— Давайте без церемоний, Генрих! — невесть зачем натягивая перчатки, скомандовал он командору бакового 30-мм орудия. — Немедленно цельтесь в расположение зенитного дивизиона, чтобы по первой команде. — И обернулся в открытую дверь бронированной рубки. — Что там, Шульц?
— Есть связь! — обернулся радист.
— Что у вас там происходит, чёрт вас… чёрт возьми! — не сдерживаясь особо, зарычал корветтен-капитан в трубку, нервически гоняя желваки на выступающей, как у музейного питекантропа, челюсти, до сиза выбритой и терпко благоухающей французской туалетной водой.
— Так что теперь?.. — злобно удивился Герман Бюхтинг в ответ на невнятное кваканье трубки. — Вы им дадите меня расстрелять, ради того, чтобы взять живьём? Как? А вот так! Уже с минуту пристреливаются и, надо сказать, небезуспешно!
Будто в подтверждение его слов, 20-мм снаряд «Flak» с оглушительным звоном ударил в броневой щиток своего единоутробного (если «утробой» считать завод «Люрсе») близнеца. На шнельботе за рубкой размещался такой же 20-мм автомат, но в спарке, в два ствола. Другой снаряд с ошалевшей зенитки со скрежетом снёс наклонную антенну сразу за орудием; матрос-заряжающий, как раз несший для спарки дисковые магазины из крюйт-камеры, едва успел увернуться.
— Вам не кажется, что цель как-то не оправдывает средства, — скрипнул зубами корветтен-капитан. — Не дай бог они попадут!
Новая серия ударов встряхнула весь стотонный корпус шнельбота «S-27» и, точно в ответ на наихудшие ожидания Бюхтинга, из открытого люка фальшбака ядовито зазмеился бурый дымок; а спустя несколько секунд появилась и седая голова «Artillerie-Mechanikermaat» [71]с бессознательно закатившимися глазами и слипшимися от крови прядями челки. Из дымного провала его вытолкнул непосредственный начальник, обер-боцман торпедного отделения.
Не дожидаясь уже рапорта старшего торпедиста — не до того теперь, да и так понятно, — Бюхтинг рявкнул в трубу переговорного устройства:
— Пожар в торпедном отделении! — И в том же тоне, но теперь в окно, на бак: — Генрих! Ну их всех к чёрту! Огонь!..
Через неполную минуту, должно быть в порядке флотской солидарности, белыми дымами артиллеристских выстрелов окуталась и вся флотилия.
Чем выше, тем жарче
В ближних камнях осыпи снова взметнулись пыльные вихри разрывов, и немцы окончательно стали скатываться назад, вниз со склона. Малахов не преминул вдогонку послать длинную очередь, израсходовав остаток пулемётной ленты — один из отступающих так и остался лежать среди камней. Но, заправляя под крышку затвора МГ новую ленту, Арсений покачал головой:
— Не хочет больше фриц в штыки. Не нравится мне это.
От прежнего рвения немцев осталось с десятка полтора трупов в серых мундирах, рассеянных перед амбразурами дота; и самое большее, на что шли «фельдполицай» и охрана базы при попытке штурма, были дымовые гранаты, эффекта от которых было немного. Ветер с моря мгновенно обдувал прибрежную скалу, так что солдаты, успевшие добраться до укрепления, уже дважды были расстреляны в упор.
Теперь же по бетонному «лбу» дота то и дело грохали артиллеристские снаряды, правда, пока что малого калибра и толку.
— Что тебе не нравится? — рассеянно поинтересовался Новик, более занятый наблюдением за результатами обстрела бухты из захваченной наверху зенитки.
— По-моему, они бросили идею взять нас живыми, — повторил Арсений.
— Ну, во-первых, боятся под свои же снаряды попасть. А во-вторых, тебе что? Больше понравилось бы, если б они нам тут осаду Вердена устроили? — хмыкнул Саша, накручивая ролик настройки бинокля. — Голодом заморили, жаждой…
Его на полуслове оборвали мощные удары по перекрытию, от которых с потолка, словно мука сквозь сито, посыпалась бетонная пыль.
— Да уж, не похоже, чтобы на измор, — покосился на бетонный потолок Малахов. — Торопятся, — резко отодвинув стальные ставни на рычагах, выглянул Арсений наружу. — И это пока ещё легкая артиллерия, — задвинул он ставень обратно и нервно хохотнул. — А по соседству, я видел, и гаубицы есть.
Отбиваться в укрепленном штабе — а в том, что это был именно штаб береговой обороны, убеждали соответствующие карты прибрежных глубин и береговых линий, размётанные на столе и на полу, — можно было долго. В соседней комнате обнаружился оружейный склад, небольшой, — видимо, роты охраны, но этого могло хватить на сутки беспрерывных боёв, а то и больше. Имелся ещё внушительный бак питьевой воды и несколько ящиков сухого пайка. Воюй не хочу.
Если бы дело было на передовой, а не в глубоком немецком тылу, где пятёрка русских солдат была, как выразился Малахов, брезгливо глядя на стандартный портрет над столом: «чирья на заднице Гитлера».
«Не то что двух суток, и двух часов терпеть не будут. — Понял Саша. — Особенно с той минуты, как заговорила по своим же немецкая зенитка с горы, и торпедные катера пришлось вывести из бухты в безопасное место. Причём один из них — уже дымящимся и на буксире. Так что, как ни крути, Малахов был прав. Уходить надо, — подумал Новик, разглаживая ладонью карту, похоже, что именно их участка линии обороны. — Вот только куда?»
Единственной стороной, не блокированной немцами, был скальный обрыв за их спиной, обозначенный мгновенным переходом рыжеватой размывки высот в тёмно-синие тона глубины. Здесь же, по идее, оканчивался и охранный периметр базы. Но если даже севастопольский бесшабашный братишка, видевший уже этот обрыв в натуральном виде, смотрел на него теперь только как на способ самоубийства, так не лучше ли уже, в самом деле, «с музыкой»?
Телефонная трель оторвала лейтенанта от невеселых размышлений.
— Я тут отсюда наблюдаю пренеприятную картину, — спустив на колени текстолитовую коробку телефонного аппарата, кричал в трубку Войткевич. — По вашу душу с соседней высотки разворачивается орудие весьма и весьма солидного калибра. Мы, конечно, попытаемся возразить, — он пригнулся и отпрянул подальше от воронки дульного тормоза, плавно поплывшего над его головой. Везунок поворачивал орудие в сторону высотки, где также неторопко, точно готовясь к дуэли, плыло навстречу зенитному «Flak» дуло почти такого же на внешний вид, только гипертрофированного до 88‑го калибра зенитного орудия. — Но, если подпишутся ещё и гаубицы, то припоминайте «Отче наш», или «Адонай Элоим», кому как нравится.
— Ты бы не каркал, товарищ лейтенант, — подал голос с подвижного сиденья наводчика сержант Каверзев, оторвавшись от окуляра прицела. — А то у меня тут в зеркале как раз твоя гаубица на нас уставилась. И не одна…
Он надавил педаль, и зенитка забилась в откатной люльке с ритмичным стуком парового копра, выплёвывая пламя и пороховую копоть.
— Я не каркаю, я предвижу, — неслышно в грохоте, проворчал Войткевич и поторопил в трубку: — Тикайте оттуда, Саша! Сейчас вас в ответ накроет!
Ни богу свечка, ни чёрту кочерга…
Касаткин насторожился, прислушиваясь.
Тишина накатила внезапно и ещё более оглушительная, чем пальба и взрывы, — так это всегда бывает: тем сильнее оглушает тишина, чем яростней только что гремел бой. Подождав, на всякий случай, ещё минуту-другую, Александр с замершим дыханием и неистовым биением сердца скрипнул железной дверцей.
Наших, — насколько их там можно считать «своими», — не было. Только приоткрытая задняя дверь, выводившая на позиции зенитного дивизиона, указывала путь отступления. Не было ни убитых, ни раненых. Не считая, конечно, немецкого фрегаттен-капитана, так и оставшегося в кресле с расстегнутой кобурой, но не вынутым парабеллумом, адъютанта его, растянувшегося на пороге (куда бежал, чёрт его знает?). Да ещё четырех фрицев, бросивших амбразуры и свалкой скопившихся подле входа в дот под стенами, посечёнными осколками гранат и щедро забрызганными кровью.
Даже не верилось, что всё это учинили троё военнопленных, внезапно очутившись не там, где их готовились встретить пулемётчики на вышках периметра, а в тыловом окопе перед безмятежно открытым штабом. Не ждали такого немцы, не ждали.
