«Вот именно! Он тебя расслабляет, этот придурок, а ты заслушался! Пятьдесят лет!.. Пятнадцать лет!.. Кто, кроме Всевышнего Аллаха, может знать, кому и сколько на роду написано? Я, может, уже завтра отсюда выберусь, а ты и до апелляции не доживешь!» — Абдула резко, с досадой, махнул рукой и вновь улегся на кушетке спиной к защитнику. Тот помолчал немного, потом заговорил: еще бы адвокату не заговорить!
— Я вижу, мы вас утомили… Ладно, пока что я вас оставляю, нам еще надо осмотреть все прочие камеры, числом двенадцать… Ох, я, кажется, проговорился?..
Если он ждал ответа на свой вопрос от Абдулы, то, ясное дело, не дождался. А если проговорился, «эта стерва» ему врежет, мало не покажется!.. Абдула довольно улыбнулся. Впрочем, проговорился или нет, Абдула точно сказать не мог: число «двенадцать» как будто прозвучало для него впервые, но, кто его знает, может, не обратил внимания, та идиотка-телеведущая могла назвать, по новостям рано или поздно передадут, когда инкогнито тюрьмы раскроется, — а что раскроется, Абдула не сомневался так же, как и телеведущая, и как сама мисс Барлоу. И наконец, вполне возможно, что подробнейшее описание тюрьмы имеется где-то в компьютере, куда он до сих пор залезть не удосужился.
— Ну, вот, пока прощаюсь с вами, надеюсь, не чересчур надолго… — адвокат продолжил говорить как ни в чем не бывало. — Да, кстати, мы сегодня в известном смысле ваши гости. Обедать будем здесь, и нам дадут те самые блюда, что и вам… Прокурору, сами понимаете, надо знать, как кормят заключенных, а мне мисс Барлоу любезно разрешила присоединиться… Весьма достойная особа, вы не находите?
Чего там Абдула находит или не находит, с защитником делиться он не собирался. И тот промолвил напоследок:
— У меня будет к вам маленькая просьба, мистер Мехмет. Вы, если не ошибаюсь, сами выбираете себе меню? — Он знал и сам, что не ошибается, и потому, не дожидаясь подтверждения, высказал наконец свою просьбу: — Не могли бы вы воздержаться на сей раз от острых блюд? Мне острого нельзя, у меня, видите ли, больной желудок…
«Еще бы, столько врать!» — подумал со злорадством Абдула и решил непременно выбрать в меню остронаперченный бараний шилаплав: он уже давно его там заприметил, да все как-то руки не доходили. Кстати, грузин Гизо его прекрасно готовил, когда задерживался на карьере в выходные, а буфетчик в эти дни не работал: готовить его просто, рис, вода, баранина и специи — тот же перец, лавровый лист, — чем больше, тем лучше. Это не плов, который требует особого искусства, а просто вкусная рисовая каша с мясом. Гизо говорил, что в Грузии шилаплав подают только на поминках, и вздыхал при этом не то по Грузии, не то из-за того, что постоянно чувствовал себя здесь, как на поминках…
— Good buy! — донеслось наконец из «зазеркалья», но адвокат и после этого не исчез. Из-за стекла опять послышался его голос: — Да, мисс Барлоу просила передать, что больше вас сегодня до обеда никто не побеспокоит…
Вах, как я благодарен! Что там осталось до обеда? — Абдула приподнялся на кушетке: адвоката за стеклом уже не было. Однако свет на этот раз не погасили, стекло стеной не заменили, все помещение, задрапированное красно-коричневой тяжелой тканью, легко просматривалось в неярком освещении, и Абдула впервые, подойдя к стеклу вплотную, принялся внимательно его разглядывать. Глядеть там, собственно, было не на что: тяжелые складки материи полукругом, того же цвета пол и потолок, углы все сглажены, — и все же Абдуле вдруг неимоверно захотелось туда: пройтись, потрогать эту ткань, — ведь это не бумага и не дурацкий упруго-мягкий материал, готовый всхлипнуть по любому поводу! Ох, как вдруг сильно захотелось ему туда! До боли в сердце, до пустоты в желудке!
«С чего бы, собственно, чего я там не видел? — Абдула старался хотя бы рассердиться на себя, чтобы подавить искушение. — Защитничек проклятый, это он меня расслабил своими лживыми обещаниями! Никто мне срок не сократит, всегда тут буду сидеть, так что даже до этой дурацкой ткани не дотянуться!»
Ох, как нехорошо сделалось Абдуле!..
Отвернуться бы, да не на камеру смотреть, где все постыло, в окошко бы уткнуться, но ведь окошко наверняка закрыто, как всегда… Ба, что это? — Ну да, окошко-то как раз открыто! Вот это да!
Абдула со всех ног бросился к окну и жадно стал вглядываться в обширную залитую солнцем панораму. Какое облегчение! Большое, да… Но ненадолго. Очень скоро Абдула почувствовал, что туда, на волю, ему хочется гораздо больше, чем в тесное задрапированное помещение… «Ну да, — горестно подумал Абдула, — зря эта стерва ничего не сделает… Не для того она окно открыла, чтобы меня порадовать…» Абдула понуро отошел и от окна. Монитор она, конечно, не включила… Нет, не включила. Не дура, знает, что делает… Монитор у меня шестнадцать часов в сутки и ни минутой больше. Вполне достаточно, никто не придерется. Окно — дело другое. Ведь так и отчитается перед любой комиссией: «В отсутствие посетителей окно бывает открыто»… И любая комиссия найдет такое обращение весьма гуманным… «Ох, чтоб вам подавиться вашей гуманностью!» — последние слова Абдула выкрикнул во весь голос, а потом, чуть не рыча, повалился на свою кушетку и пролежал там, то ворочаясь, то замирая, добрый час, пока, уже перед самым обедом, над ухом у него не прозвучал знакомый ровный голос:
— Боюсь, тебе пришлось сегодня поскучать немного, Абдула! — мисс Барлоу стояла, как всегда, спокойно, поблескивая очками. Очки она снимала, как правило, перед своим вопросом. — Визит прокурора, никогда заранее не рассчитаешь, сколько он продлится! Поэтому я не могла запланировать какую-либо группу, времени для нее могло бы и не остаться! Но ничего, групп у тебя впереди будет еще много, Абдула!..
Она помолчала. Абдула тем временем уселся на кушетке, посмотрел на нее, а потом повернулся к ней спиной. Она, как всегда, не обратила на его реакцию ни малейшего внимания, продолжила, как будто так и надо:
— Ты, верно, задавался уже вопросом, Абдула, где я возьму для тебя столько групп? («Точно мысли читает, ведьма!» — в который раз содрогнулся Абдула. В приборы для чтения мыслей он верил не шибко, больше перестраховывался, а вот в способность этой ведьмы читать чужие мысли верил все больше и больше, и радости это ему не доставляло.) Можешь об этом не беспокоиться («Да стал бы я беспокоиться!»): когда иссякнут пострадавшие от этого теракта, я начну приглашать тех, кто пострадал от других. 11 сентября погибли 2998 человек, не считая самих террористов… Но родственники террористов, я думаю, наведаться к тебе не захотят…
Абдула тоже помнил наизусть число погибших 11 сентября; в официальных данных, правда, говорилось о 2974-х погибших и 24-х пропавших без вести, но Кимберли, конечно, не ошиблась, причислив их тоже к погибшим. Что значит: «пропавший без вести»? — он что, воспользовался заварухой и сбежал от алиментов? Ясно, все погибли, только тел опознать не удалось. Но говорить об этом Абдула не стал, он только изобразил на лице недоумение: с чего это родственники погибших 11 сентября станут к нему наведываться?
Кимберли правильно оценила выражение его лица и ответила на невысказанный вопрос, чему Абдула уже даже не удивился:
— Ты, может быть, скажешь, что непричастен к 11 сентября, но, может быть, и не скажешь… — она помолчала. — Однако причастен прямо или не причастен, а с теми террористами ты солидарен, сам делаешь то же, что они, значит, вина лежит и на тебе, ты ее разделяешь, и родственники погибших имеют полное право придти сюда и тебя спросить, как спрашиваю я, — она сняла очки: — Абдула, зачем ты убил мою маму?
…Обед у Абдулы прошел без удовольствия. Не утешил даже шилаплав, конечно, вкусный, но совсем не переперченный, поскольку перечницу тут ставили отдельно: сам наперчишь, как тебе нужно. Ну, будем надеяться, что с адвоката и того будет достаточно, что там уже есть… — Абдула придвинул к себе тарелку с шилаплавом, щедро поперчил — за себя и за адвоката — и принялся глотать еду без всякого энтузиазма.
