И вот сентябрьским утром у небольшого здания, принадлежавшего военному министерству, столпилось несколько сот человек из трех полков. Одеты они были в обычные для афганцев домотканые, заправленные в шаровары белые рубахи, поверх которых у большинства были безрукавки. Огнестрельного оружия у них не было, зато ножи, скромные или богато украшенные, имелись у каждого.
На площади царил невообразимый шум. Сарбазы обменивались приветственными возгласами, хлопали друг друга по плечу, рассказывали новости. Вскоре этот гам стих: к зданию приблизились два всадника в расшитых золотом генеральских мундирах. Один, огромный, толстый, с седеющей густой бородой, проехал, не глядя по сторонам, сквозь почтительно расступившуюся перед ним толпу. Это был сипахсалар Дауд Шах. Другой генерал, значительно моложе, с узкими, слегка раскосыми глазами, следовал за своим начальником, приветливо кивая собравшимся.
— Это кто такой? — толкнул соседа высокий немолодой солдат, державшийся особняком и не принимавший участия в общих разговорах.
— А ты кто такой? — ответил тот вопросом на вопрос. — Как тебя зовут? Что-то я тебя не встречал среди наших…
— Такой же солдат. Прибыл сюда из Герата с подкреплением, присланным Аюб-ханом.
— То-то! — удовлетворенно хмыкнул собеседник. — До седин дожил, а не знаешь джарнейля Карим-хана. Самая главная птица: деньги выдает… Ну а меня зовут Хасан. Сейчас получим монеты и погуляем.
Генералов сопровождало около двух десятков офицеров и унтер-офицеров на лошадях, мулах и ослах. В центре этой процессии под охраной четырех солдат с обнаженными саблями вели мула; через его спину были перекинуты два мешка с деньгами.
Из здания вынесли и поставили прямо на крыльце столик: за ним уселись генерал Карим-хан и казначей, державший в руках списки. Остальные прибывшие расположились поблизости от них — все, кроме Дауд Шаха. Он даже не спешился и возвышался, будто монумент, возле крыльца, едва удостаивая происходящее презрительным взглядом.
Добродушно перебраниваясь и подталкивая друг друга, солдаты выстроились в густую очередь; извиваясь, она заполнила всю площадь.
— А ты что же? — удивился Хасан, заметив, что его новый знакомый держится в стороне и не торопится занять место в очереди. — Может, тебе не нужны деньги? Так отдай их мне.
— Не в том дело, приятель, — одними губами улыбнулся тот. — Меня вряд ли найдут в этих ваших списках. Нас, гератцев, здесь за солдат не считают. Да, впрочем, мы не о деньгах сперва должны думать, а о том, чтобы мужества не терять.
— Чудной какой-то, — начал тираду Хасан, но закончить ее не успел. Его внимание было отвлечено криками, доносившимися со стороны крыльца.
— Собачьи сыны! Перерезать их надо! Перестрелять! Повесить! Сидят на нашем горбу, свесив ноги, а тут… Правильно говорят в народе: «Верблюд тащит на себе тяжелый груз, а сам ест колючки».
— Да в чем дело? — посыпались вопросы.
— Как же! Обещали заплатить за три месяца, а дают лишь за один…
Толпа словно взорвалась от негодования. В поднявшемся шуме нелегко было разобрать отдельные слова. Солдаты хватались за ножи, потрясали кулаками. Неожиданно на стременах приподнялся Дауд Шах и взмахнул рукой. Шум стих.
— Чего разорались, мерзавцы! — рявкнул генерал. — Дармоеды! Казна пуста. За что вам платить, за какие славные битвы? Вот пришлют инглизи деньги, получите еще. А хотите — можете сейчас потребовать их у Камнари. Я бы вам вообще ничего не дал. Кроме палок, конечно.
Площадь загудела от ярости. Несколько человек бросились к сипахсалару. Испуганная лошадь шарахнулась в сторону, и Дауд Шах, покачнувшись, упал на землю. Над ним взметнулись кулаки. На выручку главнокомандующему кинулись Карим-хан и несколько офицеров. Они не спасли бы генерала от увесистых тумаков, если бы не солдат, назвавшийся гератцем. Он вскочил на бугорок и закричал звонким голосом:
— Братья! Остановитесь! Хотя Дауд Шах тоже повинен в том, что страна в беде, а инглизи взяли нас за горло, с ним мы посчитаемся потом. Сейчас все мы в ответе за родину. Если бы мы были настоящими мужчинами, то инглизи не сидели бы здесь и не командовали бы нами…
Сипахсалар встал и, отряхивая мундир, взглянул на вступившегося за него солдата. «Накажи меня Аллах, если это не исчезнувший кефтан Файз Мухаммад! Но что за наряд на нем и как он сюда попал?..» — пробормотал генерал.
А гератец продолжал:
— Наш враг коварен и силен. Чтобы одолеть его, надо поднять весь народ. Избавимся от инглизи, тогда и с эмира спросим, если он будет торговать родиной!
— Он верно говорит! — откликнулись солдаты. — Правильно! Справедливо!
Дауд Шах между тем уже полностью овладел собой и прошептал на ухо Карим-хану:
— Это смутьян. Хотя он меня выручил, его надо задержать. Не то выйдет, что мы заодно с бунтовщиками…
Офицеры начали проталкиваться к Файз Мухаммаду, однако пробить плотное кольцо окруживших его людей не смогли. Вместе с группой солдат бывший кефтан покинул площадь. Остальные тем временем продолжали получать месячное жалованье и уходили, чертыхаясь и проклиная начальство: ведь их снова обрекали на полуголодное существование.
Солдатские казармы находились в Шерпурском лагере, более чем в двух милях от места, где выдавали деньги. Путь к ним пролегал мимо усадьбы британского резидентства. Ее окружал довольно высокий дувал — стена из затвердевшей на солнце до плотности камня глины. Железные ворота были на запоре, а вдоль дувала разъезжали конные патрули гидов. Из-за стены доносились слова команды, вслед за которой слышалось лязганье ружейных затворов или топот ног.
Афганцы замедлили шаг. Они с ненавистью смотрели на сытые лица патрульных, надменно глядевших прямо перед собой. Они вглядывались через железную решетку ворот в перестроения чужеземцев, силой навязавших им свое присутствие. Да еще где — в Бала-Хиссаре, древней крепости афганских правителей! Толпа все увеличивалась. Послышались выкрики: «Что вам здесь надо?», «Мы не станем вашими рабами!» Некоторые, наиболее горячие, начали швырять камни на территорию миссии, стараясь попасть в кого-либо из ее обитателей.
Услышав шум, Каваньяри подошел к окну своего кабинета. Он изрядно устал, только что завершив вместе с Дженкинсом подготовку очередной сводки для вице-короля. Не все вести были приятными. «Загадочный сфинкс» в Герате — Аюб-хан все явственнее проявлял к англичанам неприязненное отношение. И даже прислал в помощь брату, несмотря на размолвку из-за Гандамака, два полка. Распространялись слухи, что он готовит войска к походу на Кабул, направив вместе с полками доверенных людей для сплочения всех недовольных этим договором. В самой столице также ощущалась напряженность: почти весь многочисленный штат британской прислуги на улицах, на базаре подвергался непрерывным нападениям. Эмир, подумал посланник, ни рыба ни мясо: делает вид, что соглашается со всеми его рекомендациями и требованиями, а по существу ничего не выполняет. Он, Каваньяри, еще выждет какой-то срок, но, если ничего не изменится, придется менять правителя. Тем более что Якуб-хан игнорирует настоятельные советы беспощадно расправиться с генералом Мухаммад Джан-ханом и муллой Мушки Аламом, которые собирают силы и явно подстрекают народ на новую войну с Англией…
Словом, оснований для особенной радости не было. Наоборот, следовало признать, что господином положения он еще не стал.
Картина, которую Каваньяри увидел из окна, еще более ухудшила его настроение. У ворот собралась густая толпа так называемых эмирских воинов. Мало того что они производили невообразимый шум, мешающий сосредоточиться, эти наглецы распоясались до такой степени, что стали бросать камни в подданных ее величества. Не помня себя от негодования, Каваньяри чуть не скатился по лестнице, выхватил ружье у часового и, почти не глядя, разрядил его в ненавистные лица.
Промахнуться он не мог: уж слишком плотно стояли люди… Выстрел прозвучал не очень громко. Зато сразу после него, перекрывая шум, раздался пронзительный стон раненого человека. Немедленно воцарилась глубокая тишина. Словно не было криков, ругани, перебранки. Стало слышно щебетанье птиц в кронах немногочисленных деревьев этого уголка Бала-Хиссара.
