— Хватит… — раздался вдруг высокий девичий голос, негромкий, но решительный…
Это была Настя, Анастасия, единственная любовь Саши Новика, чудом спасённый в вихре смертей и страданий огонёк счастья.
Но до счастья было ещё далеко. Предстояли ещё бои, погони, перестрелки, гибель товарищей и неправедные обвинения.
Самым страшным, наверное, было то, что на Большой земле, в Туапсе, куда удалось через два дня добраться на допотопном баркасе потрёпанной разведгруппе Новика, Настю заподозрили в измене и не выпускали из круговерти допросов и провокаций до того самого времени, когда удалось разоблачить настоящего врага.
Сумел это сделать, вычислить оборотня, радистку Асю, так получилось, что самолично приведённую Новиком к партизанам, Войткевич, — и, наверное, именно тогда окончательно поверил Александр этому партизану-разведчику-морпеху-двойному агенту.
А до того, даже во время и после отчаянного налёта на офицерский санаторий Гелек-Су, подозрения не оставляли старлея; да ещё и Яков Осипович нет-нет да и приоткрывался с неожиданной, непривычной и очень для чекиста подозрительной стороны.
Товарищи офицеры
Туапсе. Лето 1943 г. Штаб КЧФ. Разведотдел
— Могу я всё-таки узнать, за каким чёртом контрразведке понадобились мои разведчики? — проворчал Гурджава, проводя взглядом телефонную трубку, опущенную полковником на рожки аппарата.
Полковник Овчаров посмотрел на него с некоторым сомнением.
— Такое дело вырисовывается, Давид Бероевич… Дело довольно-таки давнее. Ты помнишь, у нас на мысе Атлам под Феодосией был такой интересный заводик? «Гидроприбор» назывался?
— Забудешь тут, — проворчал Давид Бероевич. — С его эвакуацией столько шороху вышло…
— Вот… — поднял указательный палец начальник флотской контрразведки, надо понимать, акцентируя внимание «разведки». — А накануне эвакуации, буквально в сентябре 41‑го, успели на секретном полигоне того «заводика» провести весьма любопытные и очень секретные испытания. Срочную эвакуацию завода откладывали до последнего момента. Из-за изделия «38–41 ЭТ». Его испытания подошли к концу, оставались учебные стрельбы и далее, по итогам, представление в наркомат вооружений… — Полковник вернул очки на переносицу и ещё некоторое время морщил мясистый нос, устраивая поудобнее. — Эвакуация, естественно, была бы тем самым долгим ящиком, в котором потом хрен чего сыщешь. Как, собственно говоря, и получилось, — вздохнул он. — Хоть немцы, что, кстати сказать, весьма и весьма подозрительно… — подчеркнул бывший комиссар 3-го ранга, — практически не бомбили «Гидроприбор», который буквально до последнего дня выпускал для флота торпеды, а для армии — ручные гранаты. Но поскольку после прорыва Перекопа и выхода немцев на Ак-Монайские позиции другого пути эвакуации последней очереди завода, кроме как морем, не было, а все суда до последней шаланды пошли на спасение 51‑й армии. И распоряжались погрузкой, сам понимаешь, как… — Овчаров махнул пухлой ладошкой. — С боем палубы брали…
— Это понятно… — поморщился Давид Бероевич Гурджава, и сам хорошо помнивший осень 41‑го: «Эвакуация… Если это и можно как-то назвать, то разве что «героическим бегством». — Однако взорвать-то завод, насколько я помню, успели?..
— Не успели… — вздохнул Овчаров и, прежде чем лицо Гурджавы вопросительно вытянулось, успокаивающе поднял ладони. — Там пустые цеха остались, успели железяки вытащить. Да ещё буквально в тот же день, как немцы вошли, разбомбили оставшееся всё детальным образом. Армейская авиация помогла.
— Всё-всё? — невинно поинтересовался Гурджава, чуткий к ноткам голоса коллеги.
— Разбомбили всё, — после некоторой паузы повторил Овчаров, — …что было на причалах не вывезенного. И сами причалы… частично, — значительно добавил он и уставился на Давида Бероевича поверх тонкой оправки…
— А что-то было и в море… — констатировал полковник Гурджава.
— То-то и оно, — неохотно согласился Овчаров. — Монитор «Синоп», царский ещё. Собственно, потому и приписанный к «Гидроприбору» для стрельбищных испытаний, что староват… Да нет, конечно, не на расстрел приписанный, — хмыкнул Овчаров в ответ на недоверчивый взгляд Гурджавы. — А то искали бы мы его, надо очень. На нём пару торпедных аппаратов обновили специально для испытаний серии «53–40».
— И что он? Почему ищем?.. — Проникаясь дурным предчувствием, начальник разведштаба выстучал папиросу о крышку «Казбека».
— Да вот потому и… — сердито передёрнул плечами новоиспеченный начальник флотского Смерша. — Потому и ищем, что пропал. И пропал, кстати сказать, во время последних испытаний.
— Вместе с испытуемым «изделием»? — глухо промычал Гурджава, подкуривая.
О том, что пропажа дореволюционного монитора случилась отнюдь не «кстати», он уже догадался.
— Оно вроде как булькнуло без следа. Нет, вместе с одним очень непростым воентехником. Таким себе Хмуровым… — подался назад Овчаров.
Несмотря на долгую свою штабную бытность, он так и не обвыкся с революционными манерами накуренных дворцов.
— Нехорошо как-то… — отмахнулся от дыма Георгий Валентинович. — Пропади он в море как бесхозный «Синоп», так пропади и пропадом. А то ж ведь на берегу исчез, зараза, и как раз в дни немецкого наступления.
— На берегу… — поморщился, в свою очередь, и Гурджава, и уточнил свои дурные предчувствия: — А где именно?
— А чёрт его знает, — развёл руками полковник Овчаров. — В том-то и дело…
Крым. Осень 41 г. Якорная бухта. Полигон завода «Гидроприбор»
Тучи клубились над морем, словно железная окалина отражалась в клинковой полированной стали полного, типично предштормового штиля.
— Пал Михалыч, а где Пал Григорич? — деловито, вытирая руки замызганным передником, поинтересовался кок, выглянув откуда-то из-под локтя капитана.
Несмотря на «инвалидскую», выражаясь старорежимно, выслугу во флоте, ни привить, ни вбить в бритую голову кока, старшины первой статьи Юлдашева, понятие субординации было невозможно. С чем кавторанг Верховицкий, по правде сказать, давно уже смирился, но под наивно-недоумённым взглядом представителя отдела боевого обеспечения флота всё равно было как-то неуместно и неловко…
— Я ему болтушка сделал, как он любит… — с семейной заботливостью ворчал кок, озираясь вокруг и не придавая значения ни грозно сведённым бровям капитана, ни изумлённо поднятым — представителя штаба флота.
— Старшина Юлдашев… — попытался «вытрезвить» его кавторанг Верховицкий подчёркнуто форменным обращением. — Вам что, на камбузе делать нечего?
Да где там…
— У него желудок болной… — вполне исчерпывающе, как с его точки зрения, пояснил своё присутствие на испытаниях кок и уже готов был подвинуть голыми, раскрасневшимися на холоде, руками каперанг-инженера, то есть, представителя, но…
— Инженера Бреннера нет, — поторопился развернуть его кавторанг Верховицкий восвояси. — На берегу остался.
— Как остался?.. — всплеснул руками Юлдашев. — Опять?!
С одной стороны, не могло быть, чтобы ведущий инженер «секретки» — секретного участка завода — не участвовал в испытаниях собственного детища, «изделия». С другой… В конце августа, сразу после выхода малоизвестного указа [2], Павел Григорьевич уже раз не дошёл до трапа «Синопа» — старорежимного монитора, приспособленного под испытания новых «изделий». На полпути его перехватила характерно угрюмая пара в фуражках с васильковым околышем. Пара из Особого отдела «Гидроприбора», — крайне зловредные товарищи, как с точки зрения Юлдашева, так, пожалуй, и со всех прочих. Но тогда дирекции завода товарища Бреннера удалось отстоять как ведущего специалиста.
— Займитесь, наконец, своими прямыми обязанностями… — раздражённо посоветовал кавторанг.
Но, глянув на постную мину тибетского монаха, которая прописалась на лице волжского татарина, смилостивился и пояснил:
