Касаткин почти рефлекторно подобрал «шмайссер», отброшенный то ли в ходе рукопашной, то ли гранатным разрывом. Передёрнул, проверяя, затвор. Работает. Патрон в патроннике.

И именно в таком виде его застал первый из «фельдполицай», осторожно заглянувший в приоткрытую железную дверь.

Что Касаткин сделал следом, он сообразил уже после, когда соображать было как-то поздно. А в тот момент, увидев направленное на себя дуло маузера, он, не задумываясь, спустил курок. Фриц, словно и дальше протискиваясь в щель двери, ввалился в коридор штаба…

Но есть и выше

Трехступенчатый ствол грозной гаубицы вздрогнул, отскакивая назад и окутываясь пороховым облачком. И накрыло…

Но не дот, из задних дверей которого в ход сообщения со звериным проворством юркнули фигурки Новика в немецкой форме и Малахова в красноармейских обносках военнопленного. Огромные холмы вздыбленного каменистого грунта выросли на месте самой гаубицы. А через секунду на месте одного из пакгаузов образовался смерч обломков; дружно сыпанули во двор закопченные стёкла цеха, превратившегося в каменную лавину; переворачиваясь в воздухе, рванул золотыми клубами пламени фургон «Даймлера».

— Это не я, — озадаченно протянул Везунок, откинувшись на сиденье. — Я туда ещё не довернул, — он поднял голову, сдвинув на затылок немецкую каску.

— И не я, — добавил Каверзев, также уставившись в небо. — Я ни одной нашей станции не поймал, даже Москвы, не то чтобы Таманской воздушной дивизии.

Выныривая из золотистой кромки облаков и ныряя в грязно-серые разводы дыма, на небо, с неспешностью парадного построения, наползали тени двухмоторных «СБ». Впереди их тяжеловесного клина, словно лёгкие стайки стрижей, метались краснозвездные «ЛаГГи» и «Аэрокобры». Нарастающий вой бомб утопил в своей жуткой симфонии даже близкие разрывы немецких снарядов. Вой стремительно перерастал в свист…

— Вот это музыка, — расплылся в безотчётной улыбке Каверзев.

В следующее мгновенье земля заходила ходуном, бросая разведчиков на колени и подкидывая в сиденьях орудийной станины.

— Музыка, конечно, весёлая, — проворчал Яков, зажимая уши ладонями и тревожно оглядываясь на приближающийся вал огня и бурых клубов земли поверх бруствера. — Как у чёрта на поминках, но…

— Шансов прибавилось, но ненамного, — констатировал Новик, вскочив в гнездо зенитки под прикрытием близкого разрыва авиабомбы.

Груды щебня вдогонку хлестнули в бетонированный капонир, подгоняя и Малахова, инстинктивно и беззащитно прикрывшего голову локтями.

— Закопают за компанию, — контуженым криком подтвердил Яков, меняя серую пилотку на оливково-зелёную каску. — Антон! Угомонись! Они лучше тебя справятся!.. — повернулся он в сторону зенитки, продолжавшей с упорством механического завода слепо палить в бурый вал дыма. — И так ни черта не слышно! Антон?!

Везунок, сидевший рядом со старшим сержантом, потянулся через казённую часть орудия и взял за плечо Каверзева, приникшего к окуляру прицела. Голова Антона бессильно откинулась к плечу, и стал виден багровый провал на месте виска. Провал, из которого безостановочно вились на порыжелую гимнастерку вишенные струйки. Арсений хотел было снять ногу старшего сержанта с педали гашетки, но передумал.

Израсходовав магазин на двадцать снарядов, зенитка наконец умолкла.

Ни богу свечка, ни чёрту кочерга…

Минут через пять, снова меняя пенал магазина, Касаткин вдруг сообразил, что впервые за долгое-долгое время он ни хрена не боится и даже чувствует себя почти счастливым. Наверное, потому, что впервые за всё это время, месяцы, а может и годы, поступает «правильно!»

Так правильно, что его наверняка бы похвалил папа, как всегда немногословно, похлопав по плечу мозолистой ладонью. Как тогда, когда они с папой зарубили за амбаром секретаря райкома, и никто и не догадался, что это сделал председатель колхоза с сынком; и когда, напоив, подстрелили уполномоченного НКВД, приехавшего разбираться.

Александр Касаткин, затаившись за бетонным углом, караулил крадущихся под стеной фрицев. Тех самых, которые, вроде как, пришли сюда извести большевистскую чуму, от которой вымерла в 1922‑м их деревня. Но которые и сами — чума…

Александр отвинтил с рукоятки немецкой гранаты крышку чеки. Не потому, что «За Сталина!», а потому, что «За Родину!»

— Идей не спрашиваю, — накрыв мгновенно побелевшее лицо Антона пилоткой, мрачно произнёс Войткевич. — Их до обидного мало. Ну, так как?

Все переглянулись…

Старокрымские леса. Район действия партизанского отряда Беседина

Вовка, толкнув вперёд шишечку затвора, загнал патрон в патронник и снова прильнул щекой к прикладу винтовки.

Немецкий мотоцикл, видный в просвете красно-рыжего сухостоя, казался чёрным муравьём, только как-то очень уж медленно ползущим вдоль склона горы, будто по корневищу древнего пня, и почему-то в одиночку. Обычно на лесной тропе, если и появлялись эти железные насекомые, то вереницей и торопясь, а этот… Как крадётся…

Что-то не то.

Вовка чуть приподнял голову, по-прежнему прицельно щурясь.

Картина, вроде бы, как учебная мишень с рогатым профилем: проста, ни с чем не перепутаешь. Один немец устало колыхается в седле, с серой пилоткой, сунутой под фельдфебельский погон. Второй — в зелёной люльке…

«Развалился, как на курорте», — зло прошептал Вовка; но именно это, — вдруг понял он, — его и смущало. Второй, который в коляске, бессильно мотал чернявой головой, выставив на станину снятого пулемёта ногу, замотанную в кровавые тряпки. Похоже, что даже не бинты, а так, что придётся. Время от времени первый утешительно похлопывал его по плечу.

«Ну так что ж теперь?.. — недовольно нахмурился Вовка. — Не на гимнастическом козле ведь ногу сломал. Может, в бою с партизанами…» — и подвёл под взлохмаченную голову «фрица» чёрную подковку прицела.

И вздрогнул, так, что наверняка выстрелил бы, не выдерни кто-то винтовку из его рук.

Вовка обернулся не сразу, а только когда малость утихомирилось сердце, заходившее, как поршень мотора. И ещё потому, наверное, что ладонь, лёгшая ему на плечо, показалась по-отечески спокойной, что ли? Когда если бы немцы, то впору за шкирку да мордой в землю…

— Дядя Серёжа! — с невольным детским восторгом, совсем не солидным для партизанского разведчика, вскрикнул Вовка, и даже, кажется, пустил петуха. — А я… А я тут…

— Чуть не пристрелил героических советских разведчиков, — хмыкнул взявшийся, надо полагать, с того света Везунок, — …лейтенантов Новика и Войткевича.

Приподнявшись на одно колено, он приложил ко рту ладонь горсточкой и очень похоже крикнул перепелом.

В ответ без особого таланта — почему и узнал Вовка, кто это, раньше, чем увидел, — откликнулся «дядя Арсений», Малахов, поднимаясь из зарослей высохшего травостоя с другой стороны мотоцикла.

— А что с товарищем лейтенантом?.. — суетился пару минут спустя Вовка, то забегая далеко вперёд с видом опытного проводника, то задерживаясь позади и прислушиваясь, как матёрый разведчик. — На мине подорвался?

— Не, — покачал головой дядя Яша Войткевич, который, казалось, дремал в кожаном седле, еле-еле ворочая блестящей рогатиной руля. — Купался, понимаешь, в неразрешенном месте.

— А… — протянул Вовка, хоть и не совсем понял, чего это им купаться вздумалось. — А с мотоциклом чего?

— Вторая передача не врубается, должно быть, синхронизатор полетел, — со знанием дела ответил Везунок, который шёл теперь, в лесу, рядом.

— А он и был поломанный, когда мы его в полевой жандармерии одолжили, — усмехнулся Войткевич, бормоча неохотно, наверное, только чтобы не заснуть. — Они его как раз ремонтировали, от своих отстали, а тут мы: «Не поможете товарища к партизанам свезти?», а они: «Может, лучше в гестапо?», а мы: «Нет, к партизанам». Ну, заспорили, повздорили… А насчёт передачи, не знаю. Акселератор вообще не работает, не тянет, эжектор…