Разговор велся на языке дари, который обычно был в ходу между англичанами и афганской знатью. Майор говорил медленно, тщательно подбирая точные выражения. Он подчеркнул, что если Файз Мухаммад располагает достаточно широкими полномочиями, то ему, Файз Мухаммаду, не нужно разъяснять, какие тяжелые последствия вызовет его отказ по личной инициативе пропустить миссию. Решение коменданта будет воспринято как решение самого афганского государя…

Собеседник Каваньяри утвердительно кивнул, давая понять, что вполне осознает всю важность сказанного.

— Я достаточно дружески расположен к миджару Камнари, — Файз Мухаммад назвал фамилию майора так, как она звучала среди пограничных племен. — Вместо того чтобы открыть огонь по вашему отряду, когда он пересек черту, за которую мы просили не переходить, я пришел для переговоров. Разве это не свидетельство нашего миролюбия? Джарнейлю Шемберлену будет позволено вступить на священную афганскую землю, если я получу распоряжение из столицы. Пусть джарнейль подождет, пока я снесусь с Кабулом…

— Это не только невозможно, поскольку несовместимо с нашим престижем, — возразил Каваньяри, — но и не нужно, ибо кабульские власти извещены о приближении посольства.

Некоторое время разговор шел будто по замкнутому кругу. Майор подчеркивал тяжесть ответственности, лежащей на коменданте, а тот ссылался на отсутствие указаний. Чувствовалось, что у собеседников иссякает запас выдержки и терпения. Первым нарушил тон переговоров Файз Мухаммад. В ответ на очередное заверение Каваньяри в дружественных чувствах англичан к афганцам он вскричал:

— Миджар Камнари, нам известно о вас гораздо больше, чем вы предполагаете. Дружба ли это — возбуждать распри и раздоры во владениях его величества эмира?! Дружба ли это — подкупать его подданных, подрывать основы государства, стараться любой ценой проникнуть туда, куда вас не приглашают?!.

Среди спутников коменданта, сидевших несколько поодаль, возник глухой ропот. Они готовы были схватиться за кинжалы. Это отрезвляюще подействовало на Файз Мухаммада: тот взял себя в руки и замолчал. Стремясь сгладить неприятный инцидент, представитель генерала Чемберлена примирительно заметил, что вице-король рассмотрит любые претензии правителя Афганистана и примет меры к их удовлетворению.

— Итак, если я правильно вас понял, миссия будет встречена стрельбой, если завтра попытается двинуться вперед?

— У меня нет иного выбора, — спокойно произнес комендант. — Если вы двинетесь без разрешения, я открою огонь.

Каваньяри со всей учтивостью, на какую был способен при данных обстоятельствах, поблагодарил хозяина Али-Масджида за откровенность и готовность встретиться для новой беседы, пожал ему руку и выразил надежду, что, если им доведется встретиться еще раз, оба они будут в более миролюбивом настроении. В сложившейся ситуации это пожелание прозвучало многозначительно, но афганец принял его с добродушной, хотя и лукавой усмешкой. Затем оба сели на поданных им коней и направились в разные стороны.

Не успел, однако, майор отъехать на несколько десятков шагов, как услыхал оклик:

— Миджар Камнари!

Обернувшись, он увидел, что Файз Мухаммад машет ему рукой, словно приглашая к новому разговору. Каваньяри машинально повернул коня обратно. Целый ворох мыслей пронесся в его мозгу. Одна из них была: «Упрямец передумал. Он согласен пропустить нас к Шер Али». Ее немедленно сменила другая: «Хорошо ли это? Что выгоднее для Литтона, Колли, меня, Англии, наконец? Миссия в Кабуле или разрыв отношений?» Решить этот вопрос он не успел: афганец уже был рядом.

На этот раз первым заговорил комендант:

— Ведь я перед вами виноват: так и не объяснил причины своей выходки. Или неловкости. Как назвать мой поступок, вы определите сами.

Майор вопросительно посмотрел на собеседника. Тот продолжал:

— Когда мы встретились, вы собрались попробовать на вкус лист растения, которое в Афганистане называют «ослиный яд». От него умирают не только животные, но и люди. Я решил предостеречь вас от печальных последствий и отнял листок. Теперь, надеюсь, вы меня простите?

— Выходит, я вам обязан жизнью, — с легкой иронией произнес Каваньяри. — Благодарю! Никогда этого не забуду. За что же вас прощать? Возможно, жест ваш был слишком резким…

— Быть может. Но нельзя было терять время. Кто же знал, что вы намерены жевать «ослиный яд»! Наши ослы достаточно умны. Они не набрасываются на все, что растет на афганской земле, — с изрядной долей сарказма заметил Файз Мухаммад. — Прощайте!

Он резко хлестнул плетью коня и исчез за поворотом скалы до того, как англичанин понял смысл сказанного. С перекошенным от ярости лицом и дрожащими руками майор еще несколько мгновений оставался на месте; затем, овладев собой, присоединился к ожидавшим его спутникам.

Встреча эта происходила 21 сентября. На исходе дня группа Каваньяри вернулась в Джамруд. Ночью, при свете факелов, генерал Чемберлен продиктовал срочное сообщение лорду Литтону. Оно завершалось четкими и недвусмысленными рекомендациями, к выработке которых приложил руку майор Каваньяри: «Первый акт сыгран, и я думаю, что любой беспристрастный наблюдатель не сможет указать иного совместимого с нашим достоинством курса, кроме открытого разрыва с эмиром».

Справедливости ради следует сказать, что Каваньяри не пришлось потратить много усилий, чтобы убедить сэра Нэвилла включить эту фразу в его донесение. Старый ветеран готов был немедленно броситься на штурм Али-Масджида, а потом самого Кабула, и немалых трудов стоило отговорить его от столь опрометчивого поступка.

Поступившая от посольства Чемберлена весть прозвучала для вице-короля трубным гласом. Единственное, чего он по-настоящему опасался, — примирительной позиции Шер Али и его извинений; это могло сорвать план, суливший дальнейший рост могущества Британской империи: новые земли, новых подданных, новые экономические и политические возможности. Слава богу, обошлось! И уже яркие картины победоносных сражений, сменяющие одна другую, и призывный боевой клич: «Вперед! Вперед! На Кабул и — до Гиндукуша!» — полностью завладели воображением лорда Литтона.

Назначая сына своего старого друга на один из важнейших постов в Британской империи, Дизраэли, обычно язвительный и саркастический, сказал, улыбаясь, что молодой барон Литтон, восседающий на троне Великих Моголов, — это по меньшей мере оригинально. Эдуард дал понять премьеру, что ценит его благожелательный юмор, но про себя подумал: «А почему бы и нет?» И вот теперь еще месяц, другой — и власть нового «Великого Могола» распространится далеко за пределы Индии. Слава Британской империи — это и его слава. В ее короне засияет еще одна звезда — афганская. И ее блеском Англия будет обязана ему, лорду Эдуарду Литтону.

…Гиндукуш Гиндукушем. Это так! Однако «Великий Могол» хорошо понимал, что поглощению Афганистана или хотя бы установлению над ним британского контроля следует придать надлежащую форму. Незачем вызывать протесты других держав. Тем более не стоит умышленно провоцировать парламентскую оппозицию в Лондоне, всех этих либералов во главе с Гладстоном, ждущих любого промаха консерваторов, чтобы свалить правительство. Как будто их политика будет существенно отличаться от той, какую проводят Биконсфилд и его коллеги!..

Во всяком случае, ситуация не такова, чтобы давать повод для нежелательных осложнений. И вице-король уединился со своим доверенным советником полковником Колли: следовало осмыслить обстановку и продумать дальнейшие шаги.

— Чем вы сегодня успели заняться, Джордж? — осведомился Литтон у своего секретаря, зная, что тот ежедневно два часа перед завтраком посвящает изучению какого-нибудь предмета.

— Вы удивитесь, милорд, но я последнее время чрезвычайно увлекаюсь политэкономией. Вчитываясь в труды некоторых авторов, я начинаю лучше понимать, что творится у нас дома со всеми этими кризисами и зачем нам нужна — я бы даже сказал, необходима — Индия и другие заморские владения…