаре! — прервал своего помощника Стюарт.

— Да, сэр. А он столь же упорно игнорирует это… Но вот не менее любопытный документ.

И Гриффин протянул командующему исписанный по-персидски небольшой бумажный лоскут; на нем также стояла печать Абдуррахман-хана.

— Вы держите своего рода циркулярное письмо сардара афганским вождям, — пояснил Гриффин. — Забегая далеко вперед, он утверждает, что мы согласны признать его власть над Афганистаном в тех границах, какие существовали при наивысшем могуществе Дост Мухаммад-хана.

— Иными словами, не только с Кандагаром, но и с Гератом, и с Пишином, и с Сиби, и со всеми горными перевалами и проходами, столь интересующими нас?! — лицо генерала приобретало все более багровый оттенок.

— Разумеется, сэр. Не угодно ли взглянуть еще на одну перехваченную нами листовку? В ней сардар призывает всех, кому дорога святая вера, вступать в ряды гази — воинов, готовых отдать жизнь в религиозной борьбе. Он, правда, предусмотрительно не говорит, кому следует нанести удар, но, мне кажется, это совершенно ясно…

Генерал пришел в ярость.

— Знаете что, немедленно отправьте в Симлу телеграмму от нашего имени о разрыве переговоров с этим… с этим фокусником, — распаленный Стюарт так и не нашел подходящего эпитета. — Они с каждым днем осложняются и вообще уже ни на что разумное не похожи!

…Среди технических новшеств, которые выручали застрявших в Афганистане англичан, на первое место следовало поставить, конечно, телеграф. Хотя линию, соединявшую Кабул с Индией, несмотря на усиленную охрану, часто выводили из строя повстанцы, ее незамедлительно восстанавливали и она служила исправно. Уже через сутки Стюарт и Гриффин получили ответ на свою телеграмму.

Если командующему и политическому агенту нужны были доказательства, что новый вице-король по своему характеру резко отличался от импульсивного «Великого Могола», то ответ вполне подтверждал это. Лорд Рипон предлагал дать Абдуррахман-хану еще один шанс.

«Неожиданно порвать с ним, — писал он, — и перенести нашу поддержку и влияние на сторону его противников — эти меры, возможно, очень скоро станут необходимыми, но мы не должны прибегать к ним до тех пор, пока не получим более убедительных доказательств его двойной игры».

Глава англо-индийской администрации поручил Гриффину направить сардару любезное послание, приглашая прибыть в Кабул с небольшим отрядом и намекнуть между строк, что его закулисные действия не составляют секрета.

Стюарт помрачнел, ознакомившись с депешей, но смягчился, когда прочитал приписку: она давала ему право порвать отношения с кандидатом на престол, если тот будет продолжать фальшивить или затягивать время, и составить правительство из родственников покойного эмира Шер Али-хана. Поразмыслив, сэр Дональд совсем успокоился. «Разумеется, я тороплюсь выбраться из Кабула и вывести отсюда войска, — думал он. — Поэтому меня так бесит азиатская дипломатия этого племянника Акбар-хана, не к ночи будь он помянут… А на шее у Рипона — весь Афганистан, на котором уже сломал шею (генералу понравилась случайная игра слов) не только Окленд, но и Литтон. Ему не меньше, чем мне с Гриффином, хочется побыстрее разделаться с этим ярмом!»

Стюарт не знал, что до лорда Рипона уже дошла никак не улучшившая его настроения весть о ненадежности армии пресловутого Кандагарского государства, как не знал он и того, что вице-король испросил благословения Лондона.

Статс-секретарь по делам Индии одобрил точку зрения вице-короля. «Я считаю, что вы вполне правы, не порывая с Абдуррахман-ханом столь поспешно, как этого, кажется, хотят Стюарт и Гриффин, — писал лорд Гартингтон. — Судя по всему, для этого нет достаточных оснований, и последние телеграммы свидетельствуют, что есть возможность договориться с ним и добиться его утверждения у власти без сопротивления племен».

В Ханабад было отправлено приглашение сардару нанести визит в Кабул. Гриффин добросовестно выполнил указание Симлы, дав в деликатной форме понять будущему правителю, что ему в дальнейшем будет трудно рассчитывать на терпение партнеров по переговорам и что от них не укрылись некоторые разосланные им воззвания.

И снова Абдуррахман-хан проявил незаурядное политическое чутье. Он почувствовал рискованность новых оттяжек и, объяснив англичанам характер своих воззваний одним только стремлением успокоить воинственные племена, принял приглашение прибыть в столицу.

— Так или не так — поди проверь! — скептически пожал плечами Стюарт.

— Вряд ли он приедет в Кабул, — подлил масла в огонь полковник Мак-Грегор, дневник которого был полон враждебными высказываниями против Абдуррахман-хана.

— Почему вы так думаете? — нахмурил брови генерал.

— А я еще в должности начальника штаба Кабульского полевого отряда познакомился с несколькими влиятельными афганцами. Они уверяют, что сардар не примет эмирского трона из наших рук и покажется в столице только после нашего ухода отсюда…

И все же Абдуррахман-хан решил направиться в Кабул.

Накануне дня отъезда к нему пришел представитель Гриффина Афзал-хан. Зал для приемов во дворце ханабадского правителя, занятом Абдуррахман-ханом, гудел от людского гомона. Несколько индийских купцов, перебивая друг друга, что-то возбужденно доказывали сардару, а он, сузив глаза, сидел в кресле у небольшого окна и, казалось, не слушал их. С обеих сторон застыли, как монументы, стражники с обнаженными саблями.