Похоже, что нервничал и Георг Кристиансен — вступление в командование ведь желательно отмечать победами, а не бесплодными тщаниями с перерасходом дорогущих торпед, снарядов и моторесурса. Кстати, большой расход снарядов всеми катерами в прошедшем ночном бою и его, и снабженцев особо удручал — ну какая была необходимость палить из малокалиберных пушек осколочными по закованному в сплошную броню гиганту? Разве что краску оцарапать.

И вот, наконец, созрело решение организовать ночной поиск прямо в логове врага. «S-102» капитан-лейтенанта Тёнигеса, «S-28» капитан-лейтенанта Кюнцеля и старшего по званию, командира соединения и шнельбота «S-27», корветтен-капитана Германа Бюхтинга с наступлением сумерек 9 августа вышли на охоту. Сначала они забрали почти на десять миль мористее, чтобы наверняка остаться незамеченными возможными наблюдателями, а потом курсом на ост-зюйд-ост вышли на траверз Туапсе. И ещё до полуночи обнаружили цель. Транспорт, примерно 2 тысячи тонн водоизмещением, безо всякого эскорта направлялся куда-то на юг, в Батуми или в Поти, наверное.

Атаковать всем и на боевом ходу не имело смысла. «S-102» на крейсерской скорости, практически незаметный в южную полночь на слегка вспененном море, подошёл на дистанцию восемь кабельтовых и выпустил двух «угрей», и тут же заложил поворот вправо. Через две минуты и пару секунд грохнул первый взрыв, ещё через секунду — второй [21].

«Доброй охоты!» — прокричал по рации Кюнцель.

«Хорошая работа», — констатировал Бюхтинг.

Катера легли на обратный курс…

Следующий выход шнельботов в логово противника состоялся только 31 августа, — раньше не позволяла погода и необходимость профилактики матчасти. Несколько раз поиск откладывался из-за внезапно всплывших неполадок. Ещё пять дней отняло сопровождение транспортов и барж до Керчи и в Азовское море.

Вышли в поиск только два шнельбота — «S-28» капитан-лейтенанта Кюнцеля и «S-102» Тёнигеса. Вышли так же, вечером, и ближе к полуночи обнаружили и потопили близ Новороссийска транспорт «Ян Томп» (1988 брт).

Туапсе. 1943 г. Отдел Смерша НКВД

Столкнувшись в коридоре бывших складов «Пряхинъ и сыновья», старший лейтенант Новик и лейтенант Войткевич узнали друг друга мгновенно, несмотря на своевременные окрики надзирателей: «Лицом к стене!» Оба были не из той породы, у кого коленки подгибаются от зверского рыка «вертухаев». «К стене, так к стене… чего орать-то, к этой, что ли?» Яков даже провёл взглядом через плечо фигуру старшего лейтенанта, остановив одним движением плеча растопыренную пятерню, которой собрался было надзиратель ткнуть его мордой в облупленную штукатурку. Взглядом провёл ироническим, и даже хмыкнул, отметив, как профессионально «не узнал» его Новик, словно Яков для него со штукатуркой слился облупленной. Да и сам Войткевич в заключение своего осмотра зевнул во всю ивановскую, куда уж безразличней. В общем, никак не «Два товарища…»

— «Что же его сюда занесло-то?» — подумал Новик, исчезая за дверью своей камеры.

— «Недавно тут, — отметил, в свою очередь, Войткевич. — Не протух ещё…»

На «завсегдатаев» бывших особых отделов он уже насмотрелся, имел несчастье. Помятые, глаза бессонно-красные, синяки с застоялой желтизной. А Новик бодрячком и даже в «домашних», хоть и казарменного покроя, тапочках.

«Значит, не из-за тех событий он здесь, — немного успокоился Яков, — что свели нас в Крыму весной… Что же тогда?»

Керчь. Лето 1943 г. 1‑я Митридатская ул.

Собственно, досадная неопределённость, — жив или благополучно убит Стефан Толлер, «расколота» ли и насколько «Еретичка» Привалова, жив ли и много ли сообщил своему руководству «Игрок» Войткевич, пока оставалась. И это было причиной, по которой гауптштурмфюрер Карл-Йозеф Бреннер, прибыв заранее, «промахнулся» мимо отдела 1 «С» 11-й армии, отдела контрразведки. Добрался поездом до Керчи, но не проявлял особого желания себя обнаружить чуть поодаль легендарной Митридатской лестницы на одноимённой горе, возвышающейся над городом.

Там в двухэтажном, но тесноватом домишке располагалась «Марине Абвер айнзатцкомандо» (команда морской фронтовой разведки). А может, даже и пряталась. Поскольку номерная вывеска её с легионерским орлом была практически анонимной, и не будь на высоком крыльце дома, — чуть ли не единственного из уцелевших, — парочки мышино-серых истуканов, да не отчаливай изредка от него курьерская мотоциклетка, то и в голову не пришло бы, насколько серьёзная команда тут располагается.

…Это даже не было приказом, скорее личной просьбой командира «Марине Абвер айнзатцкомандо», капитан-лейтенанта Ноймана. Просьбой тем более срочной, что вытряхнула она Карла-Йозефа из санаторной койки под Веной, где не долежал он даже заслуженного после тяжёлого ранения отдыха. И о причине этой срочности догадаться гауптштурмфюреру Бреннеру было несложно.

— Вы, конечно, знаете, герр гауптштурмфюрер, что не так далеко отсюда, под Феодосией, один из ваших русских родственников, тоже Бреннер, служил ведущим специалистом на торпедном заводе советских ВМС? — спросил капитан-лейтенант, с отсутствующим видом перебирая бумаги на обеденном столе, некогда принадлежавшем без вести пропавшему купеческому семейству.

— Мне-то известно, — подчёркнуто независимо, без приглашения, уселся Карл-Йозеф, но при этом вызвал разве что не менее отсутствующий взгляд Ноймана, и то мельком. — А вот вам — откуда? — закончил вопрос Карл-Йозеф.

— Из местного концентрационного лагеря русских военнопленных.

— Вот как? — гауптштурмфюрер обернулся на окно, словно надеясь увидеть означенный лагерь, но за окном только белели островки уцелевших белёных стен, бурыми засохшими ранами виднелись кирпичные россыпи и чернели копотные ожоги пожаров.

Зимой с 41‑го на 42 год русские десантники уже брали Митридатову гору, на которой отчаянно сопротивлялись немцы, а потом, летом, войска вермахта вышибали отсюда столь же отчаянно сопротивляющиеся войска Крымского фронта. Так что выражение: «живого места не осталось…» было наиболее точным определением пейзажа. Уже весьма относительно называвшегося «городским». Особенно потому, что из города к этому времени было выселено практически всё население, и большей частью — недалеко выселенное, не дальше Багеровского рва.

— И что же в том лагере? — потёр двумя пальцами глаза Бреннер, сняв очки и, сам не зная точного места расположения лагеря для военнопленных, довольно верно указал направление на него — в сторону особенно выразительных руин металлургического завода им. Войкова, бывшего Брянского. — Нашли кого-то из заводских?

— Даже и не искали особо, сам объявился, — пожал плечами командир «Марине Абвер айнзатцкомандо». — Если помните, в 1942 году, когда нависла реальная угроза освобождения русскими Крыма и деблокирования Севастополя, нам неоценимую услугу оказал один выпускник еврейского коммерческого училища, член Военного совета Крымского фронта и Ставки Верховного [22]… — капитан-лейтенант, по определению далёкий от сухопутных дел, покачал головой. — Он удивлял не только своих командующих армиями, но и Манштейна до такой степени, что папаша Эрих по нескольку раз гонял разведывательные самолёты на Керченский полуостров, — убедиться, что у наблюдателей не галлюцинации.

Это Карл-Йозеф и сам знал: стояли части Красной армии под бомбардировкой и массированным артиллеристским обстрелом, как колонны Наполеоновской эпохи: в чистом поле плечом к плечу. Окопы рыть запретил неугомонный деятель во избежание оборонческих настроений. А сам тем временем изничтожал командиров любого ранга куда как энергичнее, чем это получалось у немцев. Поэтому Бреннер только коротко кивнул.

— Это обеспечило нас таким количеством пленных солдат и матросов, что не будь, пожалуй, этих чёртовых крысиных нор, — Не глядя, Нойман мотнул головой куда-то в сторону одинокой заводской трубы, определённо имея в виду Аджимушкайские каменоломни. — Куда они, как крысы, и забились, причём как очень злые и отчаявшиеся крысы… То нам бы и размещать пленных некуда было. Пришлось бы извести огромное количество боеприпасов, чтобы положить всех.